И солнце взойдет (СИ)

— Серьезно, это уголовно наказуемый моббинг. Если поймать того, кто сделал…
— Здесь нет камер, — напомнила она, а маленькая медсестра презрительно фыркнула.
— Ланг знает? — Морен отошла в сторону, чтобы рассмотреть новые двери.
— О надписях? Скорее всего.
— Нет, о том, что это твой шкафчик. — Роузи повернулась и скрестила на груди руки. Мимо них протиснулась группа студентов. — Как глава отделения он должен…
— Ничего! — резко оборвала подругу Рене, а потом добавила тише: — Он ничего мне не должен. Я не маленькая девочка и смогу разобраться сама.
— Ну да, — скептично пробормотала Морен и поправила большие очки. — Уже разобралась один раз…
Это была странная ситуация, в которой каждый из них знал о произошедшем, но упорно делал вид, будто ничего не случилось. Даже двери вернулись на свое место уже на следующий день и оказались похожи на старые. Так что Рене предпочла проигнорировать шпильку и потянулась к замку.
Круглая ручка щелкнула стандартными цифрами кода, за спиной хлопнула входная дверь, а затем перед глазами все вдруг сделалось огненно-рыжим. Рене даже не успела понять, что происходит. В лицо раскаленными пулями полетели комья горящей бумаги, руки обожгло чудовищной болью, а в ушах зазвенел собственный крик. И единственное, о чем успела подумать Рене до того, как тело дернуло куда-то в сторону, — они сожгли все конспекты. А дальше все завертелось сломанным калейдоскопом: над ухом кто-то испуганно повторял ее имя, потянуло палеными волосами и тлеющей тканью. Послышался грохот огнетушителя и шипение пены, а Рене зажмурилась. Плотно смежила веки, потому что поверх всех этих запахов, шума и криков в голову ворвался тихий злой голос, который отдавал на языке мятой.
— Морен, уведи ее в скорую. Живо. Передай, что ожоги на руках и, возможно, лице, а еще пусть проверят под одеждой… Черт знает, что за смесь эти дуры использовали. И дай ей успокоительное, — последнее Ланг добавил совсем тихо, а Рене открыла глаза.
Перед ней была знакомая чернота рубашки, блестящая пуговица — конечно же, черная — и серебряный клип перьевой ручки. Надо же… Рене моргнула и ощутила спиной холод кафельной стены. Видимо, Ланг успел оттащить ее в сторону до того, как она вспыхнула подобно свечке. Губы задрожали, но она упрямо их закусила и медленно перевела дыхание.
— Да, сэр, — тем временем согласилась на удивление покладистая Роузи и осторожно позвала: — Рене?
Решение пришло само. В тот момент, когда она резко вздернула голову и встретилась взглядом с доктором Лангом. Ее протащило по кочкам уже знакомых махагониевых глаз, чтобы утопить в целом вулкане бешенства. И там обещало сгореть все. Отделение, целый этаж, даже больница… Бушующее внутри Ланга пламя было слишком опасно для всех. И, без сомнений, прямо сейчас глава отделения мог бы убить. А потому Рене тихо, но твердо произнесла:
— Нет.
— Я не хочу, чтобы ты это слышала. Уходи. Тебе нужна помощь.
В голосе почудился едва сдерживаемый треск огня, от которого отшатнулась даже привыкшая ко всему Роузи. Однако Рене не шелохнулась, только вглядывалась в наполненные злостью глаза да считала красные всполохи, прежде чем снова это почувствовала. То самое невероятное ощущение, когда внезапно рухнули стены, а мир стал в сотни раз ярче. Она будто смотрела чужими глазами и вздрогнула, стоило Лангу уставиться на тонкие руки. Все в красных пятнах до самых локтей.
Господи, разумеется, ей надо бы в скорую! Но…
— Нет.
— Рене!
— Я. Никуда. Непойду.
  
Глава 18
 
Энтони Ланг бросил последний взгляд на обожжённые кисти, со свистом вытолкнул воздух сквозь плотно сжатые зубы и на мгновение прикрыл глаза. Внутренний спор вышел кратким и продуктивным. Большие руки крепко подхватили Рене за талию и настойчиво усадили на ближайшую скамью, после чего Ланг повернулся к замершей неподалеку Роузи. Ему хватило одного только кивка в сторону двери, чтобы Морен мгновенно поняла молчаливый приказ и скрылась в коридоре. Где-то вдалеке загремели железные ящики с лекарствами. Убедившись, что проблемная подопечная не собирается падать в обморок или, не дай бог, продолжать спор, Ланг наконец-то обратил внимание на притихших врачей.
 
По раздевалке пробежала волна, когда под взглядом главы отделения каждый из присутствующих невольно отшатнулся, но затем стало тихо. Настолько, что было слышно, как из пострадавшего шкафчика капала на пол вода. Рене перевела взгляд на совершенно черное от копоти нутро, где ярким пятном по-прежнему желтели остатки пальто, и в отчаянии стиснула пальцы. Вопреки любому здравому смыслу было жалко не руки, одежду или милые сердцу мелочи, а те самые конспекты — тетради, листы, выписки из протоколов операций. Она скорбела о знаниях, которые достались ей трудом и, пора сказать прямо, жертвами. Неожиданно на плечо легла тяжелая ладонь, и Рене вздрогнула. Вскинув голову, она встретилась взглядом с доктором Лангом и молча кивнула. Все в порядке. Она в порядке.
Касание почти сразу исчезло, хотя ощущение теплоты в том месте осталось. Это было странно, и при том удивительно обнадеживающе. Ну а затем Рене увидела, как глава отделения легко перешагнул два ряда скамеек и оказался около грустно покачивавшейся дверцы шкафчика. За спиной раздался щелчок замка, и тут же пробежавшим по раздевалке сквозняком притянуло запахи мокрой бумаги, обуглившейся краски да горелого пластика. Рене вдруг поняла, что вот так оно и вспыхнуло: поток воздуха, обратная тяга и человеческая глупость — ее или кого-то другого — неважно. Все должно было потухнуть намного раньше, да только никто не учел, что шкафчик удручающе мал.
Вдруг Ланг двумя пальцами толкнул отсыревшую металлическую створку, которая мерзко скрипнула, затем еще и еще, пока уши всех находившихся в комнате не заболели от раздиравшего барабанные перепонки визга петель. Кто-то зажал голову руками, некоторые лишь морщились, но большинство стояли неподвижно. Убедившись, что все внимание приковано только к нему, главный хирург осторожно прикрыл дверцу, отчего та издала совсем уж душераздирающий вой, и задумчиво уставился на черные надписи. Вопреки огню, воде и времени те не потускнели. Даже не стерлись! И теперь Ланг изучал их, словно перед ним находился редкий образец современного искусства. Рене же вдруг ощутила, как правой руки коснулось что-то холодное, а потом в другую ладонь ткнулся еще один пакет с сухим льдом. Шепотом велев прижать его поплотнее, рядом уселась Роузи и приступила к осмотру. А Ланг заговорил.
— Мистер Холлапак, будьте так добры, выключите свет, — произнес он, не отрывая задумчивого взгляда от одного из обгоревших листков. Там еще виднелся мелкий, без сомнения, женский почерк, который пытался разобрать Ланг. Но тут лампы резко погасли, по комнате пробежал недоуменный ропот, а Рене непонимающе дернулась. Роузи немедленно схватила ее за локоть, и в этот же момент тепло на плече в месте давно разорванного прикосновения усилилось, а вспыхнувшая искра паники потухла.
В раздевалке стало совершенно темно. Точно так же, как в тот вечер, когда Рене осталась один на один со своими кошмарами — ни блеска от двух зеркал, ни яркого экрана телефона. Только незрячая чернота, чужие судорожные вздохи и шаги, что в этот раз нарушали воцарившуюся здесь тишину. Удивительно тяжелая поступь глухо отстукивала подошвами жестких ботинок, пока Ланг неторопливо двигался по раздевалке. И в созданном им глухом мраке он будто отлично видел каждое скованное страхом лицо, каждый настороженный взгляд, которым загнанные в ловушку люди испуганно шарили в темноте. Казалось, ему не нужен ни свет, ни ориентиры, когда черным аспидом его высокое, гибкое тело скользило меж замерших жертв. Ланг опутывал их, завораживал монотонным шелестом ткани, ровным дыханием и, конечно же, голосом, в чьей гипнотической власти Рене больше не сомневалась.
 
— Я хочу рассказать вам одну историю, — донесся до неё почти шепот… вздох самой темноты. — Давным-давно, в маленькой деревушке жил на свете старик. Никто не знал, откуда он взялся. Просто однажды пришел он в селенье да занял пустой дом на отшибе, где коротал последние дни своей старости. Поговаривали, он был кузнецом. Что руки его ценились отсюда и до самых гор. И не было ему равных. Быть может, и врали. Или же нет. Кто теперь разберет?