И солнце взойдет (СИ)
На самом деле вид у старшего резидента был самым обычным и не стоил такого внимания. Синий хирургический костюм оказался на месте, стетоскоп покоился на низком журнальном столике вместе с целой плеядой ручек, магнитных карточек и прочего рабочего мусора, а желтая с вишенками обувь аккуратно стояла на полу рядом с диваном. Рене вздохнула, попробовала сесть и лишь в последний момент успела подхватить соскользнувшую с плеч тяжелую черную куртку поистине невероятного размера. Та, видимо, все это время исполняла роль одеяла.
«Analyze. Advertise. Expand…»— мрачно посоветовал голос из музыкального центра.
Взгляд Рене снова метнулся к главе отделения. А тот тем временем уже закончил обгладывать последнее крыло, после чего метко швырнул его в пустой бумажный пакет. Следом туда отправились остатки других костей, красно-белая полосатая коробка, и в длинных пальцах наконец оказалась жирная салфетка. Вытерев руки, Ланг поднял с пола огромный молочный коктейль и демонстративно поправил трубочку. Глаза Рене расширились.
— Фу! Какая гадость!
Ответа, естественно, не последовало. Вместо этого Ланг откинулся на спинку кресла, а затем молча уставился на своего мгновенно смутившегося резидента. И под этим будто рентгеновским взглядом стало настолько неуютно, что Рене внезапно почувствовала себя обнаженной и инстинктивно попыталась закутаться в куртку. Она нервно вцепилась в кожаные рукава и только потому заметила на своей руке развеселый пластырь.
— Что за… — удивленно пробормотала было она, а потом застыла и нервно сглотнула.
Воспоминания нахлынули так резко, что перед глазами заплясали цветные мушки. Они продолжали свое мельтешение, даже когда Рене подняла испуганный взгляд на доктора Ланга и заметила, как пристально он следил за ее реакцией. Неотрывно, кажется, с полным пониманием случившегося несколькими часами ранее. Руки сами потянулись к вспыхнувшему ноющей болью лицу, но тут же отдернулись так резко, что куртка снова свалилась. Рене медленно перевела взгляд на единственное окно, где разгорался закат, а потом решительно свесила с дивана ноги, торопливо надела «вишенки» и встала.
— Может, обсудим?
Вопрос, что пока был лишь приглашением к беседе, настиг в двух шагах от журнального столика. Схватив стетоскоп, Рене вздрогнула и увидела, как широкая темная бровь вопросительно поползла вверх.
«Out of control. We're out of control…»
Слова песни слишком тяжело легли на воспаленный разум, и Рене стремительно направилась прочь из кабинета. Тело плохо слушалось после долгого, видимо, неестественного сна под галоперидолом. Так что, когда под ноги рухнуло одно единственное слово, Рене споткнулась.
— Стоять, — лениво бросил Ланг, не поворачивая головы, и она остановилась. Замерла на середине шага, ибо не родился еще тот человек, который смог бы сопротивляться этим приказам.
Рене осторожно выдохнула. В стеклянном отражении одного из переполненных шкафов она видела, как невозмутимо сомкнулись на соломинке коктейля губы Ланга, как дернулся пару раз кадык, а веки блаженно зажмурились. Глава отделения непозволительно долго наслаждался напитком, прежде чем наигранно ласково произнес:
— Полагаю, ты хочешь сесть.
На самом деле Рене желала совершенно иного: убежать, скрыться, забиться в самую глухую нору, где получится отлежаться и понять, что делать дальше. Но ноги сами понесли обратно к дивану. Неловко плюхнувшись на жесткую подушку, она сложила на коленях руки, переплела мелко дрожавшие пальцы и уставилась в пол. А еще через секунду дернулась, когда на плечи легла тяжелая куртка. Такая большая, что Рене в ней почти утонула.
— Все хорошо. Это лишь я, — так же негромко и доверительно проговорил Ланг, а затем ласково добавил: — Тебя все еще знобит.
Странно, Рене даже не поняла, в какой момент наставник встал с кресла и оказался рядом. Вот он расслабленно отстукивал пальцами в такт кружившей сознание песни, а теперь бумаги безжалостно отброшены на пол, полупустой стакан валяется на боку, а на ковер оттуда падают молочные капли. Один, два… двенадцать? Рене будто выпадала из реальности. Она ловила ее кусками, чтобы попытаться сложить из них непрерывное полотно, но то никак не хотело выглядеть однородным.
— Посмотри на меня.
Новый приказ, отчего череп словно сдавило, а потом по телу разлилось легкое чувство эйфории. Рене медленно подняла завороженный взгляд, и это стало ошибкой. Она будто рухнула в золото глаз, как ныряют в воду с обрыва, — та сомкнулась над головой, и вокруг стало тихо. Ничего, кроме голоса, за которым хотелось идти и которому хотелось бы подчиняться. Словно светящаяся изнутри тропинка, он манил и утягивал за собой в золотящийся лабиринт, где в самом конце ждало умиротворение. Вдох-выдох — шептало пространство ей на ухо. А Рене даже не дышала сама, за неё это словно делал кто-то другой, когда медленно поднимал и опускал грудную клетку.
— Пожалуйста, расскажи мне, что произошло, — мягкий голос окутывал. Он уносил по таким же волнам, как и постепенно затихавшая вдалеке музыка. «Analyze. Franchise. Spread out…»* Мягкий, дружелюбный, идеально ровный. Такой теплый, что хотелось им укрыться, пожалуй, даже раствориться в его звуке. Стать одной на двоих сутью. И он просил, подталкивал впустить в себя, чтобы больше никогда — никогда! — она не осталась один на один с кошмаром. И нашептывал так сладко: — Позволь тебе помочь. Я чувствую, как ты боишься, но здесь нет никого, кроме нас. Только безопасность…
Рене слышала о таком. Когда-то давно, еще в начале обучения, столкнулась на кафедре психиатрии Лаваля с одним старым профессором. Тогда она снисходительно улыбнулась рассуждениям о гипнозе с его внушением и подчинением, даже стала подопытной на одной из лекций. Безуспешно, конечно. Но сейчас все происходило совершенно иначе. Она чувствовала, как нежно обнимают невидимые руки чужой воли. Ощущала их мягкие, ненавязчивые, но уверенные движения. А перед глазами все так же искрило яркое золото, словно солнечный зайчик в прозрачной чашке ромашкового чая.
— Поделись со мной, Рене.
Луч устремился вниз, согревая озябшие руки, и она потянулась к нему, чтобы рассказать. Желание выплеснуть желчь своей истории было так сильно, казалось столь правильным, что Рене ни о чем не думала. Ни о том, откуда пришел этот голос, ни почему так жаждет ему доверять.
— Я хочу, чтобы ты рассказала…
И она уже разлепила пересохшие губы, но неожиданно произнесла нечто совершенно иное:
— Нет.
— Нет? — Казалось, неведомый голос был чуть недоволен отказом, но после короткой паузы снова вернулся к ласковому убеждению. — Тебе нужно кому-то довериться. Прямо сейчас…
— Нет! — на этот раз Рене сказала это достаточно четко.
Звук собственного голоса вспорол окружавший ее слишком уютный кокон, а она будто прозрела. Исчезло золото и солнечные лучи, тишина наполнилась звуками новой песни, когда Рене медленно вдохнула сухой воздух комнаты. Сама. Своей волей. Уже без опаски сфокусировавшись на карих глазах доктора Ланга, она с вежливой улыбкой проговорила:
— На этом сеанс можно считать законченным. Продлевать не буду. Спасибо.
С неожиданным интересом Рене наблюдала, как плотно сжались бледные губы, как мгновенно изрезали морщинки кожу около глаз, стоило тем едва заметно прищуриться. И только сейчас она поняла — Ланг расположился перед ней на коленях. Видимо, чтобы быть на одном уровне, но даже так ему пришлось сильно сгорбиться. Рене бросила быстрый взгляд вниз и осторожно высвободила пальцы из больших, немного шершавых ладоней. Отчего-то мелькнула мысль, что главному хирургу следовало поберечь свои руки и не пренебрегать перчатками за рулем мотоцикла. Но та немедленно испарилась, когда Ланг чуть дернул уголком рта, а затем потянулся к ней, словно опять хотел поправить вечно непослушные кудрявые волосы. Пальцами он действительно перебрал несколько белокурых прядей, заправил парочку завитков у виска за ухо и вдруг впился в затылок. Рене почувствовала, как жесткой хваткой сдавило голову, а потом ее дернуло вперед.