Покров над Троицей (СИ)
* * *
Прорвавшиеся в обитель польско-литовские сотни уничтожались до рассвета. Их загнали на кладбище и методично расстреливали из пищалей, а любые попытки идти на прорыв натыкались на поредевший, но всё ещё боеспособный монашеский строй, ощетинившийся пиками. После всего, что учинили латиняне, поубивав и перекалечив больше тысячи беженцев, надеяться им на милость было крайне наивно. Они ожесточенно, как крыса, загнанная в угол, при любой возможности бросались в рукопашную.
Под стенами монастыря, внутри и снаружи обители бой шёл всю ночь. Крепостная артиллерия, не жалея зарядов, осыпала дробом и ядрами пешцев гетмана Сапеги, пытавшихся прорваться на помощь коннице. Вражеская артиллерия тоже палила, не переставая, стараясь подкатить пушки поближе и целясь по бойницам. Потери с обеих сторон были катастрофическими.
Основные крепостные ворота перед опущенной решеткой удалось закрыть только к заутрене. Ивашку, израненного, но живого, нашли на балконе надвратной башни лежащим рядом с Нифонтом. Исподнее парня было всё располосовано на перевязки, а рука крепко сжимала рану на бедре монаха.
В соседней орудийной печуре закопченная, пропахшая порохом Ксения молилась за упокой раба Божьего Силантия. Рядом с ним, во главе с десятником на залитом кровью полу был уложен бездыханным весь наряд полуторафунтовой пищали.
Посмотрев исподлобья на вошедших, почтительно вставших поодаль Долгорукова и Голохвастова, царевна-инокиня тяжко вздохнула, поднялась на ноги, последний раз окинула взглядом место гибели сражавшихся под её началом ратников и пошла на выход, смиренно опустив голову. Проходя мимо воевод, не поднимая глаз, она тихо, но властно, как и подобает царствующим особам, произнесла:
— За мной!…
* * *
(*) Кончар (или концеж, подвешивался на седле под коленом) — меч с прямым, длинным (до 1,5 метров) и узким трёх- или четырёхгранным клинком. Был на вооружении польских крылатых гусар. Применялся при потере или поломке основного оружия — копья.
(**) Карабе́ла — тип сабли, имевший распространение среди польской шляхты в XVII—XVIII веках. Отличалась особой конструкцией рукояти, что делало её удобной для фехтования и круговых ударов.
(***) Древнерусская гривенка = 200 грамм.
Глава 19
И во веки веков…
— Это моё письмо, — стоя в шаге от младшего воеводы и глядя ему в глаза, отчетливо и громко произнесла Ксения Годунова, — моей рукой писано. Писцом Ивашкой список сотворен також по моему поручению. — Увидев, как поползли вверх брови дворянина и рот, сжатый в тугую струну, приоткрылся, царевна-инокиня продолжила, дерзко глянув на Долгорукова. — Послание сие адресовано тому, кто может спасти обитель… и нас, грешных, — добавила она, сделав паузу.
— Царю-батюшке нашему Василию Ивановичу? — с надеждой прошептал Голохвастов.
Годунова горько усмехнулась.
— Вряд ли у Василия Ивановича есть возможность послать в помощь обители хотя бы сотню. Ему самому трон сейчас, что раскалённые уголья, вам это известно не менее моего…
— Тогда кому адресована весточка? — поднял глаза на Ксению Долгоруков и загляделся.
На изогнутые брови Годуновой из под небрежно повязанного платка упала непокорная прядь, и она нетерпеливо отбросила её легким движением. Внешний вид Ксении, не смотря на монашеское облачение, полностью совпадал с каноническим представлением о воинственной царственной особе: прямая, горделивая осанка, расправленные плечи, пронзительный взгляд воспаленных, уставших глаз и кровь собственноручно убитого врага на нежных тонких пальцах. Портрет державной воительницы эклектично дополняли плотно сжатые, пухлые, почти детские губы. Нижняя обиженно оттопырилась, как у ребёнка, оскорбленного в своих лучших чувствах.
Долгоруков и Голохвастов, будучи осадными воеводами, имели полное право игнорировать слова монахини, однако статус представителей служилого сословия, крайне сложная политическая ситуация и происхождение инокини Ольги убедительно заставляли воздерживаться от резких движений и заявлений. Стремительная смена престолодержателей царства Московского приучила к возможности самых невероятных династических решений, и Ксения, как дочь абсолютно законного монарха, вполне могла неожиданно поменять своё скромное монашеское одеяние на дворцовое парадное платье. Такие примеры в истории Европы случались(*). Но более того, Ксения Годунова всем своим нынешним видом дерзкого потрепанного воробья и бесстрашным поведением во время отражения штурма возрождала в сердцах этих суровых мужчин позабытые домашние сказки про Василису Микулишну — обаятельную красавицу с характером настоящего воина. Такой хотелось подчиняться, и такую хотелось завоёвывать, независимо от её положения и собственного статуса.
— В своё время, — словно отвечая на немой вопрос воевод, продолжала Ксения, глядя на Долгорукова, — батюшка оказал шведской короне милость, отослав Карлу IX обоз с дарами великими, и король смог пригласить на службу многих славных воинов. Один из них — Иоахим Фридрих, германский граф фон Мансфельд цу Фордерорт, до сих пор находится на шведской службе в генеральском чине, но он не забыл милость русского царя…
—…а также твои личные к нему симпатии, государыня, — не удержался Долгоруков, чувствуя, как голову заливает горячая волна ревности.
— Это сейчас не так важно, князь, — оборвала воеводу Годунова, — главное, что граф, получив первое моё послание и воспользовавшись отсутствием в Ливонии одного из лучших польских полководцев гетмана Ходкевича, отозванного для подавления весьма своевременного шляхетского рокоша Зебжидовского…
Годунова сделала паузу, и её лицо впервые за время разговора украсила злорадная усмешка, непривычно хищная для известного всем кроткого нрава царевны. Перехватив удивление собеседников, Ксения наклонила голову и отступила в сторону Голохвастова, а когда взглянула на младшего воеводу, от прежних страстей на её лице не осталось и следа.
— Испросив высочайшего соизволения, — спокойно продолжила она, — генерал Мансфельд нарушил перемирие с ляхами и, двинувшись на восток, уже захватил Вейсенштейн, Дюнамюнде, Феллин и Кокенгаузен. В настоящее время его войска двумя колоннами идут на Динабург и Вильно. Если будет на то воля божья, к весне он ударит по тушинскому самозванцу с Запада, и осада с обители будет снята…(**)
— Прости, матушка, — почтительно поклонился Голохвастов, — не ведал я про эти планы и про твою… про тебя….
— Потому что дело твоё — телячье. Обделался и стой, — негромко рыкнул Долгоруков, не меняя позы, не поворачивая головы, будто пытаясь разглядеть что-то в подслеповатом окошке.
— То не твои печали, сударь мой, Алексей Иванович, — гася гнев вскинувшего голову, вспыхнувшего дворянина, произнесла Годунова мягким, обволакивающим голосом, положив руку на кулак, сжимавший эфес сабли, — не ведал, и слава Богу…
— Стало быть, матушка, нашла ты себе защитника заморского… — сдавленно констатировал Долгоруков.
Глаза Годуновой сузились, она отпустила руку Голохвастова и плавно переместилась от него к старшему воеводе.
— А что же мне прикажешь делать, свет мой, Григорий Борисович, — произнесла она шелестящим полушепотом, от которого в горнице чуть не намёрзли сосульки, — если свои, родные защитники на острастку ворогу предпочли друг дружку лупцевать, да так увлеклись, что мне, слабой женщине, пришлось к орудию встать⁈
Смерив ненавидящим взглядом Голохвастова, спешно потупившего глаза, Долгоруков скрипнул зубами и склонил голову в пол.
— Прости, царица-матушка. Идтить мне надобно, полон опросить, сторожей назначить, — тихо произнес он.
— С Богом, князь, — кротко кивнула Ксения, — и мне пора к болящим. Страсть, сколько люду безвинного побили сегодня…