И солнце взойдет (СИ)
— Если ты сам все устроил? — Рене вдруг резко остановилась, а потом оглянулась на замершего в двух шагах Энтони и медленно выдохнула. — Господи! А ведь ты даже не понимаешь, что натворил. В твоей голове все так стройно и правильно, ни грамма сомнений или хотя бы зародыша совести. Боже, доктор Ланг… Что же вы за чудовище?
— Все высказала? — процедил Энтони. — А теперь послушай меня. Без лицензии тебя никто не возьмет и заниматься с тобой не будет. Куда ты пойдешь? Обратно к своим уголовникам? Блестящие перспективы!
— А тебя это уже не должно волновать!
— Прекрати! Прекрати разыгрывать трагедию и усмири свою глупую гордость! — заорал Энтони и попробовал было снова схватить за руку, но Рене увернулась и отступила в моментально всколыхнувшуюся группу студентов. Боже, какой прилюдный позор. — РЕЙ! Хватит! Вернись, черт тебя дери!
Но она лишь оскалилась и со всей возможной четкостью произнесла:
— Знаешь, что. Ищи себе другую высокоинтеллектуальную шлюху с функциями ассистента, а меня оставь в покое.
Ну а дальше, словно в дешевом театре, последовал приглушенный вздох публики. Рене видела, как напряглась челюсть Тони, заметила дернувшуюся под глазом мышцу, даже услышала скрежет стиснутых до судороги зубов. И потому, конечно же, не упустила бешеный взгляд, который был брошен в сторону стоявшей в стороне Хелен. Но медсестра лишь равнодушно пожала плечами и отвернулась, отчего Рене разразилась больным смехом. Какой цирк! Презрительно скривившись, она снова зашагала в сторону лифта. За спиной послышалось эхо следовавших по пятам тяжелых шагов, но Рене не оглянулась. Только когда Энтони вновь открыл рот, захотелось остановиться и залепить ему звонкую пощечину.
— Ты прекрасно знаешь, что это не мои слова. — В герметично тихом коридоре его голос прозвучал особенно фальшиво, и Рене хмыкнула. — Но раз уж опустилась до подслушивания, то тебе решать остаться шлюхой, которая продалась ради рекомендации и лицензии, или все-таки перестать выделываться.
Рене втянула воздух и усилием воли заставила себя промолчать. Хватит. Наговорились уже. Со всей силы ударив по кнопке, она уставилась в матовые двери пассажирского лифта, когда туда с грохотом впечаталась мужская ладонь.
— Я снова спрашиваю, куда ты пойдешь? Будешь работать ассистентом на побегушках в каком-нибудь частном кабинете? Или вернешься домой? Наверняка уже подыскала парочку вариантов. Господи, Рене! Очнись! Ты даже там никому не нужна, девочка, что считает открыточки от родителей нормальным подарком.
Переход оказался настолько резким, что Рене недоуменно нахмурилась. Очевидно, Энтони использовал все аргументы, которых не набралось бы и на пробирку, отчего вынужденно скатился к чему-то совершенно незаконному. Так что ладони с зажатым в них брелоком мгновенно вспотели, когда так низко и недостойно Энтони затронул самую опасную тему. Рене закусила губу, но продолжала невидяще пялиться в глупый металл, молясь, чтобы Ланг наконец-то заткнулся.
— Никогда не задумывалась отчего так? Никаких подарков. Никакого общения. Ничего. Ты действительно дура или просто боишься признаться себе, что на самом деле никто! Подобранный в какой-то деревне двумя полоумными врачами подкидыш. Очередной эксперимент по спасению, о котором они тут же забыли, как только тебе перестала угрожать голодная смерть. Тебе был уготован приют, да только вот старику Рошеу захотелось живого питомца…
— Замолчи.
— Даже странно, что с твоей страстью к правде ты никогда не думала спросить или просто подумать…
— ЗАТКНИСЬ! — вдруг завизжала Рене то ли от испуга, то ли от бешенства, а потом шарахнулась в сторону, когда Энтони стремительно выпрямился.
Расширившимися в панике глазами она смотрела в его бледное лицо и боялась моргнуть, словно это могло сделать услышанное необратимой реальностью… Словно любое движение окончательно убедит в низости стоявшего перед ней человека. «Ты боишься, Тони? Тебе страшно, что я уйду, и потому хочешь стереть с лица земли все мои тропки?» — мысленно прошептала Рене. Сердце неистово колотилось в груди, пока она пыталась отдышаться и сморгнуть поплывшие перед глазами черные пятна. О, нет. Нет-нет-нет! Он врет! Это все глупая ложь и манипуляции… Она пыталась убедить себя в этом, пока взбудораженная кровь гулко стучала в ушах. И все равно, даже сквозь шум и собственную панику, сумела услышать, с каким извращенным самодовольством Энтони договорил свою правду. И лучше бы Рене оглохла.
— Что они готовы сделать для тебя, чего не дал я? Из-за чего ценишь их, а не меня? Почему предпочитаешь сбежать к тем, кто давно забыл о твоем существовании, когда я здесь! Ты же знаешь, что я прав. Знаешь! Всегда знала, не отрицай. Потому и рисовала свои дурацкие цветы, чтобы создать иллюзию нормальности. Строила из себя святую, пока нагло врала сама себе, а теперь испугалась правды.
— Не говори ничего. Просто замолчи! — Она зажмурилась и затрясла головой. Все это ложь… ложь… ложь…
— Прекрати обманываться, Рене! Прекрати придумывать себе мир! Все ведь так просто, если взглянуть со стороны. Чарльз никогда не стал бы тебе отцом. Он любил тебя лишь за возможность реализовать свои комплексы и навязать мечту, которая даже не твоя! Ты ведь сама знала, что сгниешь в Оттаве, погребенная под не своим именем! Потому что не любишь это, не можешь любить! Это все придумано, а ты и рада уверовать! Потому что прекрасно понимаешь, все, что ждет тебя в Женеве, — забвение, в конце которого ты приползешь ко мне! И я…
— Ненавижу! — неожиданно прошептала Рене, и дикая речь прервалась.
Энтони сделал шаг назад, пока она пыталась совладать с собственной яростью, но та рвалась наружу сквозь стиснутые зубы и дрожавшие губы. Это было уже чересчур — родители, Чарльз, ее мечта. Господи! Слышать правду, от которой бежала так долго оказалось удивительно больно. И страшно. Не так она должна была это узнать. Не так пережить жестокую новость, оставшись совершенно одна без шансов и каких-либо надежд. И Тони никогда не должен был примерять на себя позорную роль палача, но… Рене до боли сжала в руке дешевый пластиковый прямоугольник, символ их примирения, прежде чем повторила:
— Я ненавижу тебя. Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу! Хочу никогда тебя не знать! Не видеть! Не слышать! Не касаться! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ И ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!
Брелок с одним-единственным ключом полетел в сторону Энтони. Рене видела, как он блеснул раз-другой в свете холодных ламп, перевернулся, прежде чем со звоном наткнулся на стену и раскололся на части. Осколки с глухим звоном упали на пол, рассыпались по закутку коридора, а потом отлетели к ногам. И вид замершего рядом лепестка вишни внезапно врезался в мозг, словно лазерный нож. Рене моргнула и отступила.
Она знала, что ее крик слышали на всех этажах огромной больницы. Ей даже на мгновение показалось, что тот разлетелся над крышами целого Монреаля, раскачал провода, а потом запутался среди острых высоток. Но стоило стихнуть шороху скользивших осколков, как она поняла, насколько ошиблась. Сказанные в гневе слова оказались злыми, жестокими и совершенно недопустимыми. Но, главное, они были лживыми. Ведь на самом деле, Рене не хотела этого. Мало того, боялась до тех самых кошмаров, что мучили все эти месяцы. И тогда, испугавшись самой себя, она толкнула дверь на запасную лестницу и бросилась прочь. Такую себя Рене знать отчаянно не хотела.
Глава 45
По комнате расползались сизые сумерки. Рене лежала на кровати, спихнув к краю скомканное одеяло, и лениво игралась с прядью волос. Та сальной нитью болталась то влево, то вправо, закручивалась в спиральку, а затем распрямлялась, послушная движению пальцев. Медленно выдохнув, Рене отпустила измученные волосы, и руки с тихим шорохом безвольно рухнули на голый матрас. Простыня давно сбилась куда-то под ноги, но поправлять ее было лень. Шевелиться вообще не хотелось. Ничего не хотелось. И потому последние дни — а сколько их было, вообще? — Рене только пялилась в потолок, спала или, как сейчас, коротала время за накручиванием на палец грязных волос. Давно перестал болеть от голода желудок, потому что готовить не было сил, а надоедавший своим дребезжанием телефон вообще валялся под шкафом необратимо разбитый. Его останки серели посреди клубков пыли, где еще виднелась цветная крошка раскуроченного в тот же день приемника. Рене медленно перевела взгляд на склеенного скотчем уродца. Радио смотрело в ответ зеленым огоньком питания, но обиженно молчало, справедливо опасаясь вновь стать жертвой невменяемой хозяйки. Господи, Рене даже не знала работало ли оно. Включать было страшно. Хотя, что там! Даже вспоминать тот день оказалось чудовищно стыдно.