Притворись, прошу! (СИ)

Этим вечером в бар не спешили молодые завсегдатаи, так что мы с Отисом, как самые «зеленые», по негласному кодексу становились надеждой и защитой заведения. Потому временно мы притормозили с выпивкой и попытались вернуть здравость мышления: не похоже, что эти туристы готовы вести себя по-людски или по доброй воле покинуть «Четыре рюмки», без криков и драк. Значит, нам пригодятся сила, скорость, точность, смекалка — а под градусом они далеко не всегда работают исправно.
Пальцы на девичьем запястье разжались, на коже остался яркий красный след. Студентка держалась из последних сил, но по ее лицу было видно, что бедняжка вот-вот расплачется от досады и боли. Она поторопилась скрыться за внутренней дверью, придерживая, очевидно, травмированное запястье второй рукой. Проклятие, серьезно?.. И после этого старик позволит этим мудакам остаться здесь на кружку пива?.. По пылающему напряжением взгляду Отиса я понял, что он, как и всегда, разделяет мое негодование. Однако делать что-либо, исходя из личных «А я так хочу!», было нельзя: этот бар принадлежит не нам, мы не знаем законов, по которым все здесь работает, не знаем, какие наши действия могут доставить старику серьезные проблемы. А навредить этому месту — последнее, чего мы хотим.
Но старик промолчал. Смутьяны пили. Кепка не спускал глаз с сурового бармена, так же как и тот с него. Второй скандалист притянул к себе миску с орешками, по-хамски рассыпал по стойке половину, ныряя сарделечными пальцами на самое дно. Стук закуски по полировке для меня был сродни барабанной дроби, предвещающей бравый залп — о, как же я хотел бы «спустить курок»! Отису ожидание давалось куда легче — всегда было так. В отличие от меня, он просто сидел и не был похож на собаку, еле сдерживающуюся в последние секунды перед началом забега. Этому месту и людям, которых встречал здесь всегда, я искренне желал только счастья и отсутствия бед, но в глубине души в тот момент я надеялся, что два негодяя натворят бед; чтобы старик дал карт-бланш; чтобы я мог уже начистить наглецам рыла!
— А пиво-то говеное, — пихнул от себя почти опустевшую кружку Кепка. — Моча на вкус и то лучше.
Он криво ухмылялся, уверенный, что смог оставить грязный след подошвы на гордости бармена. Пока старик не разомкнул губы:
— Ну, что поделать, «на вкус и цвет». Каждый пьет то, что ему больше нравится. В нашем городе люди любят это пиво, а что нравится тебе подобным — ты уже озвучил.
Несколько последующих секунд я практически слышал шум модема, исходящий из-под кепки. Второй понял ответ старика куда быстрее: стоило бармену замолчать, как тот вмиг перестал чесать щетину, а орешек к пиву замер у его лица.
— Ты что, нарываешься? — опешил Кепка. Он встал с табурета со скрипом — мы с Отисом тоже оторвали задницы от сидений.
— Вот как все будет, господа, — с монашеским спокойствием произнес старик. — Все в этом баре видели и слышали, как вы грубили моей стажерке, после схватили ее, напугали и причинили боль. Я на словах попытался вас урезонить, но вы прислушиваться не стали. Молодые люди за вашими спинами, — кивнул он в нашу сторону («молодой человек» — давненько меня так не называли, приятно!), — выполнили роль охраны заведения и выбросили вас вон, а все присутствующие были свидетелями того, что покидали вы «Четыре рюмки» без единой царапинки. Все это — чистейшая правда — в том случае, если вы решите после подавать на меня или на них в суд.
— Мы что, похожи на слюнтяев, плачущихся толпе юристов? «Ой, мамочки, в вонючем баре меня обидели!» — съерничал Кепка. Его приятель лишь кивал головой и морщил нос, который до этого момента ломали по меньшей мере два раза. — Если нужно отделать этих двух доходяг — окей, потребуется меньше минуты! Но когда мы превратим их в отбивные, вся заказанная нами выпивка, пока мы не уйдем из этого клоповника, будет за счет заведения! По рукам?
— По рукам, — кивнул старик, но руки, понятное дело, собеседнику не подал. — Только в баре драки запрещены. Прошу.
Его костлявый суставчатый палец указал на красную дверь, ведущую во внутренний двор.
 
…Я увидел призрак. Живой отголосок прошлого… Тот я, что был моложе меня нынешнего на целых десять лет, приближался к этой двери спиной и отпускал колкости в сторону следующего за мной незнакомца. Его не менее молодая спутница поглаживала средних размеров живот, пальцами другой руки сжимала бокал апельсинового сока.
— Милый, не надо! Оставь ты этого идиота, плюнь!
— Да, милый, — по-детски передразнил я, открывая дверь плечом, — послушал бы ты свою девушку!
— Она мне не девушка, — железно сказал мой противник и вышел через не успевшую захлопнуться дверь ко мне, в залитый дождевой водой двор. — Она мне жена. А ты сейчас получишь, готовься…
…И я получил! И Отис тоже. Мы отделали друг друга от души! Дрались до тех пор, пока невесть откуда взявшаяся злость друг на друга не сменилась, по сути, беспричинным смехом. В тот вечер я рассказывал, ничуть не стесняясь, очень пошлые, грубые, сексистские шутки своим университетским друзьям, имен и лиц которых нынче и не вспомню; Отис попросил меня закрыть рот или проглотить язык — «чтобы никогда больше не пытать людей своей непроходимой тупостью», на что я, понятное дело, немножко рассердился. Будь Отис в баре один, он бы, элементарно, игнорировал меня, но вместе с ним была Сара — во многом еще невинная девчонка, беременная, эмоционально нестабильная. Выходит, не будь его отношений с Сарой, мы бы и не познакомились вовсе?..
Первыми во двор вышли наши враги на сегодняшний вечер. Мы с Отисом предпочли идти позади них, потому как были уверены только в том, что сами будем драться по чести; как эти два увальня себя поведут — та еще загадка! Подставляться же под подлый, крысиный удар по затылку не хотелось.
Снаружи было темно; не припомню, чтобы я видел этот двор освещенным солнечным светом: днем мы работаем, а не хлещем вискарь. Сияние единственного фонаря, уныло помигивающего над красной металлической дверью, — вот мое солнце! Две потертые кирпичные стены были заставлены мусорными баками, через трехметровую ржавую сетку справа от нас был виден кусочек улицы: бликующая сырая дорога и проносящиеся мимо такси. Я застегнул куртку — лишний слой одежды только защитит внутренние органы. Выложил на ближайший мусорный бак ключи: не хватало еще, чтобы особенно меткий удар вогнал мне ключ от квартиры через бок прямо в желудок.
— Прохладненько? — улыбнулся Отис, аккуратно укладывая свою куртку на стальную крышку и быстро снимая рубашку.
— А ты решил выпендриться, — закатил я глаза.
— Сорочка дорогая, а кровь не отстирывается.
Боже, у нас такие разные приоритеты… Это потому что он — семейный человек? Или потому что он — зануда?
Когда все ценное и для нас, и для наших противников расположилось поверх закрытых мусорных баков, мы вчетвером сошлись в центре двора. Кепка достался мне (правда, головной убор он все-таки снял), рыжий, соответственно, Отису. Не было никакого сигнала — это не спортивный поединок. Драка началась в тот момент, когда Отис выставил блок и тем самым защитил корпус от довольно мощной атаки. В школе Отис всерьез занимался боксом, в нем это есть — умение выжидать подходящий момент и думать, не отключаясь. Мне же подобного не дано! Я силен, когда бурлят эмоции, когда в венах бушует адреналин! Я не знаю способа «встряхнуться» лучше, чем упрямо переть вперед! Оттолкнувшись от мокрого асфальта, я врезался плечом Кепке в живот и повалил его наземь. Мы вцепились в руки друг друга, рычали как дикие звери! Он едва не разбил мне нос головой — я увернулся за счет чистой удачи и слабо двинул его локтем в грудь, после чего сразу же поднялся. Это всего лишь драка за баром, ее итогами должны быть легкие побои, а не инвалидность и смерть.
Справа Отис справлялся прекрасно. На моих глазах он отвесил рыжему два удара: в живот и по печени. Его движения были строги и прицельны, он тратил ровно столько энергии, сколько и требовалось, относился к ней как к ресурсу, способному иссякнуть в самый неподходящий момент. Каждый его мускул был напряжен, майка стискивала грудь… Я позволил себе недопустимое в драке — я отвлекся, и наказанием мне стал удар в ухо. Крутанувшись кругом, я дезориентированно уселся на асфальт, поднял правую руку и показал Кепке указательный палец. Мою немую просьбу «Дай мне минутку!» он не только понял, но и уважил. Его хриплый смешок пробился сквозь тонну высокотонального писка, как тяжелый снег, опадающего мне на темя. Нервирующий звук не пропадал; я поднялся, преодолевая головокружение. Двор качался, словно корабль на волнах. Кепка глядел на меня из-под насмешливо приподнятых бровей: надо думать, я тоже качаюсь, несмотря на усилия стоять как ни в чем не бывало. Справа Отис приглушенно рыкнул — я хотел посмотреть, в чем там дело, но, точно наученный кнутом пес, вспомнил удар, почти нокаутировавший меня, и вернул фокус на Кепку.