И солнце взойдет (СИ)

— В моем вокабулярии не находится слов, чтобы передать, насколько ты меня бесишь, — прошипел он прямо в лицо Рене. — Ну почему — объясни мне! — почему тебе всегда надо сделать по-своему?
— Я… — от неожиданности она растерялась.
Пальцы на секунду сжали сильнее, а потом исчезли, отчего Рене едва не опрокинулась на спинку дивана. И только сейчас она поняла, что Ланг вполне мог бы проломить ей череп. Не напрягаясь. На одном только бешенстве, потому что смотрел на нее с видом человека, дошедшего до всех пределов и немного дальше.
— Это мое дело, — скупо откликнулась наконец Рене, хотя понимала, насколько по-детски прозвучало оправдание.
Видимо, главный хирург считал так же, потому что стремительно поднялся на ноги, собрал рассыпанные по полу бумаги, а потом, замерев на секунду, со всей силы пнул стакан с молочным коктейлем. Тот отлетел прочь, разбрызгивая повсюду свое содержимое. Потянуло ванилью.
— Скажи… Ты идиотка? — спросил Ланг, после того как затих учиненный им грохот. Повернувшись, он уставился на съежившуюся под его же курткой Рене, которая совершенно иррационально пряталась там от испытывающего взгляда. — Мне просто интересно.
— Нет, — тихо вздохнула она, но Лангу был не нужен ответ. Помассировав начинавшие ныть виски, он устало прикрыл глаза.
— Поздно ночью бесследно исчезает один из моих сотрудников. Телефон не отвечает, его друзья утверждают, что договаривались о встрече, которая так и не состоялась. Дома никого нет, родных и близких в этом городе тоже…
Ланг на мгновение замолчал, чтобы медленно перевести дыхание и успокоиться, а она, кажется, услышала скрип зубов.
— Ты едва не довела до истерики Роузи. Эта полоумная сиамская кошка почти выцарапала мне глаза в уверенности, что я тебя наконец-то прибил. Не понимаю, как Фюрст ее терпит. Но, черт побери! Я действительно сейчас близок именно к этому, потому что для своего распрекрасного обморока ты выбрала порогмоегокабинета, а теперь не считаешь нужным хоть что-нибудь объяснить! — Ланг все же сорвался на крик, однако усилием железной воли успокоился, в один шаг оказался около дивана и сжавшейся на нем Рене, а потом опустился перед ней на корточки и заглянул в глаза. — Я не слепой, Роше. И не дурак. Ты была на грани нервного срыва, и случилось это в стенах гребаной больницы!
— Неправда… — она сама не знала, что именно отрицает — проблемы с психикой или место. Но Ланг понял по-своему.
— Прекрати мне врать! — рявкнул он, а потом стремительно поднялся, запустил обе пятерни в волосы и тихо забормотал. — Ты в той же одежде, что и вчера. С той же прической. Даже ручки в кармане оказались в том же порядке…
Рене ошарашенно моргнула от столь неожиданного внимания к своей персоне, но застыла, стоило доктору Лангу снова заговорить.
— Будешь по-прежнему все отрицать? — холодно бросил он, и захотелось зажать уши.
Ранки на лице мгновенно заныли, стоило вспомнить накрывший в темноте раздевалки постыдный ужас. Руки стиснули жесткие полы тяжелой куртки — целого убежища, — и Рене отвела взгляд. Возможно, чертов упрямец прав, и стоило рассказать. Однако она не сомневалась, что, услышав лишь часть правды, Ланг не отстанет. Он пойдет до конца, по головам — чужим и ее собственной — пока не доберется до истины, потому что откровенно безумная реакция на жестокий, но в целом безобидный розыгрыш требовала объяснений. Которых у Рене, естественно, не было, ибо вся ее сущность, даже собственный язык отчаянно сопротивлялись. Да, поступок насмешников предосудителен, но она не могла и не хотела обсуждать свою историю ни с Лангом, ни с кем-либо еще. Они друг другу никто, ничем не обязаны. Да и откуда всем было знать, какой хаос это принесло в ее голову? Те, кто запер трижды проклятую раздевалку, не хотели такого. Верно? А потому, если Рене собиралась оставить прошлое в прошлом и не тащить на свет божий разложившиеся трупы женевской трагедии, она должна была встать и попытаться уйти.
— Как я уже говорила, это только мое дело. Мне очень неловко, что я доставила всем столько хлопот, но вы ошибаетесь. Это просто переутомление и ничего больше. Я закончила вскрытия далеко за полночь и, пока писала отчеты, заснула в комнате дежурного хирурга. А потом мне просто стало нехорошо. На этом все — никаких тайн, драм и скелетов в кладовке уборщика.
 
— Засунь свою ложь кому-нибудь в задницу, но только не пытайся накормить ею меня, — медленно, едва ли не по словам процедил Ланг. А Рене небрежно пожала плечами, нарочито аккуратно повесила его куртку на спинку дивана и стиснула зубы. Она не боялась. У него не было доказательств, только беспочвенные подозрения, половина из которых наверняка придуманы взбалмошной Роузи.
— Как скажете, — ровно отозвалась Рене, а потом едва не подпрыгнула от неожиданного вопроса.
— Это произошло в моем отделении? — Подхватив позабытые бумаги, Ланг направился к столу, словно ничего не случилось.
— Нет, — соврала она. И увиденная в ответ улыбка ясно дала понять, что ей не поверили.
— Ты была здесь всю ночь?
— Нет. — Оскал Ланга становился все страшнее и больше.
— И тебе совершенно нечего мне сообщить. — Последняя фраза прозвучала как утверждение, но упрямая Рене все равно решила ответить:
— Нет.
В кабинете повисла тяжелая пауза, во время которой Энтони Ланг целенаправленно, миллиметр за миллиметром мысленно вскрывал голову своего ассистента. А когда закончил — заговорил, и от его слов Рене будто нырнула под первый лед на реке святого Лаврентия. Раздался жалобный хруст треснувшей лжи, дыхание пресеклось, а сердце ошалело забилось.
— Я пришел в секционную сразу после полуночи, через десять минут, как получил звонок от Фюрста. Но единственный, кого мне удалось там отыскать, оказался сонный патологоанатом. Сей чудесный человек поведал занимательную историю, как после целого дня работы, ты покинула его чертоги всего лишь каких-то тридцать минут назад. — Нарисованная на почти синюшном лице Ланга улыбка больше походила на прорезь в бездушной маске. Он переложил пару листов, а потом тяжело оперся кулаками о темную столешницу. — Вернувшись в закрытое и пустое из-за ремонта отделение, я пробрался в ординаторскую и понял, что тебя нет и там. Как не было ни в одной палате, скорой или, как ты утверждаешь, в комнате отдыха дежурной смены. Мы искали тебя везде. Прошли каждый маршрут из больницы до твоего дома и того проклятого бара. Обзвонили полицейские участки и приемные отделения всех неотложек, но Рене Роше просто исчезла. Испарилась. Вышла из секционной и… Пуф!
Ланг взмахнул бледной рукой, словно изобразил взрыв.
— А теперь представь мое удивление, когда утром я нашел тебя у двери кабинета все в той же одежде, с расцарапанным лицом, кровью под ногтями и вряд ли понимавшую происходившее вокруг. Знаешь, что я подумал?
— Нет, — беззвучно, одними губами произнесла Рене.
— Нет… Конечно, нет, — жестко выплюнул Ланг, а потом неожиданно ударил кулаком по столу. — Весь день, пока ты спала и любовалась расчудесными снами, я думал — где? Где, раздери тебя черти, ты пряталась или, вернее… Где тебя прятали?
Рене моргнула, и реальность в ту же секунду сделала перед глазами кульбит. Как символично. Темнота, холод и поиски. История прошла полный круг, чтобы вернуться в исходную точку. Рене стиснула зубы. Ланг же смотрел спокойно и прямо, без присущего ему раздражения, скуки или злого веселья. Он действительно хотел знать — да что там! — имел вескую причину добиться объяснений, почему в эту ночь ему пришлось мотаться по городу, а потом целый день просидеть возле спящей неадекватной девчонки. И Рене понимала, что должна рассказать; чувствовала, как двигалась челюсть, но не смогла. Прошлое умерло в прошлом, а трупы не ходят и не говорят. Так что ни слова не слетело с потрескавшихся губ, но Ланг ее понял. Почувствовал или же догадался — бог его знает. Однако он как-то по-особенному хмыкнул и уткнулся взглядом в бумаги, которые до этого бездумно перебирал. С неожиданным содроганием Рене узнала в них свои ночные отчеты.