Заклятая невеста

– Помост для экзекуции, наверное, еще не успели разобрать. Сразу пойдем туда?

Глаза потемнели еще сильнее, сквозь радужку в белки плеснули чернила смерти.

– Я справлюсь без посторонних.

Он шагнул ко мне так стремительно, что я не успела отпрянуть. Подхватил с той же легкостью, что котенка, перекинул через плечо, шагнул в портал и швырнул меня на постель.

К счастью, здесь было мягко.

К несчастью, у меня задралось платье, и меня затрясло. Поэтому я не успела остановить бъйрэнгала, бросившегося на Льера. Короткое движение руки – и котенок, не долетев до него, свалился на пол. Со стороны он смотрелся как поломанная игрушка, и я метнулась к нему. Запутавшись в платье, больно ударилась о столбик, рывком опустилась на колени, положив руку на крохотное тельце и чувствуя, как медленно бьется сердечко.

Бьется.

Хотя звереныш казался каменным.

– Что ты сделал?! – прошипела я, вскинув голову.

– Обездвиживающее заклинание.

Его бесчувственная физиономия не поменяла выражения даже сейчас.

– Сними!

– Нет. Ему полезно понимать, на кого можно рычать, а на кого нет.

Под рукой ничего больше не оказалось, поэтому я запустила в него туфелькой. Следом – второй, а потом пружиной взвилась на ноги.

– Ты… – выдохнула я. – Ты хуже самого мерзкого чудовища, которое я когда-либо видела! Золтер хотя бы не притворялся.

Миг – и Льер оказался рядом со мной, на ходу выхватив из раскрывшегося пространства магическое ожерелье. Металл коснулся кожи, и украшение мгновенно сплелось звеньями, сомкнувшись ошейником.

– Это, – прорычал он, – научит тебя выбирать слова, Лавиния. Будешь ходить в нем, пока не перестанешь мне возражать. А это… – Мне в запястья вдавили браслеты, которые точно так же оплели руку. – Это позволит мне сразу узнать, если ты выйдешь из комнаты. И тогда мы вернемся к вопросу о наказаниях.

– Не боишься, что я расскажу обо всем, что видела?

– Вперед. Элленари очень изобретательны в том, что касается казни, а за смерть повелителя отвечает вся семья. Чаще всего убийца смотрит на то, что делают с его родными и близкими, и только потом умирает сам.

Он вышел из комнаты через разорвавший пространство портал, снова оставив меня в пелене стремительно тающих искр. Я смотрела на них и думала о том, что за все время нашего знакомства, даже при всей его несоизмеримой жестокости, Золтеру ни разу не удалось сделать мне так больно.

Да что там, так больно мне не было никогда.



Ангсимильер Орстрен

Может, все дело было в том, что она действительно отличалась от женщин, с которыми ему приходилось иметь дело. В мире элленари не существовало столь четкой границы между полами, как в мире смертных. Женщина могла возглавлять армию, женщина могла править Двором. Правда, с тех пор как последняя королева ушла за Грань, прошло пять тысячелетий, но сути это не меняло. Женщина-элленари была равна мужчине, женщина-элленари не стеснялась собственного тела и желаний. Для нее это никогда не было чем-то запретным, скорее – естественным и проходящим. Истинное наслаждение постигалось разве что в соединении с мьерхаартан, но из-за случившегося много лет назад пары перестали возникать. Все больше и больше союзов Арка отказывалась благословить, и в результате обряд слияния стал чем-то вроде пережитка прошлого.

Никого он не интересовал по большому счету, этот обряд слияния.

Кроме Золтера, который так настойчиво собирался объявить Лавинию своей, и с этим Льер уже который день тщетно пытался разобраться. То, что лежало на поверхности, то, что озвучил Золтер, было всего лишь верхушкой, но что под ней скрывалось – никому не известно. Никому, кроме повелителя Аурихэйма.

Версия для всех была такова, что Лавиния должна родить ребенка, артефакт, соединяющий миры. Узнай она о том, что это значит на самом деле… Нет, представить ее реакцию на такое Льер даже не пытался. Ребенок смерти и жизни, достигнув определенного возраста, возраста пробуждения магии, стараниями Золтера превратился бы в артефакт. Буквально. Одушевленный предмет, соединяющий жизненные силы двух миров.

Все было бы просто, ясно и понятно, если бы не два «но».

С помощью столь мощного артефакта, привязанного к тебе кровью, всю силу мира можно забрать себе. И второе – Арка. Проклятая Арка и высшее благословение в ночь схождения луны и солнца.

Почему именно благословение?

Он перевернул всю замковую библиотеку в попытках найти хотя бы что-то, что способно было дать подсказку. Перебирал факт за фактом, пытаясь распутать клубок, чтобы понять, что такого особенного в Лавинии. Почему именно девственница. Почему нужно было проворачивать всю эту историю с ее мужем. Искал – и не находил.

Равно как и не представлял, почему с ее предплечья не сходит метка и что творится с ее магией.

Сейчас, когда эмоции отступили, уже не мешая мыслить здраво (признаться, до ее появления он вообще мало что испытывал по тому или иному поводу), оставалось только ругать себя за несдержанность.

Она действительно ничего не понимала, но умудрилась его найти. Поисковый портал, мгновенный выход на того, кого ищешь, – непростое заклинание даже для элленари. Смертным его воспроизвести так и не удалось, несмотря на то что они веками изучали записи армалов. Даже из тех, кто получил доступ к знаниям мааджари, самые простые порталы вытягивали силы. Сильнейшие маги лежали пластом и восстанавливались по несколько дней.

– Ваше аэльвэрство. – Вошедший коротко склонил голову.

Наргстрен.

Один из главнокомандующих Золтера, его наставник и тот, с кем они вместе планировали заговор. Если верить Лавинии, заговорщики от своих планов не отказались, а значит, времени у него остается все меньше и меньше.

– Я тебя слушаю.


– Вы просили лично докладывать об аэльвэе Орстрен. Она по-прежнему стоит за воротами замка.

Маска Золтера обжигала, как если бы он в самом деле приложил к лицу раскаленный металл. Была у элленари, управляющих стихиями, такая казнь: заковать в доспехи и раскалить их докрасна, держать в них приговоренного до тех пор, пока он не уйдет за Грань в жутких мучениях. В том, что Лавиния сегодня бросила ему в лицо, была истинная правда. Поцелуй, от которого он не сумел удержаться, принадлежал не ему. Не ему принадлежали все их разговоры и любые чувства, которые она испытывала.

И это сводило с ума.

Сводило, сводило и свело.

Когда их мир был полон жизни, элленари были полны чувств. Чувства, которые испытывали люди, не шли ни в какое сравнение с тем, что могли испытывать они. Если радость – то бесконечная, как вереница миров и раскинувшееся над головами небо, если ненависть – то глубокая и черная, как сама смерть, как ее ледяное сердце. Если любовь… Про любовь Льер знал от матери. Она говорила, что помнит, как впервые повстречала отца и что Арка благословила их именно в ночь схождения луны и солнца.

Отец вырос вместе с Золтером, они были друзьями, и долгое время именно он помогал повелителю Аурихэйма сдерживать надвигающуюся Пустоту. Самую страшную из существующих во всех мирах силу, способную даже смерть поглотить без остатка.

Однажды отец не вернулся: Пустота завладела им и увела за Грань, а Льеру, тогда еще совсем неопытному юнцу, Золтер предложил занять пост главнокомандующего. Военное дело было у них в крови, и он согласился не раздумывая. Что касается матери, она перенесла удар гораздо легче, чем могла бы.

– Если бы во мне было столько чувств, как когда мы вошли под Арку, – сказала она, – я бы умерла в тот же миг, когда его сердце остановилось.

Но чувств не было.

Не было чувств и в нем, вот только сегодня, глядя на нее, он чувствовал. Она – тоже, иначе не опустилась бы перед ним на колени. Мать никогда и ни перед кем не склонялась.

Чувства.

Откуда им взяться в мертвом, угасающем мире?

Откуда, если не от хрупкой, бессильной смертной? Смешно.

Тем не менее смешно ему сейчас не было. Рядом с Лавинией он терял контроль, рядом с ней он переставал быть самим собой (и речь шла вовсе не о личине Золтера). Нет, он просто становился кем-то другим. Другим Льером, которого раньше не знал, которого не понимал, и именно это – странное чувство, слабость – обрушилось на него с силой Глубинной Тьмы.

Он не хотел меняться.

Он не хотел чувствовать, не хотел что-то испытывать по поводу того, через что должен был просто перешагнуть.

Должен – значит, перешагнет.

– Отправь аэльвэю Орстрен в ее владения, – коротко приказал Льер. – И поставь печать, чтобы Двор не пропустил ее в следующий раз.

– Мой повелитель. – Наргстрен склонил голову, но в глазах заговорщика он уловил короткую искру раздражения.

Впрочем, эта искра не значила ровным счетом ничего, и Льер отвернулся: разговор был закончен. С Лавинией тоже.

Он сделает то, что обещал, но до того – никаких послаблений.

Ни ей, ни себе.

Если она его возненавидит, это будет очень кстати. По крайней мере, когда все закончится, у него останется хотя бы ее ненависть. Теперь уже точно его.

Безраздельно.





11




После случившегося меня посетило странное чувство. Развод с Майклом ударил по моей гордости (или, точнее сказать, по тому, что я ею считала), но чем больше сейчас задумывалась о наших с ним отношениях, тем больше убеждалась, что любви не было. Все это было навеяно чарами элленари, вся моя влюбленность, начиная с первого танца и поцелуев украдкой. Впрочем, о поцелуях лучше не думать. Майкл всегда делал это так, будто стеснялся, а может, просто не умел целоваться – под магией не остается места для стеснения.

Магия магией, но я даже ее не чувствовала, зато чувствовала усталость. Глухую тоску, и, пожалуй, на этом все. В таком состоянии меня и застала Лизея.

– Доброе утро, аэльвэйн! Вы сегодня рано… – Элленари наткнулась взглядом на ошейник, браслеты и замерла.

Я же прислушалась к себе и поняла, что по этому поводу тоже ничего не испытываю. Такое абсолютное ничего, какого моя магия просто не предполагала. На лице Лизеи и то отражалось больше чувств, что, несомненно, было очередной странностью. Великая раса элленари не чувствует, в этом меня неоднократно пытались убедить… словами. Зато вчера убедили действиями, и с этим, похоже, остается только смириться.

– Мне очень жаль, – тихо сказала девушка, и мне захотелось запустить в нее чем-нибудь тяжелым.

– Не надо меня жалеть. – Это прозвучало резко, и Лизея кивнула.

– Я жалею не вас. Я сожалею о том, что все так получилось. Не стоило вам ему возражать.

Я усмехнулась:

– За что тебя выгнали из семьи?