И солнце взойдет (СИ)
Дорога до Монреаля прошла в мутном, жирном тумане, словно на глазах Рене лежал налет копоти после того, как отбушевали горевшие внутри эмоции. И глядя на проносившийся за окном унылый пейзаж, она со злой иронией думала, что хаотичное бегство уже становилось привычкой. Где-то из динамиков напевала о мечте ABBA, пока Рене повторяла только одну немного исковерканную строчку: «I had a dream…» Да, у неё была мечта. Цель, которую имели наглость вышвырнуть в мусорное ведро чужих, более важных намерений. И потому выплеснутое около больницы бешенство никуда не исчезло. Наоборот, Рене чувствовала, как то затаилось внутри и копило силы. Она не знала, что будет делать — кричать? Ругаться? Требовать все изменить? Слишком быстро события полетели куда-то в пропасть и за две жалких недели перевернули целую жизнь. Одно было понятно точно — это конец. Ни работы, ни лицензии, ни мечты. Рене закусила губу и отвернулась от запотевшего окна.
На вокзал поезд прибыл еще засветло, и оказавшаяся на улице Рене вдруг почувствовала, как в груди остро кольнули воспоминания. Именно здесь, в середине сентября они с Энтони повстречались впервые. Вон тот самый фонарный столб, а под ногами теперь засыпанный снегом тротуар, на который улетела несчастная гербера. Тогда внутри Рене жило солнце, и хотелось сделать счастливым весь мир. И сейчас она невольно оглянулась, словно где-то позади вот-вот должен был показаться огромный черный мотоцикл, оглушить своим рыком и пронестись мимо. Но тот с мятым поцарапанным боком стоял на парковке у Хабитата, покуда его хозяин наверняка коротал последние рабочие часы в своем кабинете. Забавно, как много все-таки изменилось за каких-то полгода: маленькая девочка выросла, а солнце… Рене посмотрела на затянутое снежными облаками небо. Солнце потухло.
Перехватив в очередной раз оттягивающий руки рюкзак, она направилась было в сторону остановки, но вдруг остановилась и зло оскалилась. Подумав немного, Рене резко развернулась и вновь нырнула в подземный город. Через пару минут она уже быстро шагала в сторону монреальской больницы.
В кабинете Тони было темно и пусто. Выключенная настольная лампа недвусмысленно сообщила, что Ланг ушел давно, но валявшееся на диване пальто пообещало скорое возвращение своего хозяина. И потому Рене с каким-то трепетом вынула ключ из замка, поудобнее перехватила брелок и медленно ступила в мрачное помещение. Щелчок выключателя показался слишком громким и заставил поморщиться. Волнения не было. Рене огляделась по сторонам и вдруг нехорошо усмехнулась. Забавно, она не появлялась здесь столько дней, а кажется, будто только вчера еще занималась за вот этим столом. Даже бумаги лежали в том же правильном беспорядке, в каком она их оставила, пока готовилась к конференции. Высилась стопка учебников, на одной скрепке держалась парочка карандашных набросков для будущих акварелей, а со спинки стула до сих пор свешивался брошенный впопыхах халат. В тот момент Рене спешила на вызов и даже не думала об аккуратности. Ну а Тони… Тони, видимо, так ничего и не трогал. Даже пыль на столе или полках покрывала всё своей ровной серостью. Впрочем, вот это, как раз, так ожидаемо. Осторожно пристроив рядом с черным пальто свой рюкзак, Рене расстегнула куртку и подошла к креслу, но передумала и пристроилась на краешке стола. Что-то подсказывало, ждать осталось недолго.
И действительно, она успела изучить лишь парочку эпикризов на подпись, прежде чем дверь распахнулась, а на пороге возник злой Энтони. Он держал телефонную трубку около уха и явно с неудовольствием слушал что-то тараторивший ему голос, прежде чем заметил фальшиво улыбнувшуюся ему Рене. Последовала короткая пауза, во время которой по кабинету разносились слова о «недопустимости подобных событий», а потом Ланг невоспитанно сбросил звонок.
— Ну, здравствуй, — тихо сказала Рене, когда он не глядя убрал телефон. И поскольку ответа не последовало, она продолжила: — Разговаривал с Оттавой? Можешь хотя бы в этот раз избавить себя от лжи. Я узнала голос.
— О’Салливан обеспокоен тем, что случилось. Считает, ты отреагировала излишне эмоционально…
— А ты полагаешь, мне следовало смеяться от счастья? — сардонически протянула Рене, чувствуя, как во рту скапливается самая настоящая горечь. Будто поднялась вся накопленная за этот день желчь.
— Нет.
Ответ был сух и терпелив. Впервые Энтони не пытался шутить или спорить, а еще не приказывал заткнуться. Он стоял и терпеливо ждал, что Рене сделает дальше. А она отбросила на стол уже неинтересные бумаги и спросила, не повернув головы.
— Как ты узнал дату? Тебе кто-то доложил? Или Фюрст оказал неоценимую дружескую услугу, забыв о своих обязанностях главы резидентуры?
Ее брови удивленно взлетели вверх, и Рене замолчала. Она машинально рисовала цветочный узор на ровной пыльной поверхности, пока ждала хоть какого-нибудь пояснения. Надежда, что это все подстроил не Тони внезапно стала почти осязаемой вопреки собственной воле. А вдруг, он не хотел? Вдруг, это сделал кто-то другой? Но Ланг молчал, и тогда она не выдержала. Резко соскочив со стола, Рене одним широким движением смела все на пол и заорала:
— Говори же! Ну? Кто?! У тебя язык отнялся? Парализовало? Или настолько совесть заела, что сожрала половину речевого аппарата? — Она тяжело дышала и почти безумно смотрела на по-прежнему невозмутимого Энтони. И этот вид совершенно равнодушного лица вызывал жуткое желание стереть то напрочь, снести к чертям нос, выколоть глаза и порвать большой рот!
— Никто, — наконец ровно проговорил он, и в душе больше ничего не осталось.
Бурлящая волна отхлынула, разбросав после себя лишь пожухлые водоросли да мелкий мусор, а потом вовсе растворилась в бесконечной безысходности. Надежды нет. И в порыве очередного — какого уже по счету? — разочарования Рене зажмурилась и устало выдохнула в скрещенные на лице ладони.
— Мне не нужно было ничего узнавать, — неожиданно продолжил Ланг. — Я понял все сам, когда еще в Торонто ты так ясно обозначила свою позицию.
— Но зачем? — непонимающе прошептала Рене. — Зачем?
И вновь тишина. То ли Тони не знал причин, то ли не хотел о них говорить, а может, дело лишь в обнаглевшей игрушке, которую попытались у него отобрать. И эта мысль вдруг пробудила в голове другие воспоминания. А потому, подхватив ключ от кабинета и валявшийся на диване рюкзак, Рене вплотную подошла к замершему Энтони и заглянула в напряженно следившие за каждым движением глаза.
— Каково это, а? Каково это — знать и целенаправленно делать больно тому, кто любил тебя больше жизни? Ты счастлив? О, полагаю да. Тебя просто распирает от радости. — Она открыла рот, чтобы добавить что-то еще, но потом лишь фыркнула и направилась к выходу. К черту!
— Подожди.
Энтони попытался ухватить ее за руку, но ошарашенная подобной наглостью Рене резко обернулась.
— Ради чего? Чтобы выслушать от тебя новые сентенции о моем предательстве? — воскликнула она.
— А разве, это не так? — Кажется, Ланг тоже начинал злиться. Но Рене уже было плевать, потому что, громко рассмеявшись, она проговорила:
— Разумеется. Как же иначе, ведь твое мнение априори единственно верное. — Она покачала головой. — Ты добился своего. Поздравляю. Избавился от меня, как и хотел еще осенью. Так пойди и обнимись во славу этого со своим внутренним ублюдком. В конце-то концов, у него-то сегодня праздник!
Слезы все же попробовали брызнуть из глаз, но Рене стремительно отвернулась и быстро зашагала прочь из кабинета.
— Да подожди же! Куда ты собралась? — полетел вслед злой вопрос. — Хватит устраивать драматичные бегства! Я сыт ими по горло.
— Тем лучше! К тому же, ты сам меня уволил… — не оборачиваясь, воскликнула Рене уже в коридоре, чем невольно привлекла к себе внимание. В час вечерней пересменки в отделении было, как всегда, людно. Сцепив зубы и покрепче сжав в руке ключ, Рене двинулась сквозь толпу.
— Я всего лишь не хотел, чтобы ты ехала в эту гребаную Оттаву! — теперь кричал уже Ланг. — К чему тратить на неё время, если…