Совсем не мечта! (СИ)
— Забавный карапуз. И чем-то на тебя похож. Двоюродный братишка, племянник или вроде того?
— Вроде того, — кивнул я, пристально глядя Паше в глаза: я не должен был пропустить ни одной его ошеломленной мины! — Мой сын.
— Чего? — раскатисто, но тихо рассмеялся он.
— Того. Мой сын. Антон. Настя вычитала, что с древнегреческого корень этого имени означает «цветок». Ей показалось забавным назвать представителя фауны словом, близким к флоре. Ну а мне просто имя понравилось. Красивое, простое. Ан-тон, — напел я, будто поблизости заиграл китайский колокольчик.
— Не смешно… — С лица Воронцова сошла краска, пальцы выпустили газету, и она упала на мокрый песок.
— Я не шучу, — уже серьезнее произнес я. Хотелось быть осторожным в словах, словно Паша мог поехать рассудком от такого известия. Я положил руку на спинку скамейки, повернулся к Паше всем корпусом. — Антон взаправду мой сын. Я не говорил тебе, потому что… планировал устроить сюрприз…
Как же по-детски теперь это звучит — когда сорвалось с уст, а не крутится на повторе в моей голове…
— Спасибо, — пустым голосом ответил Паша, не спуская глаз с засыпающего малыша, — вот уж точно… сюрприз…
Он смотрел на Антона с болью, которую я интерпретировал по вине своей любви к Воронцову неправильно: не мог же он чувствовать ко мне что-то?.. Почему я уверен, что выглядел бы точно так же, узнай я о существовании ребенка Паши?.. Медленно я подкатил коляску к Воронцову вплотную, и переднее колесико мягко уткнулось в его ботинок. Антон уже погрузился в сон, что было вовсе не удивительно: он больше спит, чем бодрствует.
— Посмотри, — вымолвил я, укладывая голову на каркас коляски, чтобы мое лицо оказалось как можно ближе к спящей мордашке Антона. — Это мой сын, ты понимаешь?.. Маленькая часть меня… Еще один обалдуй, которому ты не должен позволить наделать ошибок.
Паша туманно улыбнулся, плавно протянул руку и вложил мизинец в миниатюрную синюю варежку Антона. Сквозь сон малыш сжал его палец, и я не сдержал беззвучного смеха.
— Вот видишь, — все-таки решил поделиться я невероятно гадкой остротой, — ему необходимо положительное влияние «надежды комсомола»: ему еще и года нет, а уже вон как крепко хватается за продолговатые предметы!
— Господи, Влад! — Он осуждающе всплеснул свободной рукой, но на губах Воронцова играла такая же глупая улыбка, что и у меня. — Как ты можешь такое говорить в отношении ребенка?!
— Но это же просто шутка! Какова вероятность того, что он вырастет геем?
— Возможно, большая, кто знает. Чудо, что ты вообще смог кому-то передать свои гены…
Его голос затухал, как и мысли, а все внимание было приковано к мило сопящему карапузу в коляске — с той секунды навсегда…
Два чудовищных события скооперировались, грянули над моей головой в один и тот же день, чтобы прикончить…
Я помню, в тот вечер была гроза. Под ливнем я промок до нитки, кошмарно сильно ныли руки, возможно, от холода — никогда такого раньше не было и никогда не будет впредь. Мне тяжело дышалось, сперло грудь, так что в квартиру я влетел с одышкой. Зонт пришлось выбросить по пути: внезапно налетел ветрище и вывернул его наизнанку, а спицы сломал. Природа будто поторапливала меня, прогоняла с улицы, не позволила зайти в магазин, иначе в пакетах с покупками я принес бы литры дождевой воды.
Я скинул обувь на коврике, забрызгав грязью обои, повесил куртку на вешалку. В носках я сделал парочку шагов по коридору, свернул налево в ванную, чтобы вымыть после улицы руки — о чистоте которых и так позаботился дождь! Дверь была приоткрыта, я толкнул ее предплечьем — и на секунду окаменел, не поверив собственным глазам…
Настя стояла перед наполненной ванной на коленях в мокром сарафане, опустив руки в воду по самые плечи. Я не хотел верить в то, что она делает там, на дне, не видел ничего из-за бортика ванны под таким углом! — но сразу же, как переступил порог, я все понял…
Пулей я подлетел к ванне, грубо оттолкнул Настю, и она упала на кафель, ударилась, вскрикнула. Мне было плевать! Я вытащил из воды тельце Антона. Малыш все еще был теплым, выглядел абсолютно здоровым! — но не дышал… Положив его спинкой на пол, я накрыл его нос и рот своими губами, легонько два раза выдохнул — его грудь медленно поднялась, но сам он по-прежнему не дышал!..
— Звони в скорую! — выкрикнул я, принимаясь надавливать тремя пальцами младенцу на грудину и считать до тридцати.
Настя скулила, отползая к стене, она что-то лепетала про градацию желаний, о том, что не делать аборт ей хотелось средне, но не растить ребенка — ее настоящее желание. А я все считал и считал, массируя крохотное сердечко, без биения которого мне больше не жить…
…двадцать восемь, двадцать девять, тридцать! Снова два легких выдоха… Умоляю, живи!.. Вот мое настоящее желание, вот за кого я готов карабкаться по трупам!..
— Немедленно вызови скорую — или я тебя убью! — остервенело рыкнул я назад, отсчитывая мысленно вторую тридцатку. Настя судорожно сглотнула, наконец-то закрыла рот и бочком двинулась в сторону кухни, к настенному телефону.
Заливаясь слезами, я обнимал врача, принесшего благую весть: с Антоном все будет хорошо, он дышит самостоятельно, мозг не пострадал, и через день — чтоб точно убедиться — его можно будет забрать домой. В квартиру, где теперь будем жить только мы вдвоем… В квартиру, где его чуть не утопила родная мать?..
Мои родители приехали сразу, как только узнали о произошедшем. Мама впервые на моих глазах рыдала, а папа, тоже с мокрым покрасневшим лицом, утешал и ее, и меня. Я хотел провести со своей семьей — родителями и как ни в чем не бывало спящим Антоном — всю ночь, однако в кармане брюк зазвонил телефон. Незнакомая девушка мягким, но скучающим тоном передала известие, от которого мое сердце во второй раз за сегодня приблизилось к инфаркту. Все объяснив родителям, кои сразу же ответили: «Иди! Мы будем здесь! С Антоном ничего не случится!», я помчался на верхний этаж, где схватил под руку первого попавшегося врача и закидал его вопросами о пациенте из названной мне по телефону палаты. Он знал, о ком идет речь, и рассказал мне в чем-то успокаивающие, а в чем-то и угнетающие подробности.
Истерзанный, выжатый как лимон, я попрощался с доктором и открыл дверь в настолько тесную палату, что ее вполне можно было бы принять за кладовую, если бы не больничная койка. Из единственного оконца, занавешенного горизонтальными жалюзи, ночное свечение падало полосками на наполовину укрытого простыней больного. Обе его руки были плотно перебинтованы в предплечьях и лежали вдоль тела. Их черты казались неправильными, нарисованными не шибко реалистично. Я притворил за собой дверь, на цыпочках подошел к койке и окну, боясь разбудить нежданного «постояльца» больницы…
— Не обязательно было… приходить так сразу, — разлепил Воронцов сухие губы, попытался улыбнуться мне, но от такой гримасы стало лишь тоскливей на душе. — Мог днем зайти, в свободную минуту…
Я остановился у изголовья кровати, прижал дрожащую ладонь к щеке Паши, и он, словно кот, потерся о нее с блаженным умиротворением.
— Долго еще, если верить врачам, я не смогу ощутить прикосновения собственных рук… Завтра наложат гипс…
— Нет, не завтра, — перебил его я и дернул за прядь над ухом. Паша ойкнул, нахмурился, сделав вывод, что я уже успел обо всем пообщаться с врачом. — Завтра тебе сделают операцию…
— Не сделают.
— Почему ты отказываешься?!
— Это мое дело…
— Без этой операции неизвестно, как именно срастутся твои кости! Операция — это гарантия того, что все будет в порядке!..
— Влад, не заставляй меня говорить о том, о чем я не имею ни малейшего желания распространяться!
— Ну же! Что может быть важнее собственного здоровья?!
— У меня нет денег на операцию, ясно?! — воскликнул он, дернулся и следом застонал от боли в потревоженных руках. — Кости срастутся и так! Просто это займет больше времени — плевать! У меня времени вагон!..