Истина всегда одна (СИ)
Но до поры до времени, а потом погнали всех собирать трупы и оружие с поля боя.
И это оказалось страшней всего. Страшней даже чем идти в атаку на пулеметы.
Всего пару часов назад, эти люди были живые, Ваня их видел, общался, а сейчас они превратились в холодные, изувеченные трупы, а то и вовсе в куски мяса.
Маленький белобрысый солдатик, скрутившийся в калачик, зажимая развороченный живот — Ванька Палий, москвич из соседнего отделения…
Вытянувшийся и раскинувший руки словно на пляже, весь залитый уже свернувшейся кровью Семен Семеныч Дрыга, бухгалтер из Выборга, постоянно хвастающийся всем своими внучатами-близняшками и умницей невесткой…
Крепко обнимающий обеими руками свою оторванную ногу Макар Полозов, студент из Ставрополья, математик и спортсмен-штангист, тоже окруженец и тоже из второй ударной армии…
Рука, просто оторванная рука с татуировкой, изображавшей восходящее солнце над морем. Но Ваня знал, что такая татуировка в роте была только у Гришки Слюсаренко, бывшего морячка торгового флота, заядлого футболиста, постоянно пытавшегося организовать футбольный матч в роте и сильно обижавшегося, когда все его посылали нахрен…
Зубы сами по себе скрипели, а сердце превратилось в ледышку. Ивана даже стал бить холодный озноб.
А потом он услышал слабый стон.
— Чуешь? — комод выпрямился и недоверчиво покрутил головой. — Та не, тут уже санитары частым гребнем прошлись…
— А-а-аа… — снова едва слышно кто-то застонал.
Ваня уловил направление, подбежал к большой воронке и недоуменно уставился на ее дно. Никого внутри не было.
— Что за хрень? — он пристукнул себя ладонью по уху. — Контузило, что ли…
А потом увидел, как земля на ее дне слабо шевелится.
— Твою же мать!
Через пару минут Иван вместе с Демьяненко выкопали командира отделения противотанковых ружей, с которым Ваня схлестнулся в спецлагере. Едва живого, но даже без царапины.
И тут же сами потащили его в лазарет. Спасать, конечно, а еще, чтобы не собирать трупы вместе с остальными.
А на обратном пути, Ваня снова увидел военврача второго ранга Елистратову Варвару Сергеевну. Врачиха сидела возле входа в блиндаж, где проводили операции и безуспешно пыталась подкурить, ломая спички одну за одной.
Ваня молча подошел и протянул ей на открытой ладони трофейную немецкую бензиновую зажигалку.
Варвара Сергеевна, взяла ее, посмотрела на Ваню и едва заметно улыбнулась.
— Спасибо… — и виновато пожала плечами. — Руки дрожат, не могу уже оперировать… — а потом вгляделась в Ваню и удивленно протянула: — А мы с вами раньше не встречались, красноармеец? Странно, вроде нет, но что-то такое неуловимо знакомое в вас есть…
Ваня пожал плечами. Признаваться в том, что одиннадцать своих жизней назад, он показывал Варваре Сергеевне свой стоячий член, Иван не собирался.
Врачиха подкурила, хотела отдать зажигалку, но Ваня не взял и ушел.
Эта встреча загадочным образом растопила лед в сердце. Иван улыбнулся и вслух пообещал себе:
— А я ее, все-таки трахну!
— Кого это ты трахнешь? — позади раздался голос ротного.
— Кого-нибудь, товарищ майор! — нашелся Иван.
— Аа… — майор недоверчиво покрутил головой, словно разыскивая кого боец собрался поиметь, а потом неожиданно спокойно, по-доброму улыбнулся Ивану. — А ты… ты молодец, красноармеец Куприн.
Ваня в первый раз с момента попадания в роту слышал спокойный голос ротного, без рычания и матюгов и оттого слегка растерялся.
— Молодец, — повторил майор. — Я видел, ты первый ворвался в траншею. За такое медаль положена. Но… — он виновато пожал плечами. — Но тебе не дадут. Но я все равно напишу представление. Может хотя бы срок скостят, если твои вовремя подсуетятся.
Ваня не понял, кто это для него «свои», но, естественно, переспрашивать не стал.
— Это на тебя уже второе будет, — сам себе рассказывал майор. — Лихой ты парень. Но особо не рассчитывай. Наступление идет быстро, непонятно, когда представление до штаба доберется, а пока его рассмотрят… э-эх… — он махнул рукой. — Ну да ладно. Иди, служи…
Ваня откозырял и убрался, ломая голову над тем, кто «свои» должны подсуетиться.
Но так и не решил загадку.
Ночка выдалась неспокойной, и это, мягко говоря. Артиллерия не умолкала ни на минуту, потом немцы контратакой вышибли наших с позиций впереди, они откатились почти к расположению штрафной роты, опять пошли в атаку и уже вшибли немцев, а еще сверху постоянно надоедливо зудели самолеты.
Словом, заснуть удавалось всего пару раз на пару минут.
А утром штрафную роту снова погнали вперед, но перед выходом расстреляли красноармейца Хливкого…
Глава 12
«…в особо исключительных случаях, когда обстановка требует принятия решительных мер для немедленного восстановления порядка на фронте, начальнику особого отдела представляется право расстрела дезертиров на месте. О каждом таком случае начальник особого отдела доносит в особый отдел армии и фронта…»
Инструкция для особых отделов НКВД СЗФ по борьбе с дезертирами, трусами и паникёрами. Параграф § 4. Пункт «д»
Остатки роты построили, не особо озаботившись ранжиром и прочими уставными заморочками, потом двое красноармейцев притащили Хливкого. Притащили, потому что он сам идти не мог или не хотел, безвольно висел в руках и тихонечко, монотонно, на одной тональности выл. А когда отпустили, упал на колени, опустил голову и обхватил ее руками.
Рядом с ним стал особист и быстро, безразличным голосом, зачитал с мятой бумажки приговор.
Ваня его не слушал, в память врезались только отдельные слова: «малодушие», «трусость», «дезертирство», «военное время», «без суда и следствия», «высшая мера социальной защиты», «расстрел» и «привести в исполнение немедленно».
После чего Огурцов неспешно достал из кобуры свой «Токарев» и выстрелил Хливкому в затылок.
Тот ткнулся лицом в землю, два раза резко дернул ногами и затих.
Сразу после этого штрафникам отдали команду готовиться к маршу.
Ваня прекрасно понимал, для чего Хливкого расстреляли без суда и следствия перед строем; для назидания, для того, чтобы показать личному составу, что никто с ними церемонится не будет. Дабы даже в мысли не закрадывалось, что, если смалодушничаешь, то останешься в живых.
Правда, при этом, в самом Иване мнения разделились. Нынешний Ваня, с пониманием отнесся к казни, даже с одобрением: какие проблемы, первый раз ведь простили, дали возможность искупить: не искупил, снова смалодушничал — получай. А почему без суда и следствия? Так где искать трибунал в наступлении, а с преступником что-то надо делать, тюремных камер в поле не сыщишь. Тем более в том, что виноват сомнений нет.
А вот прежний, уже почти забытый, насквозь либеральный и толерантный, отчаянно возмущался произволом кровавой гебни и приспешников тоталитарного режима.
Впрочем, бунт внутри очень быстро был подавлен.
«Тут не до внутреннего дуализма, когда тебе опять очень скоро придется бежать на пулеметы… — с мрачной усмешкой думал Ваня. — А если не побежишь, пристрелят свои. Так что выбор очевиден — лучше сдохнуть в бою. Опять же, там шансов остаться в живых побольше, потому что пуля в затылок, вообще никаких шансов не оставляет…»
Как бы странно это не звучало, остальной личный состав штрафной роты, почти поголовно и совершенно искренне одобрил казнь Хливкого. Но несколько с ханжеской, собственнической стороны. Звучало это так: мы там на пули лезли, никто кроме него не хуевничал, а эта тварь отсиживалась — так что поделом.
Собирался Иван на передовую основательно: полностью набил сидор трофейной провизией, запасными магазинами к МП и патронами россыпью. Помимо своих гранат, прихватил три немецких «колотушки». Одну сунул за пояс, а две в вещмешок — они так и торчали деревянными ручками наружу, через стянутую завязками горловину, потому что не помещались.