По образу и подобию (СИ)

Пошли на дневной сеанс. В Аримании кино пока еще нет, есть театр, и даже неплохой. Но Достоевского у нас нет точно. Сначала мне не очень понравилось, только это потому, что я ничего не поняла. Потом Агнесса Ильинична подробно объяснила, что и как. Оказалось все очень и очень несправедливо. А еще она посоветовала мне почитать книги Достоевского, только я, кажется, пока не готова. На что Агнесса Ильинична заявила, что советский человек не может считаться образованным, если не прочитал «Преступления и наказания», это классика.
Но мне и без этого теперь очень грустно, все время думаю про князя Мышкина. Особенно когда Агнесса Ильинична рассказала, чем закончится эта история. Если бы он оказался в Аримании, был бы счастлив? Вот в чем вопрос. Наверное, нет.
Очень понравился образ Настасьи Филипповны. Яркая, как Кармен. И погибает так же. Отвергнутый Хозе зарезал Кармен из ревности, бедную Настасью Филипповну зарезает Рогожин, тоже из ревности. Получается, быть роковой женщиной опасно для жизни.
— Агнесса Ильинична, — спрашиваю, — а к чему это мы с вами на такие истории ходим, где главных героинь убивают?
— Понимаешь, какое дело, Олечка, — вздыхает Агнесса Ильинична, — образ женщины-страдалицы прочно вошел в мир русской литературы. Если героиня не погибает от руки ревнивого мужа или любовника, она обязательно бросается в омут с обрыва, или под поезд, не выдержав гнета непримиримых противоречий.
— Но Ассоль… — потрясённо говорю я.
— Ассоль — это добрая сказка, не более того.
Наверное, у меня был совсем несчастный вид, потому Агнесса Ильинична решила меня подбодрить.
— Впрочем, Олечка, есть, конечно, и куда более мягкие развязки. Татьяна Ларина, например, просто выходит замуж за нелюбимого человека. Наташа Ростова находит свое счастье в рождении детей.
Представила, и еще хуже на душе стало.
— А бывают истории со счастливым концом, и чтобы не сказки? — спрашиваю.
Агнесса Ильинична надолго задумывается.
— Есть жанр так называемого дамского романа, где главная героиня обязательно обретает свое счастье в конце повествования. Но эта литература считается чем-то вроде второсортной, потому люди образованные такие книги если и читают, то не обсуждают.
Уже глубоко за полночь, а я все сижу и думаю, почему в этом мире женщину лишают права быть счастливой?
И не в моем ли происхождении причина того, что первая моя любовь оказалась такой несчастной. Я всего только хочу любить и быть любимой. Еле удержалась, чтобы не отправиться к Ромке. Но, нет. Пусть еще немного поскучает. Пока не время.
Дневник Эринии Конерс
Ленинград, 16 июня 1958 года.
Сегодня опять вернулась к учебе, весь день за книгами. К вечеру голова гудит. Пока конспектировала биологию, Агнесса Ильинична куда-то уходила. Пришла с неутешительными новостями: для поступления мне надо будет хорошенько подтянуться по литературе, есть особые требования к вступительному сочинению. Список рекомендованной литературы ужаснул. Но Агнесса Ильинична не растерялась и выбрала самое беспроигрышное. Это целая гора книг.
Я обязательно должна поступить.
К сожалению, на дневник пока нет ни времени, ни сил.
От написания конспектов на пальце мозоль.
Агнесса Ильинична приносит чай с конфетами, поддерживает, как может.
Поступлю.
  
Глава 24. Любовь творит чудеса
 
Тиильдер, 
8 октября 1948 года 
Поселок оказался вполне пригодным для проживания. Привыкшие к куда более скромным условиям земляне воспринимали добротные каменные дома с тремя-четырьмя спальнями и просторными столовыми как маленькие дворцы. Другое дело, что никто не хотел принимать это жилье всерьез как постоянное или хотя бы предназначенное для длительного проживания. Надеясь на скорое возвращение, люди заселялись, не особо выбирая куда. Потому действовали вполне единодушно, без ссор и разборок.
Хоть предыдущие хозяева и вывезли весь свой скарб, нашлось немало отзывчивых тиильдерцев, которые охотно делились излишками. Весь вечер сновали туда-сюда обозы с нехитрой мебелью, корзинами, наполненными продуктами и прочими нужными в хозяйстве вещами.
 
Когда же стемнело, собрались новоселы под большим деревом на центральной площади и накрыли такой достархан, чтобы всем хватило места. До самой полуночи горели свечи в бумажных стаканчиках, и при их мерцании разговоры переходили в песни, то протяжные и тоскливые, то веселые и дерзкие. Песни снова сменялись разговорами. Все пережитое выплескивалось наружу, принося пусть временное, но облегчение. Всякие слухи о, возможно, не скором возвращении домой подвергались нападкам. Никто не хотел в это верить.
Убедившись в благополучном устройстве переселенцев, Егор не стал задерживаться в поселке. Он уехал еще до застолья, сославшись на занятость. И в самом деле, до утра предстояло изучить списки прибывших, сверить их с данными Ордена от вчерашнего дня, при этом еще и без помощника. Неожиданно Николас решил остаться в поселке, чтобы решать возникающие вопросы. С одной стороны, это было вполне логично, ведь незадачливый помощник худо-бедно говорил по-русски и уже потому мог оказать неоценимую помощь при взаимодействии с местными. С другой стороны, Егор никогда раньше не замечал за этим увальнем такого рвения. Любое поручение Николас обычно воспринимал в штыки, на ходу придумывая тысячи отговорок. И чтобы сам бросался решать какие-то проблемы, такого Егор точно не мог припомнить.
Николас вернулся только под утро, когда Егор закончил работу и погасил свечу, собираясь подремать хотя бы с пару часов. Это был еще один удивительный момент, ведь обычно Ардеску тщательно следил за своим здоровьем, нарушить режим сна для него было смерти подобно. «Теперь точно проспит до обеда», — с досадой подумал еще Егор. И ошибся.
Когда после бодрящего холодного душа он спустился к завтраку, Николас уже сидел за столом. Глубоко задумавшись, помощник смотрел куда-то в глубину чайной чашки. Рядом лежала надкусанная булочка.
— Утро доброе! — весело проговорил Егор.
Молодой человек вздрогнул от неожиданности. Чашка завалилась на бок, коричневым пятном чай разбежался по скатерти, часть пролилась на колени. Николас подскочил, чтобы отряхнуться, но сделал это так неуклюже, что стул с грохотом опрокинулся.
— Доброе утро, Егор Николаевич, — виновато промямлил Николас, поднимая стул, — простите, я немного задумался…
Подоспевшие горничные быстро заменили скатерть и снова накрыли на стол. Яишенка на сале еще шкворчала, от салата со свежими огурчиками и зеленью так и вовсе слюнки побежали. Оставив в покое странности Николаса, Егор приступил к завтраку. Только сам Николас не собирался угоманиваться.
— Егор Николаевич, вы бы не могли одолжить мне на время один из ваших костюмов, мне кажется, что моя одежда все-таки не очень соответствует должности и роду занятий.
Услышав такое, Егор даже забыл, как жевать. Неудачно вдохнул, закашлялся, проняло до слез. А когда отпустило, поднял глаза на Николаса и… да уж. Столько отчаяния в этих глазах он не видел никогда.
— А… что случилось-то? — участливо поинтересовался Егор.
— Да нет, ничего. Просто подумалось, что как-то… несолидно выгляжу. А ведь должность, надо соответствовать как-то, — на бледном лице проступила испарина, — а что вы без хлеба? Вы ведь его любите, берите.
Николас хотел подвинуть хлебную нарезку ближе к Егору, но задел рукавом кувшинчик со свежими сливками, тот опасно накренился, выплеснув часть содержимого.
— Простите, я сегодня какой-то неловкий, — снова извинился Николас, подхватив опустевший сливочник.
— Оставайся-ка ты, дружок, дома, отдохни, выспись как следует, — предложил Егор, промакивая жирную лужу салфеткой.
— Нет-нет! — воскликнул Николас, — я в полном порядке, просто задумался. Но… вы… одолжите?
Пришлось, куда деваться.
После завтрака Егор велел Николасу самому выбрать подходящий костюм из своего гардероба. Они были примерно одного роста, да и в объемах не сильно разошлись. Предложил на выбор несколько костюмов из недавно пошитых. После пары неприятных инцидентов с портным одежду Егору стали шить в предельно строгом стиле, не перегружая излишествами. Но понравится ли это Николасу?