Мое не мое тело. Пленница (СИ)

Система всегда давала сбой почти сразу. Это означало провал и потерю донорского тела… Толстяк всегда называл порог в тридцать процентов пограничным. Утверждал, что его преодоление говорит об успехе.
Зорон-Ат будто копался в моих мыслях:
— Ваше превосходительство, вы в чем-то сомневаетесь? Отложим?
Я посмотрел в его щекастое лицо, скрестил руки на груди:
— Начинай.
Я боялся дрогнуть, если отложу.
— Вы уверены?
— Да.
Лицо Зорон-Ата мгновенно покрылось потом, он ежесекундно облизывал губы. Так было каждый раз. Он всегда нервничал. Я обычно был спокоен, лишь испытывал непередаваемую досаду, когда сцепка прерывалась и процесс прекращался. Теперь же не находил себе места. И все еще колебался, не смотря на собственный приказ. Это было слабостью. Непозволительной, разрушительной, неуместной. Я не отменю его. Но внутри бушевал ураган, швырял острое крошево мыслей, будто битое стекло. Я чувствовал, как вздулись вены на висках, на шее. Снова и снова вопреки желанию мысленно возвращался к тому мигу, когда касался ее. Дыхание, тепло, наир. Это было сильнее меня.
Зорон-Ат вновь пристально посмотрел, будто в последний раз просил подтверждения. Его лицо лоснилось, словно вымазанное маслом. Я коротко кивнул. Толстяк нервно облизал губы и запустил процесс.
Я испытал облегчение, избавившись от терзаний — прервать уже нельзя, как бы я не хотел. Процесс запущен — и метатор не может остаться пустым. Как утверждал Зорон-Ат, в этом случае может произойти взрыв такой силы, что взлетит на воздух все судно.
Нарастал легкий гул, похожий на завывание ветра в трубе. Приборная панель дрогнула, замерцала синим светом. В воздухе проявилась длинная пустая шкала, под ней — столбцы цифр, схемы, диаграммы. Таймер. Все это я уже видел неоднократно. Колба в держателе вспыхнула, прошитая белыми лучами, закрутилась, как в центрифуге. Световая шкала дрогнула, заполнившись синим на одно крошечное деление. Раздался размеренный высокий писк метатора. Процесс пошел.
Мы с толстяком переглянулись, будто предлагали друг другу назвать ставки. Но оба были напряжены. Я достал сигарету, закурил, хоть в этом не было теперь никакой необходимости. Но к этому дерьму привыкаешь. А в такие моменты дым всегда отвлекал. Зорон-Ат тоже потянулся к ящику.
Какое-то время мы стояли в совершенном молчании. Курили, не сводя глаз со шкалы, слушали мерный писк. Минута. Две. Три. Шкала снова дрогнула. Отметка в шесть минут казалась мне теперь роковой. Я то и дело смотрел на таймер, на бегущие цифры. Сцепил зубы.
Пять пятьдесят одна. Я мысленно считал секунды. Шесть тридцать. Шесть тридцать одна. Семь.
Зорон-Ат медленно повернулся, его лицо выражало плохо скрываемое ликование.
— Семь минут, ваше превосходительство.
Я кивнул:
— Но это ничего не гарантирует.
Толстяк кивнул в ответ, но восторга мои слова не убавили:
— Мой карнех, процесс может занять больше суток. Ваше присутствие не обязательно.
Я все еще не отрывал глаз от шкалы. Но толстяк был прав — потеря времени. Я хотел поговорить с Абир-Таном. Я кивнул толстяку:
— Докладывать мне о любых изменениях в любой час.
Зорон-Ат кивнул:
— Будет сделано, ваше превосходительство.
— Если ты посмеешь отойти от приборов…
Тот кивнул:
— Знаю, мой карнех. Я не сомкну глаз до исхода.
Я в последний раз взглянул на шкалу и вышел.
***
Я давно не видел Абир-Тана таким. Серым, землистым. На широком лице залегли глубокие тени, а глаза кололи. Он предсказуемо пил, но было не похоже, что хмель, по обыкновению, брал над ним верх.
Он смерил меня холодным взглядом:
— Не спится?
Я не ответил. Пересек каюту и без приглашения уселся за стол:
— Что с тобой?
— Ничего, — Абир-Тан нарочито долго пил из стеклянного стакана.
— Отвечай. Это приказ.
Он скривился, откинулся на спинку стула. Какое-то время смотрел на меня, гоняя во рту вино, будто боялся сорваться. Наконец, проглотил:
— Твоя девка чуть не пристрелила Фиру.
— Чуть? Тогда к чему эта трагедия?
— Ты не допускаешь, что у меня тоже могут быть любимые игрушки? Или это лишь твоя привилегия?
 
Он выбрал не то время… Мне было не до шуток. Внутри будто тикали часы, как таймер бомбы, нервы натянулись канатами. Я словно незримо стоял рядом с Зорон-Атом, смотрел на шкалу, слышал писк приборов. Я каждое мгновение ждал, что появится Пруст и доложит о провале. Даже прислушивался, стараясь различить его шаги. Это было невыносимо, похоже на сумасшествие.
Я взял бокал с серебряного подноса, потянулся к бутылке.  Сейчас это выглядело хорошей идеей. Загасить предательскую тревогу. Будто залить тлеющие угли. Но я сомневался, что поможет — на кону стояло слишком много. Я с трудом держал себя в руках, и это казалось недопустимым. Я почти ненавидел себя за это волнение.
И до одури боялся признаться самому себе, что жалел. Уже жалел. До звона в ушах, до пересохшего горла. Каждую секунду, которая звучала в голове писком таймера. Так, что будто горел заживо. Я поторопился. Ярость — слишком плохой советчик.
Нужно было взять все, что только возможно. Насытиться. Утолить этот чудовищный голод. Получить все, опустошить. И лишь потом рисковать. Я невольно сжал руки в кулаки, до ломоты, до побеления костяшек. Прикрыл глаза, вспоминая плотные волны наира. Одуряющие, невообразимые, проникающие в каждую клетку. Наслаждение и мука. Ее запах, биение ее сердца, нежную плоть под моими пальцами. В эти моменты в моей груди будто билась птица. Я стиснул зубы, чувствуя, как мучительно каменеет в паху. Я никогда не желал женщину настолько сильно. Ни одну. Кьяра умело управляла моим телом, но ее власть заканчивалась с разрядкой. Она хотела меня всегда. Любила. Это было удобно, но не больше. Она была не способна вызвать во мне бурю. А Этери… это иное. Совсем иное.
Я сделал пару глотков, стараясь взять себя в руки, посмотрел на Абир-Тана. Он внимательно разглядывал меня, даже облокотился о стол и подался вперед. Один неосторожный вопрос — и я разнесу ему башку. Но тот молчал, чуял. Только пыхтел и покручивал бокал. Наконец, выпрямился:
— Прости, если я позволил себе лишнего. Мне было бы жаль потерять эту девку.
Я кивнул:
 — Принимается. А теперь по существу. Как они покинули территорию.
Абир-Тан нахмурился:
— Ты спрашиваешь у меня? Сам заешь, что там творилось. Нужно допросить охрану.
— Это не ответ. Ты отвечаешь за своих солдат.
Он приосанился, кивнул:
— Я займусь этим завтра, если ты хочешь
— Только делай это без лишней огласки.
Абир-Тан напрягся:
— Почему?
Я смочил горло:
— Тарис была заперта на корабельной гауптвахте. Дверь не открыть без кода, ты прекрасно это знаешь. Это кто-то из своих.
Лицо Абир-Тана вытянулось:
— Может, повредило коммуникации? Упали блоки?
Я покачал головой:
— Электроника исправна.
Я смотрел в его лицо, которое только теперь начинало едва заметно краснеть. Он нахмурился, откинулся на спинку стула, вцепившись в столешницу, покачал головой с каким-то особенным рвением:
— Она не пойдет против тебя. Нет! Никогда. Ты сам это знаешь.
— Боюсь, что в ее понимании это борьба не против, а за. Она вбила себе в голову, что борется за мою любовь.
— Но это предательство. Она имеет звание и…
— Женщины не имеют званий. Когда вмешивается то, что они называют чувствами, все звания превращаются в пыль. Я могу обвинить ее в пособничестве, имея доказательства. И это будет справедливо.
— Кьяру? Пойдешь на это?
— Но ведь это измена. Или тебе жаль ее?
Он покачал головой:
— Ведь нет доказательств.
Я кивнул:
— Так найди их. Допроси свою девку.
— А если не удастся?
— Тогда я выбью их другим способом. Ты сказал верно: это измена.
Абир-Тан побледнел:
— Но если она не причастна?
— Значит, она не причастна. Но тогда причастен кто-то другой. Найди мне его.