Поэты 1790–1810-х годов

Я
 
 
О галлах плачешь ты — я плачу о германцах
 
И переложенных на наш язык британцах.
 
Энциклопе́дистов судьбина их жалчей.
 
Когда уже к нам вшел чудовище «Атрей»
 
И «Родамист», из всех презреннейший убийца,
 
То сколь их превзошел тот злой чернилопийца,
 
«Фиеску» и «Любовь с коварством» кто убил,
 
Дорогу избранным собою заградил…
 
Дорогу избранным, что, быв уничиженны,
 
Не напечатали труды свои почтенны,
 
Где выражение, объемлемость и вкус
 
Весь выдержали свой священнейший искус,
 
И прелагатель их, быв истый прелагатель,
 
К несчастью, не был лишь лиц глупых истязатель,
 
Чтоб поле удержать достойно за собой…
 
Достоинство себя не выставит трубой.
 
Что скажешь ты еще о бедненьком Мильтоне,
 
В мешке что тащится разносчика на лоне?
 
 
Он
 
 
О «Генриаде» ты что скажешь, например?
 
 
Я
 
 
Да что всё на уме лишь у тебя Вольтер?
 
О Клопштоке скажи или о Мендельзоне…
 
 
Он
 
 
Мне то же говорить о них, что о Язоне:
 
Руно свое в Париж все плыли доставать.
 
 
Я
 
 
Как, гениев прямых не в Лондоне печать
 
И не в Германии?..
 
 
Он
 
 
                         Нет! Хоть зарежь — нет тамо!
 
 
Я
 
 
Но без пристрастия когда судить лишь прямо…
 
 
Он
 
 
О ком, скажи ты мне, о ком заговоришь?
 
 
Я
 
 
Там Фильдинг, Джонсон, Стерн — ужели их не чтишь?
 
 
Он
 
 
Вот имена людей, погибших в переводе.
 
Но исторический словарь коль на свободе
 
С тобою разверну — соперников им тьма
 
У галлов…
 
 
Я
 
 
                Что весь свет собой свели с ума,
 
Отнявши механизм у наций всех врожденный.
 
 
Он
 
 
Ну что и немец твой, толико вознесенный?
 
Что Эккартсгаузен — сей гнусный еретик,
 
Что математики теорию постиг?
 
Что Кант твой, что пожар тушить нам запрещает,
 
Пока морщинный лоб час-два не расправляет,
 
Что Шиллинг, коего столь трудно разбирать?
 
И Виланд, «Аристипп» чей всех заставит спать?
 
Коце́бу, ставит кой меж смехом нас и горем?
 
Что и британец твой, гордящийся столь морем,
 
Что Стерн его? — С ума сошедший вояжер.
 
Юм — скрадывал порок, описывая двор.
 
Шекспир известен всем — сей каженик могильный,
 
Юнг в уверении, что знаем столь всесильный,
 
Мильтона — уж … довольно восхвалил,
 
А впрочем, счислить всё — моих не хватит сил.
 
 
Я
 
 
Буффона оправдать премудро мирозданье?
 
Иль Махиа́веля морали начертанье?
 
Во лжи не уличишь Левека никакой?
 
Исправный геогра́ф из всех Монте́скью твой?
 
Нравоучителен Кувре…
 
 
Он
 
 
                       Счастливой ночи.
 
Прости.
 
 
Я
 
 
                     Доказывать тебе не стало мочи.
 
Желательно, чтоб спесь кто галлов низложил,
 
В литературе их — еще б уничтожил.
 
 
20 сентября 1813
 
  
ПРИЛОЖЕНИЕ
    
А. Ф. ВОЕЙКОВ
 
302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ
 
Другие редакции и варианты
   
РЕДАКЦИЯ 1
 
(1814–1817)
 
1
 
 
Други милые! Терпенье!
 
Расскажу вам чудный сон.
 
Не игра воображенья,
 
Не случайный призрак он.
 
Нет — но мщенью предыдущий
 
И грядущий с неба глас,
 
К покаянию зовущий
 
И пророческий для нас.
 
 
2
 
 
Ввечеру, простившись с вами,
 
Я в углу сидел один,
 
И Кутузова стихами
 
Я растапливал камин,
 
Подбавлял из Глинки сору,
 
И твоих, о Мерзляков!
 
Из «Амура» по сю пору
 
Недоконченных стихов.
 
 
3
 
 
Дым от смеси этой едкой
 
Нос мне сажей закоптил
 
И в награду крепко, крепко
 
И приятно усыпил.
 
Снилось мне, что в Петрограде,
 
Чрез Обухов мост пешком
 
Перешед, спешу к ограде
 
И вступаю в желтый дом.
 
 
4
 
 
От любови сумасшедших
 
В список бегло я взглянул
 
И твоих проказ прошедших
 
Длинный ряд воспомянул,
 
О Кокошкин! Долг романам
 
И тобою заплачен;
 
Но сказав «прости» обманам,
 
Ты давно уж стал умен.
 
 
5
 
 
Ах! И я… Но сновиденье
 
Прежде, други, расскажу:
 
Во второе отделенье
 
Я тихонечко вхожу.
 
Тут — один желает трона,
 
А другой — владеть луной,
 
Тут — портрет Наполеона
 
Намалеван как живой.
 
 
6