Распутье

Один из батальонов белочехов выразил свой протест по поводу жестокого обращения с жителями, его командир переслал письмо об этом в штаб армии. В ответ карательный отряд предпринял попытку окружить и обезоружить легионеров, но командир батальона, а затем полка Вацлав Кировский разбил карателей и перешел с батальоном на сторону красных.
Здесь проявила себя в борьбе с Советами сотня Зосима Тарабанова, прорвавшаяся в город из армии Колмыкова, который, разбив Гродековский фронт, поспешно шел на Никольск-Уссурийск, чтобы соединиться с белочехами и вести с ними совместную войну против большевиков. Зосим Тарабанов собственноручно пытал и допрашивал захваченных рабочих, и, если жертва молчала, вспарывал ей живот, наматывал кишки на руку, как мужик мотает на руку веревку, и кричал:
– Заговоришь! Скажешь, где прячутся твои дружки!
Красные более ста шестидесяти километров отступали в сторону Спасска. Здесь решено было использовать бывшие укрепления, которые строились в период Русско-японской войны, занять выгодные позиции на подступах к городу. Спасск защищали двенадцать тысяч бойцов. Негусто, если учесть, что на красных шли белые, чехословаки, японцы. Но и в составе красных частей дрались чехи, китайцы, корейцы, мадьяры, поляки, эстонцы, литовцы и даже австрийцы. Чтобы как-то пополнить ряды красных, в городах Спасске, Имане, Хабаровске проходили съезды, где многочисленными голосами было решено мобилизовать всех граждан в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Предполагалось дать фронту до восьми тысяч боеспособных бойцов. Мобилизация, можно сказать, прошла успешно. Но сюда под видом мобилизованных, просто добровольцев влилось много врагов советской власти.
Колмыков лично давал задание Зосиму Тарабанову: подобрать лучших бойцов из своего отряда, под видом мужиков-бедняков втесаться в ряды красных и подрывать их армию изнутри.
– Что делать? Не саблей и револьвером размахивать, а пускать ложные слухи, что, мол, напрасно мы льем кровь, против нас идут все страны мира… Где возможно, подрывайте склады боеприпасов, при случае убивайте командиров. Понимаю, стрелять куда проще, чем вползти змеей в стан врага. Трудно. Но надо. Когда внедришься, пошлешь кого-нибудь из верных людей, чтобы они провели антисоветский съезд в Бикине. Там много казаков и староверов, которым едва ли по душе советская власть. Задание ясно? Действуй.
Зосим Тарабанов, одетый в крестьянский зипун, заросший рыжей щетиной, с десятком преданных ему людей, вооружившись старыми берданами, перешли на сторону революции, чтобы бить «белую сволочь». Это никого не удивило. Такие отрядики каждый день приходили из тайги, чтобы драться за Советы. Умело рассосались среди красных и начали свою подрывную работу.
Белые и интервенты, зная свой численный перевес, пытались взять город лобовым ударом, но скоро откатились, теряя раненых и убитых.
На заседании объединенного штаба Иван Шибалов предложил свой план взятия города.
– Обратите внимание, господа, вот укрепления, которые заняли красные. А теперь посмотрите на город со стороны деревни Воскресенки: здесь нет ни одного укрепления, местность ровная, где свободно могут пройти пушки, пехота и конница. Навалимся с фланга, здесь нас большевики явно не ожидают, а если и ожидают, то все равно мы сомнем их. И город наш.
– Хорошо. Что требуется для того, чтобы операция прошла успешно? – спросил Колмыков, хотя он знал план своего заместителя начальника штаба.
– Начать общий штурм города. Чехи наступают на укрепления, мы заходим во фланги красных, берем их в клещи и уничтожаем.
– План прекрасный, как вы смотрите на это, господа?
– Согласны.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся Шибалов. – Красные тотчас же побегут. У них ведь не армия, а сброд мужиков. Мы же все старые армейцы, чехи тоже умелые бойцы, никто убивать не разучился. У них идеи, а одними идеями го́рода не удержать, к этому нужна военная выучка.
16 июля части Красной армии и Красной гвардии оставили цементный завод, а на второй день оставили город: не смогли устоять перед бешеным натиском противника. Начали отступать к Лутковке.
 
Об этом командование красных писало: «По стратегическим соображениям штаба недавно созданного Уссурийского фронта оставлены позиции города Спасска. В полном боевом порядке части отошли к станции Уссури, где закрепились на естественных рубежах широкой и многоводной реки, имеющей высокий правый берег, позволяющий создать долговременные оборонительные сооружения».
Так и случилось. Красные крепко засели на правом берегу Уссури. Мало того, что они оборонялись, так еще командование Гродековским фронтом разработало план контрнаступления против белых и интервентов. Три крупных отряда должны были форсировать Уссури. Предполагалось, что Центральный отряд нанесет стремительные удары по центральной группе войск, два других отряда сделают глубокий обход и зайдут в тыл противника, чтобы окружить его и уничтожить.
Гаврил Шевченок настаивал:
– Я очень прошу вас послать меня на Колмыкова! Разбить его и уничтожить – это дело моей чести. Я должен ему отомстить за все.
– Мщение, товарищ Шевченок, чувство благородное, но в данный момент мы должны мстить не одному Колмыкову, а всем врагам революции, – спокойно убеждал горячего командира командующий фронтом Сакович [66]. – Ты в порыве мщения можешь бросить бойцов на смерть. А умирать за революцию надо тоже умело и с толком. Командир Урбанович со своей группой и отряд под командованием Шевчука в четыре тысячи бойцов при двенадцати орудиях выходят с левого фланга на Каульские высоты, Флегонтов идет в центре, вдоль железной дороги. Вы, Шевченок, с шестьюстами красногвардейцами при шести орудиях и с десятком пулеметов грузитесь на речные пароходы, проходите по речке Сунгач к озеру Ханка, там ведёте боевые действия в глубоком тылу противника. Знайте, что вашей опорой могут быть только крестьяне. Мы помочь не сможем. Высадка у села Камень-Рыболов.
Шевченок, недовольный, что ему не дали возможность скрестить сабли с Колмыковым, покинул совещание, чтобы готовить отряд к трудному походу.
– Ну чего, чего ты беленишься? – зарокотал басом Лагутин. – Какая нам разница, кого бить и где бить? Кончай разводить сусоли и готовь людей.
Отряд Шевченка, пройдя на пароходах по живописным местам речки Сунгач, вышел в Ханку.
Стояло теплое и сухое лето.
– Эх, какое стоит вёдро! Сейчас травы бы косить, а не воевать, – вздохнул Лагутин. – Люблю косить травы. Духмяный запах над тобой, шелест трав и острая коса. Как там наши бабы да старики управляются? От Устина нет вестей уже почитай год. Не сгинул бы побратим. Запутался он в этой коловерти.
– Это уж так, – согласился Козин, опираясь на поручни пароходика.
А озеро Ханка катило и катило свои мутные волны, дыбилось и горбилось, как море. Утлые пароходики ныряли по волнам. Качалось небо, метался горизонт. Все ждали, когда покажется берег.
Скоро и берег. Уже стали видны дымы, мирные, спокойные дымы. Отряд Шевченка высадился, сельчане радушно встретили красных, уж эти-то не будут пороть и вешать, как делал в этом краю бешеный полковник Орлов, прибывший в поддержку Особого казачьего отряда атамана Колмыкова.
Имелись сведения, что у Орлова бойцов было столько же, сколько и у Шевченка, лишь на два орудия больше. Но Лагутин предложил пушки перебрасывать с места на место и громить врага прямой наводкой.
Три дня металась батарея Лагутина по позициям, три дня крошили их снаряды наступающие цепи противника. Разбили все пушки Орлова, немало белых перебили шрапнелью. Налетали и громили противника конники Шевченка. В боях с красными Орлов потерял за сто человек, отступил. Но им на помощь шел с крупным отрядом конников полковник Враштиль [67].
Шевченок провел короткое совещание, где предложил снова садиться на пароходы и уходить на исходные позиции.
– Нам против Враштиля не устоять. Умирать надо тоже с толком и пользой, – повторил он слова Саковича. – Отступление – это еще не поражение. Мы на деле показали нашу силу, имеем поддержку со стороны народа. Пока достаточно.