Совсем не мечта! (СИ)
— Я заплачу за операцию…
— Мне не нужны подачки! — вновь двинулся он, и руки наказали его вместо меня. — Вот срастутся как срастутся, я пойду работать и накоплю, сколько будет нужно…
— И что медики, по-твоему, делать будут в таком случае?! Кости опять тебе ломать, чтобы собрать как полагается?! Если ты сейчас откажешься от операции, тебе никогда после не смогут ее провести, значит, полностью исправить все последствия аварии не удастся!
Воронцов прикусил язык, демонстративно отвернул голову к противоположной стенке — не мог же он уйти из палаты, громко хлопнув дверью!.. Я пододвинул к койке стул, разбито опустился на сиденье и уткнулся лбом в пылающее плечо Воронцова.
— Ты же знаешь, это не подачка… Не с моей стороны…
— Я никогда не смогу вернуть тебе такие деньги…
— Да кому эти деньги вообще нужны?! Помимо тебя сейчас, разумеется… Я не дарю тебе подобную сумму и не даю деньги в долг — я вкладываю их, инвестирую в собственность… в недвижимость в данном случае.
— А тебе все хиханьки да хаханьки, — хмыкнул Паша и как бы совершенно случайно прижался щекой к моей макушке. Его голос, его дыхание, его запах и жар, исходящий от кожи… Я вцепился одной рукой в его плечо, другой — в край простыни, и впервые открыто при Паше мое тело сотрясали немые рыдания… Он перепуганно вздрогнул. — Чт… Господи, что случилось-то?.. Ты же видишь, в общем плане со мной все в порядке!..
— Настя в психушке… — невнятно пробормотал я, целуя Пашино плечо.
— Что?..
— Настя в психушке! — в крике повторил я, оторвав голову от его тела, и закрыл запястьями глаза. — Она… пыталась утопить Антона… Он в порядке!.. — тут же добавил я, но Паша не успокоился, а его глаза не перестали вылезать из орбит. — Завтра я должен буду поехать туда, пообщаться с психиатром, который будет ее вести… Она не скоро сможет выйти: она очень серьезно больна… А я даже не замечал, господи, какой идиот…
— Да откуда тебе-то было знать? Ты что, психиатр? Она всегда была долбанутая, судя по твоим прошлым рассказам, но ни для кого не представляла опасности. Никто бы не подумал, что она на такое способна… Не кори себя…
Паша молчал какое-то время, наблюдая за тем, как я успокаиваюсь, дыхание приходит в норму, а слезы пересыхают.
— Он точно в порядке?.. — недоверчиво спросил Воронцов. — Если ты пытаешься меня щадить, оберегаешь от беспокойств, то в гробу я видел такую заботу…
— Антон в порядке, Паш. Врачи подтвердили. Я делал ему искусственное дыхание, пока не приехала скорая, — и именно это позволило трагедии пройти стороной. Стал бы я сидеть тут с тобой, если бы мой сын был серьезно болен или, не дай Бог, мертв… что за самомнение у тебя…
Воронцов печально улыбнулся, но в глазах его мерцало облегчение. Надо же, он так искренне и сильно полюбил Антона, хотя не связан с ним кровно…
— Иди, — кивком указал он на дверь, — сыну ты сейчас нужнее.
— «Иди» мне сказали и мои родители, направив в палату к другу, который водить не умеет. Высовывал руки в окно, что ли?
— Подушке безопасности скажи «спасибо»… Черт возьми, я угробил отцовский ВАЗ: это авто ему было как второй сын…
— Если твой отец — не Адам, он будет счастлив, что один его сын не убил другого… Пообещай мне, что никогда больше не сядешь за руль и никогда, хоть миллион рублей заработав, не купишь машину, — взмолился я, облокотившись на постель возле Пашиной головы. — Это плохой знак: как много водителей ломают себе обе руки подушкой, мать ее, безопасности?
— Обещаю… — Он смотрел в мои глаза, прямо как в последнем классе на заброшенной стройке. Нас окружали те же ночь и тишина, а я по-прежнему не мог оторвать от Паши взгляда… — Было так больно и страшно… — внезапно поделился он. — Я думал, что умру… Переживал о стольких вещах сразу: о том, что машину отцовскую разбил, что больше не увижу родителей, не поговорю с тобой, не покатаю по парку в коляске Антона… Я так хочу увидеть, каким он вырастет… — признался Паша со слезами на глазах, и я, тронутый до глубины души, придвинулся к его лицу, погладил по щеке. — Я знаю, это глупо!.. но уже нафантазировал воз и маленькую тележку: как вожу его в школу, как учу плавать, как рассказываю про пестики и тычинки, — рассмеялся Паша — и я с ним за компанию. — Хотя, конечно, это твоя прерогатива… и я к вашей семье вообще не имею никакого отн…
Он не успел договорить эту несусветную глупость — потому что я наконец-то его поцеловал… Нежно зажав его нижнюю губу своими губами, я ожидал приближения бури, но гнева и обвинений в предательстве не последовало: Паша разомкнул губы, робко лизнул мои, и я, навалившись локтями на койку, впустил его язык в свой рот. Мы целовались голодно и страстно, как если бы вложили все упущенные возможности в один этот первый поцелуй, желанный столько лет, похожий на мечту…
— Это же не потому, что ты купил меня деньгами на операцию?.. — приглушенно осведомился Воронцов, когда мы нехотя остановили поцелуй, щадя губы друг друга.
— Это потому, что я люблю тебя… еще со школы…
С потухшим взглядом я перебирал его волосы. И на что я рассчитывал?.. Идиот каких поискать — я не умею ценить то, что имею. Еще вчера я бы и подумать не мог, что заслужу такую награду, а сегодня вешаю нос без взаимности…
— Так значит, у меня утром операция?.. — как-то странно спросил Паша, тараня взором дверь. — И… понятно дело, мы надеемся на лучший исход, но… если вдруг что… непредвиденное… тогда это — последняя возможность, да?..
— Последняя возможность для чего?.. — растерялся я, поймав жалобный взгляд Воронцова.
— Что-нибудь сказать… что-нибудь сделать…
— Например?.. — В ответ он приподнял брови, качнул головой, мол, кто знает… — Даже не думай, — разъяренно шикнул на него я. — Вот операция пройдет, тогда и будешь строить мне подобные мины! Все эти годы околачивался неподалеку с гордо поднятым носом — а теперь делаешь такие глаза, озвучиваешь такие намеки?.. Но не сегодня! Не потому, что с тобой что-то может случиться! Наш первый поцелуй и так уже будет ассоциироваться вечно с днем, когда чуть не умер Антон!..
— Нет, — добродушно мотнул Воронцов головой, — это день, когда ты спас своего сына…
Я смотрел на его обворожительную улыбку, его голос все еще звучал в моей голове, и выдержка таяла, а нужда в человеческом тепле, ласке, участии возрастала до небес…
— Кроссовки, которые я подарил тебе на Новый Год в последнем классе, — припомнил я, определившись с типом мести. — Они стоили просто неприлично огромную кучу денег — и никакой скидки!..
Из горла посмурневшего Паши послышался раздраженный хрип.
— Злись! Злись, мой хороший! — пропел я ему на ухо, бережно передвинув Пашины руки самую малость, чтобы было место для моих коленей.
Я забрался на больничную койку, уселся поверх бедер Воронцова, прикрытых простыней, и стянул с себя джемпер. Паша отводил мутный взгляд, будто за зрительное лобызание моего обнаженного стана его могли ударить по переломанным рукам. Приглядевшись, я различил длинный след, перечеркивающий его грудь, — подпись ремня безопасности. Я исцеловал Пашин торс, вылизал шею, прикусил мочку уха, удовлетворившись его спертым вздохом.
— Как жаль, что ты из-за травм не сможешь меня приласкать, — томно прошептал я, намеренно касаясь уха Воронцова губами. — Все эти годы я так яро мечтал о том, чтобы ты пальцами обеих рук грубо растягивал мою дырку…
— Господи, Влад!.. — полыхнул румянцем «комсомолец», который я с легкостью смог приметить даже в царящих потемках.
— Только не говори, что тебя это не заводит — я давно заметил: ты из тех, кто любят ушами…
Спешно избавившись от своих штанов, в белье я забрался под простыню и загнул ее, дабы прикрывала меня только ниже плеч. Я хотел, чтобы идеальный, во всем правильный Павел Воронцов видел, как я облизываю его член, дразню головку и уздечку, беру в рот наполовину, до губ обхаживая тесно сжатыми пальцами. О чем я буду больше жалеть, если во время операции Паши что-то взаправду пойдет не так?..