Звездолет с перебитым крылом

– Ну вот. Там мужик в медведя в конце превращается.

– Как это? – не понял я.

– Вот так. Оборотень. Его крестьяне убивают, и он валяется на снегу, и из пасти у него течет черная кровь. А его друган понимает, что это совсем не медведь…

Тут как назло на старом кладбище крикнула ворона, Дюшка дернулся, руль у него вильнул, переднее колесо наткнулось на камень, и Дюшка завалился. Упал не сильно, но колено ободрать умудрился.

Зашипел.

– При чем здесь медведь? – спросил я. – Ты же про Толстую говорил?

По колену у Дюшки поползла кровь.

– Я это к тому, что она с мертвецами разговаривает, вот к чему.

Я огляделся. Вдоль дороги росли лопушистые подорожники, я выбрал который побольше, сорвал, протер о штаны от пыли.

– Прилепи, – я протянул Дюшке.

– Ты что?! – Дюшка вытаращил глаза.

– Подорожник. Прилепи, он даже лучше пластыря.

– Это кладбищенский подорожник, – прошептал Дюшка. – С кладбища ничего нельзя брать, ни грибов, ни конфет, ни подорожников. А то оно… Притянет.

Снова каркнула ворона, и тут же к ней присоединились остальные, разорались, и мне отчего-то подумалось, что они это в нашу сторону. Быть обкарканными не хотелось, запрыгнули на велики, покатили дальше. Постарались побыстрее. На всякий случай. Понятно, что суеверия, но мне после «Бежина луга» о кладбищах и думать не хотелось. А тут еще Дюшка. Да и Толстую я вспомнил, руки действительно железные, а глаз такой черный, прыгучий.

А то оно притянет… Это уж точно.

Нажали на педали, прибавили скорость и замедлились, только когда погасли за спиной последние красные звезды. По спине до сих пор, как мышиный горох, перекатывались мурашки. Хотелось Дюшку по шее треснуть, сначала заманивает порох искать, потом пугает и сам пугается.

А Кот, кстати, умный, с нами не поехал, мозоли натер, молодец, он всегда в нужный момент умеет мозоли предъявить.

Минут через десять после кладбища выехали к карьеру. Тут копали песок для асфальтового завода, набралось воды, получился пруд. Решили немного отдохнуть, помыть ноги, хотя, конечно, зря – едва слезли с великов и скинули кеды, Дюшка опять принялся рассказывать свои истории.

– Тут в лесу церковь есть старая, – он указал за спину. – Там раньше деревня стояла, Бушнево называлась. Она как раз на старом почтовом тракте располагалась, от Чухломы к Кологриву. Там речка есть маленькая, Ёгда называется…

Дюшка сунул ноги в донный песок, стал шевелить пальцами. Я тоже. Песок под водой оказался теплый и приятный, теплей самой воды почему-то.

– В этой самой речке раки водятся особенные, вот такие крупные. – Дюшка показал ладонями. – Папка туда иногда ездит с мужиками. Так вот, в этом Бушневе пятьдесят два человека жили, там у них смолокурка была. А потом они все исчезли. Раз в неделю туда трактор приезжал с цистерной – смолу забирать. Вот трактор приезжает, а людей нет. Никого. Все пропали.

Мы взбаламутили песок, и теперь от нас в стороны расползалось некрасивое пятно, захватывая постепенно прозрачную воду.

– И куда они делись? – неосторожно спросил я.

– Не знаю, – ответил Дюшка. – Исчезли. Точно вышли все из дому… И все. Ни вещей не взяли, ничего. А в одном доме радио играло…

Вот всегда так. Стоит куда-то отправиться, как найдется такой вот рассказчик. И история про пропавшую деревню, мимо не проехать.

– Милиция искала-искала, но никого не нашла. А потом глядят, а на церкви все купола почернели.

Как-то похолодало. То ли ветерок подул, то ли тучка набежала, но мне надоело вот так в воде сидеть.

– С тех пор в Бушневе никто не живет, – сказал Дюшка. – Дома все сгнили, смолокурка сгорела, только церковь стоит с черными куполами. И там до сих пор вокруг люди пропадают, то грибники, то ягодники.

– Поехали дальше, – я вытянул ноги из воды, стал натягивать кеды. – А то сейчас солнце поднимется, жарко станет, упреем, пока до поля доберемся.

– Я это к чему рассказал, – Дюшка тоже стал натягивать кеды, но делал это он трудно, то ли ноги распухли, то ли кеды были давно малы. – Я к тому, что Бушнево как раз там, за Лосиным болотом.

– И что?

– Да так, просто. Там узкоколейка еще была…

– Узкоколейка так узкоколейка. Поехали лучше.

Дюшка вздохнул. Вот это мне в Дюшке не нравится. Он не такой, как в книгах, которые читает.

Хотя иногда и такой.

Опять каркнула ворона. Рядом, над головами. Точно проследила нас от кладбища.

– Во-во, – указал Дюшка. – Ворона еще. Не люблю ворон. Надо было воздушку взять, шлепнул бы… Просто ненавижу ворон, они меня в детстве перепугали, я потом почти год заикался.

Дюшка наклонился, поднял камень, швырнул в ворону, не попал. Это он нарочно, пожалел. Ворона не улетела, а принялась каркать и каркать, так что пришлось и мне в нее камень кинуть. Я бы попал, но тоже не хотел ворону подшибать, поэтому шуганул камень чуть ниже, чтобы он ветку встряхнул.


Ворона крякнула уже обиженно, сорвалась и полетела по своим делишкам.

– Надо было прибить, – вроде как пожалел Дюшка. – Поехали, что ли.

Поехали.

Дорога взялась в подъем, а в подъем по песку особенно трудно, крутили педали стоя, но все равно было ясно, что пора спешиваться, слишком много сил тратилось на передвижение.

Я шагал молча, а Дюшка ругался на бестолковых послевоенных полковников, придумавших устроить подрывное поле за горой, а я говорил, что, наоборот – так оно и надо было, чтобы случайные осколки в землю втыкались и до города не долетали, все же понятно. Но Дюшка все равно ругался.

А когда добрались до места, где подъем закончился, он и вообще остановился.

– Что-то у меня колесо стало спускать, – сказал Дюшка. – Ниппель сифонит, кажется, резинка в концы растянулась.

Дюшка присел и стал проверять ниппель.

Все у него с ниппелем в порядке, больше чем уверен. Просто Дюшка перестарался со своими фильмами и книгами и сам себя напугал. В лесу и так всегда что-то чувствуешь постороннее, а после таких рассказов…

Никакого полснаряда пороха ему уже не нужно, теперь повод ищет, чтобы не ехать.

– Не знаю… – Дюшка с сомнением потыкал пальцем в покрышку. – У меня она клееная четыре раза, сопрела, наверное…

Не хочет дальше ехать, подумал я, придумывает, как лучше назад вернуться. Чтобы не стыдно. Нет уж. Проснулись чуть свет, десять километров по лесу тащились, теперь назад?

– Добрались почти, – сказал я. – Чего поворачивать?

– А если грыжа сядет? Придется пешком шлепать. Домой только под вечер вернемся, а то и затемно…

– Ничего, – успокоил я. – У меня аптечка есть, я ее всегда с собой вожу.

С этим поспорить было сложно, и мы поехали дальше. То есть не поехали, а пошли. Стало легче, когда под горку катились, даже притормаживать пришлось. Дюшка на своем «Салюте» меня, конечно, обогнал.

Километра через два прибыли на место.

Подрывное поле узнать легко, лес тут другой. Вот идут вполне себе обычные сосны по голубоватому мху, а потом раз – и все поменялось. Деревца хоть и высокие, но худые и какие-то временные, что ли. А мох растет клоками, и не синий он совсем, а белый.

И заблудиться тут легко, потому что лес одинаковый, так что я сразу заметил, где солнце – на всякий случай. Мы углубились в подрывное поле, а потом повернули к северу и с километр тащились по лесу. Велосипеды катили рядом с собой. Дюшка вздыхал, озирался, сверялся с компасом и то и дело говорил, что мы, кажется, заблудились, а он вот-вот вывихнет ногу, потому что у него с детства был подвывих. Но довывихнуть ногу ему не удалось, вышли к реке.

Сендега неширокая, но дно торфянистое. И шишек много на дне, сучков разных, поэтому приходится в броднях переходить. Дюшка трусил и искал причины вернуться, мне это надоело, я натянул бродни и перебрался на другой берег. Сапоги снял и перебросил Дюшке. Теперь у него выбора не оставалось – одному возвращаться домой страшно. Дюшка перебрался следом, конечно же, оступился, зачерпнул воды, запричитал.

Никаких снарядных гильз, заполненных порохом, мы не нашли, хотя лес на другом берегу Сендеги рос точно такой же, невысокий и кривой. И мох такой же. Ну разве что кочки чуть повыше и позапинучее. Мы бродили между кочками, высматривая снаряды, только все зря. Не было тут ничего. А если и залетало, то собрали до нас.

Дюшка тоже это понимал и несколько раз вздохнул, что погода портится, хотя она на самом деле ничуть не портилась.

– Портится-портится, – настаивал Дюшка. – Вроде ясно, но тучи собираются в верхних слоях атмосферы. Я прогноз слышал – гроза сегодня вполне возможна.

Но я решил Дюшку проучить. Чтобы больше снарядов искать не хотелось да по лесам шастать.

– Надо получше проверить, – сказал я. – Снаряды могли и дальше улететь, туда, к болоту. Давай сходим.

– Заблудиться можно…

– У тебя же компас, – напомнил я.

– Ладно, сходим. Только к Сендеге надо сначала вернуться.

– Зачем? – не понял я.

– Велики проверить, – продолжал юлить Дюшка. – А то мало ли?

– Так здесь нет никого. А спрятали мы хорошо…

– Все равно надо посмотреть.

– Хватит, а? – я поглядел на Дюшку злобно. – Кто твой «Салют» украдет? У нас в городе таких два всего, даже если украдешь – не покатаешься. Так что пойдем снаряды искать.

Дюшка не стал спорить в этот раз, и мы отправились дальше, в глубь леса. Шагали в направлении болота. Молчали, слушали лес. Лес как лес. Потом Дюшка остановился. А я еще шагал. Наткнулся на него, но мы не упали.

– Что это? – спросил я.

– Не знаю…

Голос у него дрогнул. Было отчего, если честно. У нас под ногами лежала широкая, метра в полтора выжженная полоса.