И солнце взойдет (СИ)

— Я могу идти? — шепотом спросила она.
— Можешь, Роше. — Ланг вздохнул. — Можешь идти и врать Морен, Фюрсту, кому-нибудь еще, где и как ты провела эту ночь. Надеюсь, у них не возникнет столько вопросов.
Сарказм оседал на языке горькой полынью и перечной мятой, отчего хотелось промыть рот водой. Но глава отделения имел право и на такой тон, и на вложенный в простые, на первый взгляд, слова смысл.
— Вчера вы назвали меня по имени, — зачем-то заметила Рене и мгновенно прикусила язык. Ну, что за дурость? Нашла время!
— Вчера ты от меня ничего не скрывала, — резонно откликнулся он и уселся в большое черное кресло, с которым мгновенно слился.
Ну а Рене, немного помедлив, коротко кивнула и направилась к двери, но стоило лишь надавить на вечно заедавшую ручку, как остановилась и рискнула спросить.
— Сэр, я… что-нибудь говорила во сне?
— Нет, — пришел лживый ответ. И стало очевидно — Ланг уже почти обо всем догадался.
  
Глава 17
 
Следующее утро, что наступило после полной тревожных снов ночи, вышло хмурым, прямо как отражение в зеркале. Рене с сомнением разглядывала внушительные синяки под глазами, пока диджей на радио ставил одну за другой тоскливые песни. Чего только стоили завывания Роузиа. Полным страдания голосом он старательно убеждал не плакать, но от его: «Don't hang your head in sorrow, аnd please don't cry…» [52] — почему-то лучше не становилось. Завтра для Рене наступило, но легче не стало. Она мрачно посмотрела на воспалившийся шрам, провела пальцем по маленьким гнойничкам, что скопились, точно планеты на Млечном Пути, а затем на мгновение прикрыла саднящие от бессонницы веки. Что же, следовало признать, Рене выглядела отвратительно. Разодранная кожа горела, глаза покраснели, а общая бледность приблизилась к реновскому эталону. Пришлось отказаться даже от легкой пудры, потому что та была попросту несовместима с мазями, которые выдала злая Роузи.
Разговор с Фюрстом получился умопомрачительно сложным. Каждый из них понимал, что сказанной Рене правды не набралось бы даже на пробирку анализов, но анестезиолог оказался слишком тактичен для откровенных вопросов. Да — уснула. Да — в комнате дежурного резидента. Нет — они попросту разминулись с доктором Лангом, а телефон — вот удивление! — предательски сел. Ну а лицо — банальное следствие нарушения техники безопасности. Все-таки четырнадцать часов в секционной кому угодно уничтожат не только легкие, но и любой кожный покров. Так что ей очень жаль, как все вышло. И это, пожалуй, было единственным честным признанием. И потому, когда Роузи вручила их с Аланом подарок, попросив больше так не теряться, на душе стало чертовски паршиво.
И все же золотистая змейка теперь подмигивала с посоха Асклепия, пока Рене вертела в руках белую чашку с замысловатой витой ручкой. Осторожно улыбнувшись, чтобы не потревожить свежеобработанные ранки, она накинула пальто и выключила радио как раз посреди особо заунывного «don't you ever cry». Вот уж точно. Наревелась на полжизни вперед.
В ординаторскую Рене влетела аккурат перед стремительным и привычно устрашающим появлением доктора Ланга. В отделении пахло свежей краской и чистотой. Оборудование вернулось на свои места, и теперь ничто не напоминало ни о ремонте, ни о той ночи. Успев обменяться кивком головы с почему-то нервничавшим Франсом, Рене наткнулась на тяжелый взгляд посетившего их собрание доктора Дэмерона и проскользнула в глубину комнаты. Подальше от чужих глаз. Ссадины на лице неимоверно чесались, но она постаралась не думать о них, а также о том недоумении, что читалось в глазах коллег. К счастью, с расспросами к ней не лезли. Устроившись поудобнее на твердом стуле, Рене огляделась и заметила Хелен. Медсестра восседала на подоконнике позади одного из ведущих хирургов, заразительно смеялась над шутками и, очевидно, была совершенно уверена в своей безнаказанности. Что, впрочем, не удивительно. Ведь даже захоти Рене добиться крошечной справедливости, то не смогла бы. Доказательств участия в этом Хелен попросту не существовало. К счастью, это понял и Франс, который бросал в сторону медсестры опасливые взгляды, но неожиданно мудро молчал. Надо же…
 
Впрочем, все чаяния и ожидания Рене рассыпались в прах, стоило доктору Лангу верхом на сегвее заложить лихой вираж по переполненной ординаторской. Сделав почетный круг, он остановился в центре комнаты, а затем легко и ловко, словно не было в нем двухметрового роста, вскочил на один из офисных столов, подхватил стоявший рядом стул и водрузил наверх. Усевшись на импровизированный трон, глава отделения закатал рукава и после носком ботинка столкнул на пол стаканчик с разномастной канцелярией. Этим он привлек внимание последних галдевших коллег. Они уставились на Ланга, Ланг уставился в ответ, и в ординаторской воцарилась тишина.
— Странные дела творятся в нашем королевстве, — после внушительной паузы неторопливо произнес Ланг с интонацией, достойной театральных подмостков.
Рене поежилась и отвела взгляд. Видит бог, в Энтони Ланге умер прекрасный актер. Яркий. Запоминающийся. Такой будет держать публику в напряжении до конца и вытянет все до последний эмоции.
— Десять смертей за одну ночь, две выбитые двери за другую. Какой… любопытный набор. Того и гляди, правление больницы решит, что наши услуги им больше не требуются. И то верно. От нас столько проблем. А как вы думаете, доктор Дэмерон?
Рене украдкой посмотрела в сторону сидевшего впереди хирурга и увидела, как сжались в кулаки большие руки. Неуклюже поерзав, она нервно выдохнула, а потом уставилась на собственные колени. Ситуация была… неловкой. Какие бы отношения ни связывали этих двоих, прямо сейчас глава отделения требовал объяснений. Но тех, конечно же, не последовало. И Рене знала почему. Когда в пять утра идет твоя восьмая по счету операция, тебе не до раздумий или хирургических тонкостей.
— Думаю, что в тех условиях я сделал все возможное, — процедил тем временем Дэмерон. А Ланг вопросительно поднял брови, словно ожидал продолжения, и нехорошо усмехнулся, когда того не последовало.
— Надеюсь, этическая комиссия удовлетворится такими же всеобъемлющими объяснениями, — протянул он, а потом неожиданно повернул голову и мгновенно нашел в разномастной толпе вторую жертву. — Мистер Холлапак…
Похоже, привыкший к постоянному коверканью фамилии Франс сам сначала не понял, что удостоился внимания самого Энтони Ланга. А потому он нервно сглотнул и зачем-то оглянулся. Рене закатила глаза. Бога ради, не съедят же его прямо здесь! Однако резидент, видимо, считал иначе, потому что весь сжался и неловко попытался отодвинуться чуть дальше.
— Да? — проблеял Франс, и даже со своего места она заметила выступившую на темном лбу испарину.
— Скажите, вы заметили что-нибудь необычное прошлым утром?
Вопрос прозвучал невинно, словно Ланг спрашивал о погоде или курсе американского доллара, но у Рене все сжалось. Она метнула испуганный взгляд на Франса, чтобы неожиданно увидеть в ответ совершенно такой же — растерянный, почти впавший в панику. Он знал, что если выдаст Хелен, то придется рассказать и о Рене. А потому она в отчаянии едва заметно качнула головой. «Молчи! Ради всего святого — молчи!» Но Франс уже отвернулся и теперь смотрел себе под ноги.
Не было сомнений, что Ланг догадался. Составил элементарное уравнение, которое она сама доказала вчера методом от противного. Дура! Наивная идиотка, что вдруг решила будто умнее или хитрее. Ну а теперь его гениальнейшее величество с наслаждением переводил взгляд с одного заговорщика на другого, и только длинные пальцы скользили по едва изогнутым в улыбке губам. Никто в ординаторской не понимал, что происходит, только Хелен чуть выпрямила спину, но не отважилась посмотреть в глаза своей жертве. Трусиха! А та готова была простить все что угодно, лишь бы мертвая Виктория осталась лежать под женевской могильной плитой. Прошлое прошло! Хватит! Остановитесь!