И солнце взойдет (СИ)

Если Рене и надеялась, что при следующей встрече Энтони окажется чуть добрее, то оказалась в этом весьма наивна. Он просто не вышел. Просидев положенные полчаса, она так и не дождалась появления его королевского змейшества и под сочувственные взгляды охраны хлопнула дверью. Рене понимала, что это урок. Намеренно унизительный, дабы точно отложился у неё в голове. Как позорные чтения, отбитые пальцы и целый ворох язвительных фраз. И знала, что Энтони действовал не со зла, а так, как умел, и не обижалась. Что было в том толку? Однако, когда он не пришел и в следующий раз, а потом еще на две встречи после, Рене впервые почувствовала едкую злость. В конце концов, она не ребенок, которого следовало проучить, лишив конфет после ужина. Рене была в состоянии сама разобраться с приоритетами, но с тех пор на улице Ги ее больше не видели. Хватит. Набегалась.
Впрочем, даже захоти разозленная Рене хоть на минутку вырваться в полицейский участок, то не смогла бы. С возвращением в отделение хирургии время на что-либо иное закончилось. Его даже на сон почти не осталось. Да, ей говорили, что слишком рано. Нервный Фюрст, в очередной раз позабывший о своем диабете, за чашкой сладкого чая пытался убедить Рене подождать… Потерпеть еще пару недель до Рождества, а там за рабочие праздники нагнать программу. Звучало вполне убедительно. Хах! Мало того, оно звучало очень разумно. Но, увы, единственный человек, кто мог заставить упрямую Рене передумать, отмалчивался в камере и не хотел ее видеть. А потому (назло или же вопреки) она вернулась в проклятую хирургию.
Сразу стало понятно, что если в мире где-то существовал способ быстро развалить огромное отделение, то доктор Дюссо с ним ознакомился и воплотил в жизнь уже в первые дни отсутствия Энтони. О, он был, без сомнения, счастлив. Ведь ему наконец-то досталось кресло главы. И хотя Рене верила, что лишь на время, но эффект все равно вышел ошеломительным. Как-то вдруг неожиданно оказалось, что Энтони был в своем отделении всем. Будто масло в зубцах шестеренок, оставлял след абсолютно везде. В расписании, в бланках заказов, в графике операций, перечне пациентов, чистых палатах, неизбежном ремонте и еще в тысяче мелочей. О них никто раньше не думал, но теперь механизм не крутился. Стало понятно, что Энтони был отделением, равно как отделение неожиданно оказалось полностью им. И вернувшись в больницу, Рене вдруг с удивлением поняла, насколько ее раньше щадили. Никогда не давали работы сверх меры, даже тот марафон операций, к которому привела категоричность главы отделения, казался теперь таким незначительным. Тогда Энтони взвалил на себя большую часть их работы, а потому как-то находилось время на сон, на обед и даже на разговоры с вечно всем недовольной Морен. И вот сейчас, составленный то ли из вредности, то ли из глупости график не включал в себя основное — дорогу до дома. Рене попросту не успевала вернуться. Лишь несколько раз за две недели она засыпала в кровати, но исключительно для того, чтобы вскочить через пару часов от вызова рабочего пейджера. Смены шли одна за другой. А «on call» хирург в травматологии первого уровня, это семьдесят два часа непрерывной работы с нервной дремой в клетушке дежурных врачей. Без Энтони всем было непросто.
В добавок, из-за несогласованности в расписании давно сработавшиеся команды перемешались, и Рене каждый раз оперировала с кем-то другим. Но чаще, конечно же, с Дюссо. И это было невыносимо. Казалось, он каждой клеточкой, каждым атомом стремился подменить собой Ланга. Да, возможно, в Рене говорила предвзятость. Но с новой шуткой или пошлым намеком, с грубостью, хамством и, на ее взгляд, вопиющей неаккуратностью, хотелось плюнуть в лицо доктору Дюссо, назвать предателем и вышвырнуть прочь из кабинета главы отделения. О, а там этот гад обжился в первую очередь. Но, к сожалению, приходилось терпеть. С какой-то брезгливостью Рене смотрела, как он стоял на месте Энтони, слушала его речи, терпела прикосновения… Но хотя главный хирург не позволял себе лишнего, она все равно дергалась всякий раз, стоило им оказаться наедине. И брошенные в ее сторону взгляды говорили — не зря.
 
Шрам теперь вообще взрывался неистовой болью настолько часто, что постепенно жжение в нем стало чем-то обыденным. Рене устала ловить свои руки, когда те то и дело тянулись к расчертившей лицо полосе и будто хотели порвать тонкую кожу. Так что она просто старалась не снимать маску. Впрочем, с таким количеством операций, которые повлекли за собой зимние оттепели вперемежку с морозами, это было несложно. С каждым днем экстренных пациентов становилось все больше. А еще оставались студенты, младшие резиденты, плановые манипуляции, положенные программой исследования и целые Канадские Скалистые горы бумажной работы, которую отказывался делать сам Дюссо. Рене понимала, что не справляется. Да в общем-то, и не должна, но хотелось сохранить хотя бы иллюзию отделения Энтони к его возвращению. И пусть каждый день ее убеждал в обратном.
Так что к концу декабря, единственное, что пока успевала Рене, — иногда выбираться в больничное кафе для короткой встречи с непоколебимо ехидной Роузи. Правда, был то обед или ужин, а может, вообще ранний завтрак — оставалось загадкой, однако подруга старалась держать в курсе дня и числа.
— Дюффо ивдеваетфя нат тобой, — пробормотала однажды Морен с набитым чипсами ртом. — Ты посмотви на себя. Сково догонифь Франкенфтейна по фрамам, бледнофти и финякам.
— Если я не буду делать всю эту работу, то от отделения ничего не останется, — устало откликнулась Рене, пока мешала отсутствующий в кофе сахар. — Случись что, у нас антибиотиков не хватит даже на два дня.
— А остальные? Их все устраивает? — от удивления Роузи застыла, так и не донеся до рта новую горстку чипсов.
— Остальные будто не видят, что происходит. — Рене недоуменно покачала головой. — Злорадствуют друг над другом и радуются безнаказанности. Дюссо не требует с них отчетов, не проверяет пациентов. Я даже операции делаю вместо него, пока он мучает остальных совершенно бесполезными нравоучениями. Он хочет получить кресло Энтони…
— И делает все, чтобы к его возвращению отпал каждый винтик, — мрачно продолжила догадавшаяся Роузи. — Одна ошибка любого из ваших врачей, и нашу нечисть снова посадят в клетку. Только теперь уже надолго. Черт побери, никогда не думала, что это скажу, но… Если так будет и дальше, то лучше бы Ланг вовсе не возвращался.
Она замолчала, а Рене все продолжала размешивать остывший кофе. Похрустев чипсами, Морен вздохнула.
— Ты похудела.
— Я просто влюбилась, — пожала плечами Рене.
— И откровенно устала.
— А это уже безысходность. Я вижу, как под ногами рушится почва, но ничего не могу сделать.
— Иди к нему, — неожиданно твердо сказала Роузи. — Иди к нему и просто поговори. О чем угодно. О погоде, об улитках, о том, сколько литров крови он выпил из своих ассистентов и куда дел тела. Тебе сгодится любой предлог, иначе ты не дотянешь до его возвращения. Требуй, чтобы он пришел. Пусть хотя бы просто постоит рядом. Фюрст обещал поговорить с судьей, чтобы Ланга отпустили на слушания. Только вот ты не дотянешь до конца декабря.
— Но мои смены…
— Уж как-нибудь прикроем тебя на пару часов! — Морен выразительно подняла бровь, воинственно блеснув линзами больших очков, и возразить на это Рене было нечего.
Два долгих дня Рене терзалась сомнениями, но в итоге снова оказалась на улице Ги у порога уродливого кирпичного здания. Руки оттягивала жестяная коробка с печеньем, вспотевшую шею колол замотанный шарф, но, отряхнув снежную крошку, что пришла на смену слякоти, Рене прошла внутрь переполненного холла. Она остановилась около стойки и огляделась. По вечернему времени в полиции было удивительно людно, а близившиеся праздники вносили дополнительную суматоху. До Рождества оставалось чуть меньше недели.
 
— Дерьмово выглядишь, — протянул знакомый шкафообразный сержант по имени Пьер.
Он поднял голову от компьютера, стоило Рене приблизиться, хотя по донесшемуся аромату корицы и сахара давно догадался, кто наведался к ним. Несколько раз Роузи уже передавала угощения для полицейских с комментарием вроде: «Доблестным охранникам больничной нежити». Однако сегодня медсестра оказалась необычайно кратка. «Верните кровососа обратно!» — гласила прикрепленная скотчем бумажка, и Рене длинно вздохнула. Через месяц после аварии отсутствие Энтони почувствовали на своей шкуре все. Словно он был невидимой ниточкой, что держала на себе расползавшиеся швы между десятками отделений.