Притворись, прошу! (СИ)
Ну вот, шкала ненависти была пуста. Дезориентация вмиг обнулила всю накопленную ярость. Быть может, пора отойти от привычной системы и попробовать зайти с другой стороны?.. Я встал в защитную стойку, криво-косо сворованную у Отиса. Раз животной агрессии в достаточном количестве мне не накопить, позаимствую у лучшего друга немного холодного расчета.
Кепка бросил на меня очередной издевательский взгляд, мол, ты что, серьезно, хочешь продолжать, когда на своих двоих еле можешь держаться? Я встряхнул головой (двор сделал сальто в последний раз) и кивнул. Он надменно хрустнул пальцами в показательной разминке, не сомневался ни на секунду в своем превосходстве! Краем глаза он следил все это время за стычкой товарища и Отиса, мою стойку он узнал. Он планировал в самом прямом смысле намять мне бока, пока я буду защищать голову, да только я — не Отис. Я не могу быть расчетливым и разумным! Я непредсказуем даже для самого себя. Когда-нибудь это может меня погубить, но в данный момент именно неспособность думать и действовать здраво стала моим верным оружием. Ударяя меня в правый бок, Кепка ждал, что я увязну в собственной защите, и это ошибочное мнение стоило ему носа и губ — я треснул его головой. Ну а что?! Он первый хотел провернуть этот трюк! Да, некрасиво поступил, но кого это волнует?! Он обидел ту… ту… ту девчонку за барной стойкой!.. Ладно, разумеется, дело было не столько в ней, сколько во мне: я все еще был зол на Отиса за то, что от него совершенно не зависит, а по причине этого гневался и на самого себя, ведь какой сволочью нужно быть, чтобы ненавидеть кого-то из-за разницы во вкусах? Отис… не хочет меня так, как я хочу его… и ничего с этим ни он, ни я поделать не можем… Вот только легче мне от этого отнюдь не становится…
Боль в печени от пропущенного удара я заслужил. Это Карма! Я поступил плохо: подлые приемчики противника не оправдывают тебя, если и ты к ним прибегаешь. Кепка стоял на коленях, тщетно зажимал нос с опущенной при этом головой. Я согнулся в три погибели и держался за лающую печень. Справа от меня бой тоже подходил к концу. Рыжий тяжело дышал — боль в ребрах медленно сводила его с ума. Отис стоял непоколебимо, пусть и не был таким уж несокрушимым, каким старался себя показать: правая скула у него болезненно покраснела, нижняя губа была разбита, и крупная капля крови с нее прочертила алую линию до подбородка.
— Чем мы вообще занимаемся? — спросил Отис у рыжего так, будто все это время был на его стороне. — Это разве того стоит? Напиться можно и в другом месте, получше, чем «Четыре рюмки».
— И то верно, — просипел Кепка, наконец-то, додумавшийся встать и задрать голову. Кровь, раскрашивающая его короткую бороду, поумерила пыл, но полностью останавливаться еще не хотела. Я испытывал гордость, любуясь ею, но и приливы стыда…
Нас с Отисом красочно посылали, пока Кепка и рыжий забирали свои вещи с мусорных баков, однако то были просто слова — слова проигравших. И всем четверым это было известно… За нашими спинами хлопнула дверь. Отис только тогда расслабился и опустил кулаки. Я был бы рад, если бы его примеру последовала моя печень, но нет, старушка мстила, похоже, за каждый сегодняшний рокс, причем с тройной силой.
— Как ты? — Отис подошел ко мне ближе, протянул руки к телу, как если бы обладал тайным даром лечения или моя печень пускала кровавые фонтаны наружу. Как ни странно, от тепла его ладони мне стало заметно лучше. Охая, я разогнулся, оперся левой рукой на его плечо — и замер в несчастных шести дюймах от него.
Дул прогоняющий нас с улицы ветер, невесомо гулял по коже и волосам, но Отису не было холодно, как, естественно, и мне — идиоту в куртке… Плечо Отиса было раскаленным. Я обманывал себя, мысленно повторяя, что веду пальцами по его шее с целью проверить, везде ли он похож на нагревшийся на солнцепеке камень. Правда в том, что мне было невообразимо приятно дотрагиваться до его кожи, чувствовать под пальцами учащающийся пульс, смотреть на отчасти растерянное лицо, воображать, как слизываю каплю крови с его подбородка — вверх, к самым губам… Ладонь Отиса надежно вжималась в мою засыпающую печень, моя касалась большим пальцем уже его щеки и побитой скулы. Это было сродни танцу… без движений, без музыки, но с характерным глубоким интимным единением…
— Тебе все еще нужно пить? — задал я вопрос, не подумав, какое ужасающее количество возможных ответов на него может меня убить…
— А тебе — нет? — Своим намеком Отис попал в самое яблочко: что-что, а сей момент я не отказался бы выпить. Причем я и представить не мог, с каким настроением буду пить! Радостный по поводу нашей совместной победы? Опечаленный личной трусостью?.. Вот же он, буквально в твоих объятиях, даже руку протягивать не надо — она уже там, где надо!.. Но действовать без накала страстей и с остывшим алкоголем в крови было… страшно…
Мы вернулись в «Четыре рюмки», не забыв забрать с мусорных ящиков свое добро. Старик встретил нас как героев, вручил бутылку довольно дешевого, но вкусного (да еще и бесплатного) виски вместо медалей. На десерт бармен назвал нас «мальчиками», хваля: обожаю стариков — рядом с ними всегда можно почувствовать ускользающую молодость…
Оставаться в баре не было желания — он напоминал о стремлении напиться и причине, руководившей нами… В такси, еще до начала поездки, Отис присосался к бутылке, поэтому я назвал таксисту свой адрес. Претензий со стороны булькнувшего виски не последовало. Радио заполнило салон знакомой песней, ее слова нас зацепили пуще зажигательного ритма. В один момент мы тихонько подпевали, по очереди отхлебывая с горла, а в следующий — уже вовсю орали в один голос:
— «And I’ve been taking care of business… every day!
Takin’ care of business… every way!
I’ve been takin’ care of business! It’s all mine!
Takin’ care of business and working overtime!»
Чем больше мы пили на голодный желудок, тем более поразительной становилась высказанная Отисом идея открыть собственный бизнес. Мы проходились по каждой строке текста просочившейся в извилины песни, осуждая ведомый образ жизни и мечтая о лучшей доле, профессиональной свободе! Мы не думали о том, в чем свой бизнес будет заключаться, что мы вообще умеем делать, помимо работы в компании, но дело было не в этом! Как и любая пьяная бредня, эта была далека от по-настоящему значимых и разумных вопросов.
По прибытии я был настолько поддатый, что на полном серьезе рассуждал, что окажет наиболее благотворный эффект на ушибленную скулу Отиса: замороженный горох или замороженная морковка. Отис был не менее пьян, иначе бы не отвечал. В результате мы остановились на моркови, так как от нее становится зрение лучше. От прикладывания к коже. Через пакет. Нас ничего не смущало! В верхней одежде Отис полусонно привалился к косяку моей спальни, я стоял перед ним, прижимая ледяную морковную стружку к голой коже, без необходимой тряпочной прослойки.
— Я уже не чувствую лица, по-моему… — проговорил Отис, и я отнял от его кожи пакет.
— И насколько не чувствуешь?..
— Откуда ж я знаю…
— Это чувствуешь? — Без задней мысли я лизнул его припухшую скулу — как кусок льда положил на язык.
— Не особо…
— А так?..
Пакет хрустнул, обрушившись на пол. Отис пятился в моих объятиях, но рук с его спины и талии я не убирал. Запах его одеколона пьянил куда сильнее виски. Я намертво припал губами к шее Отиса, решившись оставить засос: я нуждался в материальном доказательстве того, что на шаг приблизился к нему. Из карманов его куртки высыпалась мелочь, громко звякнули о пол ключи; мы плюхнулись на застеленную кровать, тяжело дышащие в тишине и темноте.
— У меня… от твоих поцелуев все упало… — услышал я и выпрямил руки.
— Вот такое говорить — вообще скотство с твоей стороны!
Отис поморщился, начал судорожные поиски связи между своими и моими словами. Он наткнулся на искомое на потолке, поморщился вновь, расхохотался:
— Да нет же! Ключи упали! Кэм!..
Он смеялся так чисто, от души, что я, завороженный, опустился боком на постель. Я не мог напиться этим смехом… Когда стал зависимым от него?.. Уж не десять ли лет назад?..