Сокол на рукаве (СИ, Слэш)

 Однако Эдмон продолжал твёрдо держать своё слово и в том, что касалось постели. Несмотря на то, что от близости молодого горячего тела его неизменно бросало в жар, и благодаря Пьеру он с трудом мог уснуть, делать то, что запрещали его обеты, он отказывался наотрез.
 Смысла этого упрямства Пьер понять тоже не мог. День ото дня они становились всё ближе. К середине лета для них уже стало привычным говорить друг другу «ты». Эдмон постепенно оттаивал и даже начинал улыбаться, глядя на Пьера — пока лишь тогда, когда думал, что юноша не видит его взгляда.
 Пьер видел всё. Эдмон стал центром его мира, и чувство, что остальная часть Земли и все прочие люди лишь привиделись ему во сне, становилось всё сильнее. Пьера и самого тянуло улыбаться с самого утра, едва он понимал, что лежит в объятиях любимого. Он тут же переворачивался на живот и принимался покрывать поцелуями грудь Эдмона. Пьер делал это просто так, без задней мысли, потому что ему хотелось бесконечно целовать Эдмона, бесконечно прикасаться к нему и стать к нему ближе, чем позволяли физические тела.
 Эдмон с трудом успевал остановить его, когда губы Пьера оказывались опасно близко к паху. Переворачивал его на спину — Пьер был легче него в добрых полтора раза — и сам принимался целовать.
 Себе Эдмон позволял всё. Он ласкал Пьера языком и губами. Заставлял трепетать в ожидании следующего прикосновения и растягивал каждое касание так, чтобы Пьер почувствовал все его грани. Он особенно любил ласкать соски — так легко набухавшие под языком.
 Пьер был гибким и неизменно отзывчивым. А ещё он без конца норовил всё-таки вернуть себе власть над ситуацией и завершить начатое до конца, — но Эдмон лишь придавливал его к постели, заводил за голову кисти и продолжал уже так, заставляя бессильно извиваться в руках.
 — Иногда мне кажется, что ты монах, — сказал как-то Пьер мрачно, когда после долгой игры они лежали в обнимку. Пьер отчётливо ощущал бедром твёрдую плоть.
 Эдмон молчал.
 Пьер даже повернул голову чуть-чуть, чтобы разглядеть реакцию Эдмона на свои слова.
 — А если бы было так? — спросил Эдмон.
 Пьер надломил бровь в насмешке.
 — Тебе бы пришлось носить сутану.
 — А тебе?
 Пьер молчал.
 — Ты проверяешь меня? — спросил он наконец.
 — Я хочу знать, как далеко бы зашла твоя любовь.
 Теперь уже молчал Пьер.
 — Я надеюсь, что это шутка, Эдмон. Потому что есть вещи, которые нельзя изменить. И данные Иллюмину обеты для меня одни из них.
 
 Эдмон отвернулся.
 Он знал, что должен выпустить Пьера из рук, но не мог заставить себя разомкнуть объятия.
 — Эдмон, я люблю тебя, — сказал Пьер тихо, чувствуя, как повисает в воздухе неловкая тишина.
 Эдмон продолжал молчать.
 — Я прикажу приготовить завтрак, — сказал Пьер и попытался выскользнуть из рук Эдмона, но тот сжал объятия ещё крепче, будто опасаясь, что Пьер может исчезнуть навсегда. Эдмон зарылся носом в его волосы и сидел так какое-то время неподвижно, пока Пьер не перевернулся так, чтобы обнять его, и не прижал голову Эдмона к себе.
 — Я не могу говорить вот так, не зная, говорю ли всерьёз.
 — Это достаточный ответ, Пьер.
 — Это никакой не ответ! — разозлился Пьер и попытался оторвать голову Эдмона от своей груди, чтобы заглянуть ему в глаза.
 — Я хотел, чтобы это лето стало проверкой наших чувств, — сказал Эдмон медленно. — Я получил, что хотел.
 Пьер, разозлившись окончательно, всё же вывернулся из его рук и, накинув шёлковый халат, бросился к двери.
 Отдав распоряжения слугам, он уселся в гостиной напротив потухшего очага и уставился в пустой камин. Обида щемила грудь, и от того, что он не понимал внезапного приступа Эдмона, она становилась ещё сильнее.
 Пьер вздрогнул, когда на плечи ему легли тёплые руки, и с трудом заставил себя не оборачиваться, когда Эдмон обнял его со спины и уткнулся носом в затылок.
 — Я боюсь, что уже не смогу без тебя, Пьер.
 Пьер молчал. Обида всё ещё душила его. Только прижался щекой к левой руке Эдмона и, скрестив свои руки на груди, попытался дотянуться до Эдмона и прижать к себе ещё плотнее.
 — Никто… — прошептал он. — Никто не заставлял меня так страдать. Одно твоё слово, Эдмон, меня задевает сильнее, чем удар шпаги. Не играй со словами. Они слишком острые для меня.
 Эдмон осторожно поцеловал краешек уха, торчащего из-под волос.
 — Я не хотел с тобой играть. Я люблю тебя.
 — Тогда не будем больше говорить об этом. Я тебя прошу.