Кухонный бог и его жена

  
2. ПОХОРОНЫ ТЕТУШКИ ДУ
 
Мама ушла два часа назад, чтобы вместе с тетушкой Хелен украсить зал для прощания. А теперь мы с Филом опаздывали на поминальную службу, поскольку в результате стычки Клео и Тессы парадная рубашка и галстук их отца были украшены яичницей. Пока мы бегали по магазинам на Клемент-стрит, подыскивая испорченным вещам замену, Фил предложил не брать девочек на похороны.
— Вдруг они будут мешать или им не понравится вид кого-то, кто уже У-М-Е-Р?
Тесса усмехнулась и пропела:
— Па-апа сказа-а-ал нехорошее сло-о-ово!
— А если хочешь, Перл, мы втроем подождем тебя в машине, — добавил мой муж.
— Ничего плохого не случится, — заверила я. — Я уже спрашивала маму, и она сказала, что гроб будет закрыт. И я напомнила девочкам о венчании Стива и Джоан — как и в том случае, сегодня они должны вести себя по-взрослому. Правда, девочки?
— Нас тогда угостили тортом, — сказала Клео.
— Ладно, — сдался Фил. — Только, чур, сразу после службы попросим нас извинить и вернемся домой.
— Конечно.
В двадцать минут третьего мы вчетвером входим в приемную похоронного бюро. Мой кузен Фрэнк протягивает нам черные повязки на руки. Надевая свою, я чувствую вину за то, что лишь изображаю скорбь. Но я почти ничего не знаю о тетушке Ду, кроме того, что она пахла нафталином и всегда старалась накормить меня старыми китайскими конфетами и сладкой вяленой говядиной, которую доставала из пыльных жестянок, хранившихся над холодильником.
Нас встречает Бао-Бао. Широкой улыбкой.
— Привет, ребята! Рад, что вы все же решили сюда прийти!
Он дает каждому из нас по конфете, завернутой в фольгу, и красному конверту со счастливыми монетами.
— И что нам со всем этим делать? — шепотом вопрошает Фил. — Дарить тетушке Ду? — Он с любопытством достает из конверта четвертак.
— Откуда мне знать, — так же шепотом отвечаю я. — Я никогда еще не была на буддистских похоронах, или как это действо называется.
— Мама говорит, что эти монеты что-то вроде страховки против дурных флюидов, —  поясняет Бао-Бао. — Съешьте конфету на счастье. А на эти деньги потом сможете купить еще удачи.
— Я съем свою прямо сейчас, — объявляет Тесса.
Клео взмахивает своей конфетой, чтобы я ее развернула:
— Мамочка, я тоже! Я тоже!
Фил подкидывает четвертак на ладони:
— А если я куплю на эту монету жвачки, мне будет везти еще больше?
Мы разворачиваемся ко входу в главный зал прощания и внезапно слепнем от яркого света направленных ламп. С удивлением я наблюдаю, как Тесса идет по проходу между стульями в манере кокетливой невесты, а Клео прихорашивается и рассылает направо и налево воздушные поцелуи, как кинозвезда. Я не могу поверить своим глазам: дядя Генри стоит посередине прохода и снимает похороны на видеокамеру! Кому придет в голову потом смотреть эту запись?
Сквозь дымку воскуряемых благовоний, растворенную в ярком свете, я с трудом различаю свою мать. Жестами она приглашает нас войти и сесть на втором ряду. Фил направляет туда девочек, и перед все еще работающей камерой мы быстро проходим мимо жалкой дюжины тех, кто явился проводить тетушку в последний путь: Мэри, Дуг, их дети, пара человек из церкви — все китайцы. Я заметила нескольких старушек, которых никогда до этого не видела. Стрижками, незакрашенной сединой и старомодными коричневыми куртками они напоминают только что прибывших в страну иммигрантов.
Как только мы садимся на свои места, к нам с первого ряда поворачивается тетушка Хелен. Она сжимает мне руку, и я замечаю в ее глазах слезы. Мамины глаза сухи.
— Почему так поздно? — строго спрашивает она. — Я велела ждать, пока вы не придете.
Внезапно Клео начинает смеяться и показывать пальцем:
— Папа, смотри, там тетенька спит! И у нее горит обед!
Тесса тоже глядит во все глаза в ту сторону, только у нее совсем другое выражение лица и открытый от удивления рот.
Я перевожу взгляд и вижу то же, что и мои дети. Святые угодники! Тетушка Ду лежит в гробу. Ее любимые очки красуются на неподвижном восковом лице. Перед гробом — низкий столик, который ломится от угощений: там накрыт китайский обед из девяти блюд, с украшениями из манго, апельсинов и резного арбуза. Вероятно, это прощальный пир тетушки Ду, с помощью которого она должна добраться до мира иного. От дюжины ароматических свечей и палочек спиралями поднимается дым, завиваясь вокруг гроба и возносясь вверх, словно лестница в небеса.
 
Фил выразительно смотрит на меня, ожидая объяснений.
— Должно быть, это какая-то ошибка, — шепчу я ему и поворачиваюсь к маме.
— Я думала, прощание пройдет при закрытом гробе, — произношу я, старательно следя за своим тоном.
Она кивает.
— Нравится? Одежду я сама выбирала, все новое.
С гробом тоже я помогала. Не лучшая древесина, но хорошая. Почти лучшая. Мы снимем украшения перед самим погребением, разумеется.
— Но ты мне говорила, что крышка будет закрыта. Мама хмурится:
— Я этого не говорила. Ведь тогда ее никто бы не увидел!
— Но…
— А нам обязательно здесь есть? — испуганно спрашивает съежившаяся Тесса. — Я не голодна, — шепчет она. Я сжимаю ее руку.
— Скажите этой тете, чтобы она проснулась, — со смехом кричит Клео. — Скажите ей, что нельзя спать на обеденном столе, когда он накрыт! Это невежливо!
Тесса шлепает сестру по ноге:
— Замолчи, Клео, она не спит. Она мертва, как кот Бути.
И тут же нижняя губа нашей младшей дочери опасно выгибается вниз.
— Не говори мне такого! — восклицает она и толкает Тессу в плечо.
Я судорожно пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы успокоить девочек, но не успеваю: они уже принялись толкаться, кричать и плакать.
— Прекрати!
— Сама прекрати!
— Ты первая начала!
Мама наблюдает за сварой. Ей интересно, как же я с этим справлюсь. Но я не могу пошевелиться, я беспомощна. Я не знаю, что мне делать.
Фил встает, решив вывести девочек наружу.
— Я куплю им мороженого на Коламбус-авеню. Мы вернемся через час.
— Лучше через сорок пять минут, — шепчу я. — Не позже. Я встречу вас у входа.
— Пап, а можно мне с шоколадом и грильяжем? т-г спрашивает Клео.
— И с карамельной присыпкой? — добавляет Тесса.
Я с облегчением думаю, что сегодняшние невзгоды могут ограничиться испорченным аппетитом к обеду да еще липкими руками. С другого конца нашего ряда до меня доносится хихиканье Майкла, сына Мэри. Бросив на него суровый взгляд, я замечаю еще одну любопытную деталь: камера в руках дяди Генри все еще работает.
После того как Фил с девочками уходят, я пытаюсь взять себя в руки. Глядя прямо перед собой, я не позволяю себе метать молнии в сторону матери или дяди Генри. Какой смысл сейчас спорить или ругаться? Что сделано, то сделано.
Перед первым рядом стульев стоит большой портрет тетушки Ду. Кажется, это увеличенная фотография для паспорта, сделанная около пятидесяти лет назад. Нельзя сказать, что на ней тетушка молода, но тогда она еще обладала большей частью зубов. Сейчас роту нее ввалился, и узкое лицо напоминает усохшую птичью голову. Она лежит в гробу неподвижно, но меня не покидает ощущение, что мы все чего-то ждем. Может быть, того, что тетушка Ду внезапно начнет меняться и превратится в призрака?
Это напомнило мне, как в пять лет — а в этом возрасте все кажется возможным, если ты способен себе это представить, — я смотрела на мерцание огоньков в прорезях фонаря из тыквы, ожидая, что оттуда вылетят гоблины. Чем дольше я ждала, тем больше набиралась уверенности, что так и случится. До сих пор отчетливо помню, как из разверстого рта тыквы наконец вылетело смеющееся привидение. Мама опрометью влетела в комнату, услышав мой визг. Сквозь рыдания я рассказала ей об увиденном. Вместо того чтобы успокоить меня или объяснить, что это лишь игра воображения, она спросила:
— Где?
И тщательно обыскала комнату.
Разумеется, позже папа объяснил мне, что привидений не существует, что есть только Святой Дух, а он никогда не станет пугать детей. А потом продемонстрировал с помощью эксперимента, что, скорее всего, я увидела дым от свечи внутри тыквы, когда у той догорел фитиль. Это объяснение тоже не утешило меня потому что потом мама смотрела на меня так, словно я предала ее и выставила дурой. Так у нас обстояли дела. Мама всегда старалась подавить в себе убеждения, не совпадавшие с папиной христианской верой, но иногда они все же всплывали на поверхность.