Распутье

А земля дрожала, гремели бои. Бежал из Антоновки от неожиданно напавших партизан в одном споднем атаман Колмыков. Были взяты Каульские высоты, побиты японцы, отогнаны к Спасску белые, однако командование понимало, что если скоро выступят в полном составе войска́ интервентов, то они разобьют красных.
Но пока воевали, пока работали.
Запаниковали было белые и интервенты, но с прибытием союзных войск ободрились.
Меньшевики и эсеры, шпионы типа Зосима Тарабанова вели, и небезуспешно, подрывную работу среди красных, порождали дезертирство.
В середине июля 1918-го находящийся в Маньчжурии адмирал Колчак начал создавать военную флотилию на Сунгари, сформировал в Харбине морскую роту, чтобы захватить сторожевой пост и населенные пункты в устье реки. Рота справилась с заданием и создала плацдарм для нападения на город Хабаровск.
Все, кто мог, работали против советской власти. Эсеры и меньшевики вопили о передышке в классовой борьбе. Но под их же руководством Зосим Тарабанов успешно провел съезд в Имано-Бикинской волости, где казаки и кулаки требовали ликвидировать советскую власть и всё передать в руки земства. Здесь же Зосим создал казачий отряд в триста пятьдесят сабель и ринулся уничтожать советских работников, гулять по тылам красных. Пусть этот мятеж и был быстро ликвидирован, однако он нанёс большой вред делу революции, породил неверие в силу красных, даже панику среди советских работников.
Пока красные еще наступали и били белых и интервентов, но в конце июля – августе интервенция на Дальнем Востоке усилилась, Владивосток и его окрестности были «взяты под охрану» союзными державами.
2 августа 1918 года японское правительство издало декларацию, в которой указывало, что оно, «движимое чувством искренней дружбы к русскому народу» и «стремясь к согласованию своих действий с желаниями американского правительства, а также союзников, решило приступить незамедлительно к выделению соответствующих сил для предположенной цели» и выслать некоторое количество войск во Владивосток.
США просили японское правительство немедленно выслать свои войска в Сибирь.
8 августа и английское правительство выпустило декларацию, где говорилось: «…Мы приходим как друзья к вам на помощь… мы не имеем намерений навязывать России какой-либо политический строй…»
30 августа подобную декларацию выпустило китайское правительство. 19 сентября – французское, 5 октября – итальянское. Все, как один, клялись в любви к русскому народу, тем самым объясняли посылку своих войск в Советскую Россию.
И пошла на Россию чужая рать. Тридцать тысяч японцев, шесть тысяч канадцев, одна тысяча англичан, одна тысяча французов. Встречали их почетным караулом, устроили парад по случаю прибытия генерала Жанена. Владивостокский городской голова Агарев произнес речь:
– Союзница послала на нашу территорию одного из лучших своих воинов ещё в то время, когда исход великого состязания не был предрешен. Добро пожаловать, генерал!
Вслед за Жаненом прибыл японский генерал Отани, который по решению Верховного военного Совета Антанты принял на себя общее руководство союзными экспедиционными войсками, а также руководство боевыми операциями войск на Уссурийском фронте. Этому генералу тоже устроили парад. Парад союзных и белогвардейских войск. Парад принимал начальник штаба Чехословацкого корпуса генерал Дитерихс.
Ожидался приезд командующего американскими экспедиционными войсками Уильяма Сидней Гревса. С ним следовали сорок офицеров и до двух тысяч солдат.
Таким образом, на территории Приморья собралось до пятнадцати тысяч экспедиционных войск, хотя соглашение Стран согласия предполагало направить до семи тысяч.
В конце августа вся эта рать интервентов ринулась на вооруженные силы красных. Но сломить их сопротивление было не так просто. Красноармейцы и красногвардейцы продолжали удерживать позиции Уссурийского фронта, даже часто переходили в контрнаступление, отбрасывая противника далеко назад. С 26 августа красные начали отступать в сторону Хабаровска, были оставлены Иман, Свиягино. В последний день месяца оставлен Бикин. Интервенты и белогвардейцы рвались к Амуру. Хотя бои шли всё еще с переменным успехом, всем стало ясно, что противника не сдержать. Было решено действующим войскам на Уссурийском фронте разбиться на отдельные отряды и вести с врагами партизанскую войну. Таким образом, советская власть на Дальнем Востоке практически пала. Враги под колокольный звон, под гром оркестров справляли победу над большевиками. Начальник штаба Чехословацкого корпуса Дитерихс принимал гостей, чувствуя себя хлебосольным хозяином. И гости ехали, спешили, чтобы урвать пожирнее кусок от российского пирога.
   
11
 
Валерий Шишканов открыл глаза, невыносимо болела голова, болело тело. Ощутил легкое покачивание вагона, услышал мягкий перестук колес на стыках рельсов. За окном звезды. Кто-то склонился над ним, знакомым голосом зашептал:
– Он очнулся, товарищи! Простите, господа!
– Не тревожь, после контузии люди не сразу отходят, слышишь, Груня.
Шишканов лихорадочно вспоминал, как и что случилось с ним? Где Козин, Лагутин? Ага, вспомнил. Защитники Фениной сопки дрогнули и побежали, увлекая за собой и артиллеристов. Бежал Лагутин, Козин. Рядом замолк пулемет. На бегущих лавиной катилась конница белых. Шишканов припал к пулемету и отсек конницу от бегущих. Он долго, долго строчил и строчил, лишь брошенная граната оборвала скороговорку пулемета. Стало тихо и спокойно. К Шишканову, этого уже не видел Валерий, бросился белый и начал бить обмякшее тело прикладом. К истязателю подскочил чешский офицер, отбросил его в сторону, сквозь зубы процедил:
– Ты есть гнида! Русский герой добиваешь?
– Ты не машись руками-то! – надвинулся беляк. – Укорочу! – передернул затвор винтовки. – Нашел героя, это же краснюк! Дышит? Дай-кось хлобыстну ему в пасть-то…
– Да, он есть герой, все бежали, а он не бежал. Санитары, в лазарет, а уж дальше пусть решают власти. Пшел вон, скотина! – прогнал беляка.
Так Шишканов очутился в вагоне раненых, где лежали и стонали белые и красные.
– Где я? – спросил Шишканов.
– Тихо, Валерий, ты в плену. Чехи тебя спасли. Я Груня, сестра милосердия из Красного Креста. Нам белые разрешили ухаживать за ранеными пленными. Наше Общество Красного Креста потребовало сопроводить вас во Владивосток, чехи разрешили. Не все средь них сволочи, есть и люди. Поместят вас в тюремную больницу. Поспи, скоро город. Не бойся, мы вас не оставим, чем сможем, тем и поможем. Ты не ранен, а контужен. Это скоро пройдет, но у нас в тюрьме свой врач, он постарается задержать тебя в больнице подольше.
– Как ты сюда попала?
– Наше Общество нейтральное, мы помогаем красным и белым, всем, кто нуждается в нашей помощи.
– Давно ли?
– Как вернулась от вас, сразу же поступила на курсы сестер милосердия. Работала в морском госпитале, а теперь работаю на всех.
– Но ведь так можно черт знает кем стать? – даже чуть приподнялся Шишканов.
– Можно. Но мы уже не станем. Я пришла сюда по заданию Никитина. В нашем Кресте половина с нами. Теперь спи, вот, выпей порошок и спи…
– Валерий Прокопьевич, вставайте, приехали, – трясла Шишканова за плечо Груня.
Поезд стоял у вокзала Владивостока. Начали выносить раненых: белых направо, красных налево. Кто мог идти, те шли. Шел и Шишканов. Груни рядом уже не было. Перед тюрьмой закружилась голова, Шишканов упал. Но его тут же подхватили и понесли. Кто-то глухо сказал:
– Держитесь, товарищ комиссар, мы дома. Нам повезло, что на своих ногах и не ранены. Те, что уехали в другой лазарет – им не жить. Добьют беляки.
– Кто вы?
– Учитель Могилев. Вместе дрались на Фениной сопке. Я был комиссаром на соседней батарее. Я вас приметил.
Пришло тихое утро июля 1918 года. Солнце на несколько минут заглянуло в камеру, бросив решетчатую тень на пол, на заключенных, что лежали на больничных койках. Шишканов поднялся, выглянул в коридор. Удивило, что дверь камеры не была закрыта. Два чеха резались в карты на грязном столике. Бросили беглый взгляд на заключенного, продолжили игру. Шишканов пожал плечами и медленно пошел по коридору. Никто его не остановил, никто не закричал. Осмелился, заглянул в одну камеру, другую. Здесь сидели русские, чехи, мадьяры. Население смешанное, но явно неунывающее. Нашел Могилева. Тот улыбнулся Шишканову уже как старому другу: