Слепое пятно

— В вашем мире, — извиняющимся тоном заметил он, — вас наверняка позабавили бы наши неуклюжие повадки, но пока что это лучшее, до чего мы додумались.
Он нажал на кнопку. В ту же секунду, без единого звука или любой другой подсказки, стол оказался уставлен золотыми блюдами с едой, а также парой кубков размером с кувшины, наполненных до краев темно-зеленой жидкостью, издававшей аромат почти что опьяняющий — не хмельной, несколько более утонченный. Рамда, не обращая внимания на изумление Уотсона или попросту не заметив того, какое впечатление все это произвело на последнего, поднял свой бокал, как и полагается радушному и щедрому хозяину.
— Можете пить, — предложил он, — и не бояться. Это не спиртное — если мне будет позволено употребить слово, которое, как я надеюсь, в ходу в вашем мире. Могу также добавить, что это — одно из лучших угощений, которые мы можем предложить вам, пока вы с нами.
И в самом деле, это было не спиртное. Уотсон сделал глоток и отметил про себя, что, если всё в Томалии наравне с этим напитком, то он определенно попал в мир, находящийся куда выше его собственного. Ибо одного глотка было достаточно, чтобы по его венам пронесся трепет, чем-то похожий на наслаждение от замечательной музыки, — искрящийся восторг, от которого рассудок сверкал чистотой и в блаженстве начинал работать со скоростью гениального.
Позже Уотсону не пришлось столкнуться с последствиями, которые бывают от алкоголя или наркотиков.
Это был самый странный прием пищи на памяти Уотсона. Еда была очень ароматна, безупречно приготовлена и подана. Только одно блюдо напомнило ему мясо.
— Вы едите мясо? — спросил он. — Это похоже на плоть.
Геос покачал головой.
— Нет. У вас по ту сторону есть плоть для еды? Мы создаем всю свою еду.
СОЗДАЕМ ЕДУ! Уотсон решил просто ответить на вопрос:
— Насколько я помню, Рамда Геос, у нас есть сорт мяса под названием говядина — плоть определенного сорта животных.
Рамда живо заинтересовался.
— Они большие? Кое-кто толковал Харадоса в этом духе. Скажите, они так выглядят? — он достал из кармана серебряный свисток и, приложив его к губам, выдул две короткие пронзительные ноты.
Немедленно из коридора донеслось характерное постукивание «ка-тук, ка-тук, ка-тук», какое зачастую издает бегущее копытное. Прежде, чем Уотсон успел что-либо предположить, нечто угольно-черное завернуло из коридора, буквально ворвалось в комнату и приблизилось к ним. Геос поднял животное.
Это была лошадь. Изумительно сложенная лошадь, прекрасная, как арабский жеребец, и не выше девяти дюймов в холке!
Да, Чик был в «Слепом пятне» и в сознании, хоть и не так долго. Он знал, что попал точно в такое же положение, в котором был Рамда Авек в то утро на пароме. Чик вспомнил картины, изображающие карликового оленя и миниатюрных котят. И все-таки он был безмерно удивлен.
Малютка заржала — это был тоненький, смешной звук, если сравнить с ржанием коня обычных размеров — и принялась бить копытом в край стола.
— Что он хочет?
— Пить. За это они что угодно сделают! — Геос нажал на кнопку и в ту же секунду получил еще один кубок. Он поднес его крохотной кобылке, которая засунула туда голову по самые ноздри и принялась пить так жадно, словно першерон весом в тонну. Уотсон похлопал ее по бокам: туловище было на ощупь как шелковая пряжа, ноги симметричные, великолепной формы. Начиная с путовых суставов, они были меньше обычных карандашей.
— Они все такого размера?
— Да, все. Почему вы спрашиваете?
— Потому что, — он не видел, чем такие сведения могут навредить, — насколько я помню, лошади по ту сторону раз в тысячу больше. Люди ездят на них верхом.
Рама кивнул.
— В книгах Харадоса так и сказано. У нас самих когда-то были такие звери. Были бы и сейчас, если бы не жестокость и глупость наших предков. Это самый большой грех на памяти Томалии! Когда-то у нас были животные, большие и маленькие, а с ними и вся милость Природы. У нас были лошади, и, я полагаю, то, что вы называете говядиной, тоже, как и тысячи других созданий, которые служили человеку едой, помощью и товарищами. И за всё содеянное ими благо наши предки их истребили!
 
— Почему?
— Это была небрежность, бездумная и самовлюбленная. Пришло время, когда развитие нашей цивилизации сделало возможной жизнь без этих созданий. Когда производство машин приобрело широкие обороты, мы сочли животных бесполезными. Тем, для кого у нас больше не было применения, мы отказали в праве на продолжение рода. На лесных обитателей охотились с помощью мощных орудий убийства, и они исчезли за пару столетий — их уничтожили. А с ними закончилась и эпоха высочайшего искусства — эпоха одомашненных животных. Наши лучшие картины, самые благородные скульптуры восходят к этому времени — все эти бесценные реликвии, которые мы называем классическими. Вместо этого наступила эпоха механизмов. Человек и сам превратился в механизм — лишенный чувств, лишенный любви к естественному. Мясо производилось искусственно, как и молоко.
— То есть даже коров не оставили?
— Именно так — коровье молоко стало считаться устаревшим. Люди относились к нему как к грязному, годному только для телят. Им хотелось исключительно стерильно чистого; они объявили войну бактериям, микробам и самой Природе в целом. Корова превратилась в пережиток прошлого, продукты которого никогда не были особо надежными. Не нуждаясь ни в мясе, ни в молоке, наши вегетарианцы и пуристы постепенно совсем их извели. Это было странное время — прагматичное, научное, эгоистичное…
И он принялся рассказывать, как человек начал терять возможность испытывать эмоции. Не было животных, что зависели бы от него и сдабривали бы его душу щепоткой милосердия; он думал теперь только о собственной славе. Он стал, точно одна из его машин, идеальной совокупностью безупречно подогнанных частей, но без высшего начала, без души, без чувства. Он опустился ниже скота. Животные исчезли одно за другим, уходя по тропе смерти в мир за «Слепым пятном», оставляя позади хрупких выживших — игрушки, которым отпустили срок дольше, чем остальным, ради пустой прихоти.
— Ваше учение о духах включает и животных?
— Само собой, всё, в чем есть жизнь!
— Понятно. Позвольте спросить: почему же Рамды не вмешались и не положили конец этому бессмысленному надругательству над природой?
Рамда улыбнулся.
— Вы забываете, — ответил он, — что эти события принадлежат дремучей древности. Рамд тогда не существовало. Это было еще до пришествия Харадоса.
Уотсон задумался. Как мог этот Рамда Геос (если только он человек) принять его, Уотсона, за духа? Осязаемая плоть не очень вписывалась в его, Чика, представления о неземном. Как это объяснить? Ему пришлось снова обратиться к Холкомбу. Доктор без вопросов принял естественность Авека, его тело, его потребности. Вполне разумно, что Геос отнесся к Уотсону точно так же.
И потом — Харадос: его имя всплывало ежеминутно. Кем он был? Пока что Чик не услышал ничего, что могло бы дать подсказку. Совершенно точно было одно: Рамда Геос принял его за духа, за факт и материю, обещанные Авеком. Но… где же доктор?..
Чик рискнул спросить:
— Мое прибытие было, как я понимаю, предсказано Рамдой Авеком. Совпадает ли это со словами Харадоса?
Рамда выжидающе поднял глаза и сказал с явным волнением:
— Вы можете что-то рассказать о Харадосе?
— Не будем об этом, — уклончиво ответил Уотсон. — Не исключено, что я сумею поведать вам немало такого, что вы хотели бы знать. Я же желаю выяснить, насколько хорошо вы подготовились к тому, чтобы встретить меня?
 
— Так вы пришли от Харадоса!
— Вполне вероятно.
— Что вы знаете о нем?
— Вот что: меня кто-то опередил! Факт и материя — вы и должны были получить их в течение трех дней! Разве не так?
Глаза Рамды горели от нетерпения.
— Так это ВСЁ-ТАКИ ПРАВДА! Вы от Харадоса! Вы знаете великого Рамду Авека… вы его видели!
— Видел, — признался Уотсон.