Забытый край

Не сразу молодой человек глянул на зеркало. Глянул со злобой, точно зеркало сознательно причинило ему такую боль. Но этот гнев быстро померк, уступая место удивлению.

Та кровь, что осталась на зеркале, плавно, не спеша, но неумолимо расплывалась по поверхности. Вся грязь, пыль, и прочее, чему там быть не следовало, отступало, просто отваливаясь от стеклянной глади. И даже та трещина, точно рана, торопливо затягивалась. И менее чем в пару минут зеркало было как новое.

«Вот дела!» — подумал мужчина, зажимая глубокую рану.

Конечно, ему было больно, но любопытство… разве можно с ним совладать?

Стенсер шагнул к трюмо, приблизился, чуть ли ни в упор, продолжая вглядываться в зеркало и ожидать.

«Должно ведь что-то случиться. — думал он. — Не может такое получиться само собой, без последствий!»

Он ожидал чего-то интересного, любопытного и, по возможности, полезного.

Но вместо этого испытал не шуточный страх.

В отражение, он видел себя, — другого себя, стоявшего позади, — и кровоточившую руку, которая тянулась к его правому плечу.





65




В какое-то краткое мгновение, в уме Стенсера возникло понимание, что удрать не получится. Тот, кто был за спиной, загораживал единственный выход. А окровавленная рука не внушала доверия, не прибавляла веры в то, что можно ещё всё разрешить без конфликта.

Молодой мужчина сделал единственное, что ещё мог, — рванулся вперёд, к самому комоду. Круто обернувшись, он приготовился встретить угрозу лицом к лицу. И даже не заботясь о том, что нечем отбиваться, он был решительно настроен, а руки сжимал до боли.

Он взглядом рыскал по полумраку комнаты, — искал противника.

«Что это за шутка такая?» — думал он, никого не находя.

Не закрывая глаз, молодой мужчина легко мог припомнить ту окровавленную руку, что тянулась к его плечу.

«Как это понимать?» — удивлялся он, но рук не разжимал. — «Разве могло такое просто показаться… или… померещиться?»

Ещё какое-то время он думал об этом, но после, словно снизошло озарение, — он повернулся к комоду и посмотрел в мутное зеркало.

И его догадка оказалась верна. Всё дело было в зеркале.

«Это… издевательство такое?» — не веря, подумал молодой человек.

Там, в поддёрнутом маревом отражение, Стенсер увидел себя. Увидел окровавленную руку, лежавшую на своём плече. И увидел ещё одного себя, стоящего рядом, — другой он горько улыбался. Та зеркальная копия, стоявшая в отражение чуть позади, пристально глядела в зеркало, также, как и он сам.

Стенсер повернул голову, посмотрел туда, где должна была стоять его зеркальная копия, но… никого там не было. Перевёл взгляд на мутноватый кругляш, — в отражение вновь их было двое. Один сердитый, другой печальный.

«И кто это у нас такой остроумный? Кому так нравится издеваться над мной?» — думал Стенсер, всё больше и больше распыляясь. — «Я разве кому-то сделал какое-либо зло? Может, обидел кого? — припомнив речника, мысленно добавил. — Просто так… нет, не было такого… так почему же со мной так обходятся?»

Руки молодого мужчины задрожали. Пальцы побелели от перенапряжения. А в голове начало пульсировать.

«И ладно бы в открытую, честь по чести, лицом к лицу… но нет же! Шутками, издёвками! Что, весело, должно быть, издеваться над человеком, сидя где-то в тени? Ну-ну… — думал он, подходя в упор к комоду — Ну-ну!»

Рука одним быстрым, порывистым движением, врезалась в зеркало, разбив то на мелкие кусочки. И не чувствуя боли, не замечая новых, множественных ран, Стенсер закончил мысль.

«Пусть я и не знаю, кто ты… пусть я не знаю, где ты… но рано или поздно… когда ты, шутник, попадёшь мне под руку… тогда… ох, берегись меня… берегись!»

Встревоженный шумом битого стекла, домовой вбежал в маленькую комнатку. Он видел только спину мужчины и его обессилено свисавшую, всё ещё сжатую в кулаки, руку.

— Что здесь… — домовой запнулся, разглядев, как обильно течёт кровь из множества ран, — происходит.

Стенсер ничего не мог объяснить. Даже не пытался. Та злоба, которая так неожиданно на него накатила, исчезла без следа, совершенно ничего не оставив после себя. Опустащённый, он почувствовал ужаснейшую тоску, точно став той зеркальной копией. Он не понимал, почему ему так стало горестно на сердце, не мог понять себя, и всё же, печально спросил домового:

— Будимир, почему мне так скверно?

Старик только всплеснул руками, и как не разумное дитя, повёл молодого мужчину прочь из злополучной комнаты. После на плечи домового легла тяжёлая доля врачевания ран. Пришлось вытащить редкие, застрявшие в руке, кусочки зеркала. Сами раны домовой замазал кашецой из трав. И только после, уже запыхавшийся от беготни старик, плотно замотал тряпкой, — точно бинтом, рану.

Стенсер тем временем, точно умалишённый, спокойно сидел, почти ничего кругом не замечая. И даже раны, казалось, не замечал. Только слёзы беззвучно катились по лицу.

— Скажи мне, зачем ты это сделал… зачем разбил зеркало? Что оно тебе сделало!

А Стенсер уже не замечал и старика.


Весь день молодой мужчина просидел на лавочке. Туда его вытащил домовой, а после, не смотря на усталость, куда-то торопливо пошёл. И Стенсер просто сидел, как будто бы брошенная кукловодом марионетка, — даже не пытался шевелиться.

— Что это с ним? — удивлялся банник, глядя на Стенсера.

— Вот этого-то я и не знаю! — отвечал домовой.

Дворовой подошёл к своему новообретённому хозяину и с тревогой вглядывался в бесцельно блуждавший взгляд.

— Что случилось? — спросил дворовой.

Домовой начал объяснять, своим братьям, о той запертой комнате, о зеркале и ранах, которые он, домовой, уже обработал.

— Как же ты такое допустил? Где были твои глаза? — сердито говорил дворовой, подойдя к домовому. — Зачем ты вообще нужен, раз в твоих владениях, да такое происходит?

И, что удивительно, домовой, молча, выслушивал обвинения. Только потупился и слушал.

В тот день, уже вечером, все трое духов остались дома. Они помогали человеку, следили за ним, как за маленьким, и даже кормили с ложечки. Разве что, не просили:

— А ну-ка, скажи а-а-а!

Хотя, стоит отдать должное, банник один раз так поступил, и даже заулыбался. Но, стоило ему оглянуться и посмотреть на домового и дворового, как улыбка сразу исчезла.

Его уложили на лежанку. И он, впервые за долгое время, проявил разумность, — самостоятельно накрылся и повернулся на бок. Хозяйственные духи уж было обрадовались, посчитали, что он вновь стал самим собой. Но на все вопросы Стенсер отвечал молчанием. И в то время, как старики приходили в тихое отчаяние, Стенсер проваливался в особо глубокий сон.





66




Он сидел на полу, прислонившись к стене. Ноги вытянуты, а в руках была открытая книга. Низкое окно было настежь распахнуто и в мрачный, пыльный чердак обильно вливалась влажная свежесть, крики детворы и редкие возгласы взрослых.

Глаза скользили по тексту, ничего больше он не замечал. И только босые ноги, сами стопы, согревались жарким светом. Тот же свет ярко освещал выцветшую, жёлтую бумагу с потускневшими словами.

Книжку сжимали маленькие, совсем детские ручки. Глаза не уставали от многочасового блуждания среди нагромождений чернил, а разум с великим наслаждением рисовал вымышленный, или давно минувший мир.

«Среди тихого, почти молчаливого океана, дрейфовал величавый галеон. Его корпус сохранял, следи множество ружейных выстрелов. Его паруса местами стягивали грубые стяжки, и редкие заплаты закрывали раны, нанесённые властною стихией. По его палубе ходили отважнейшие из мореходов, суровые волки морей, известнейшие губители на необозримых просторах. И сама палуба казалась местом рождения легенд, имя которых наводило страх на трусливых сухопутных крыс; имена весёлых, отважный мужчин, готовых броситься на встречу с судьбой, с весёлым смехом, идти на верную смерть.

Ветер трепал знамёна, — три старых, от прежних капитанов. Каждое из знамён являло собой ужасную историю тёмных времён морей. Но четвёртое, самое прославленное знамя, в отличие от других, было молодо и свежо, — его краски не потускнели, а история ещё творилась!

— Капитан! — крикнул один из матросов сверху, свесившись и едва, играючи держась за грот-мачту. — Северо-восток, семь кораблей императора!

Капитан глянул на матроса, сухощавого, но уже порядочно вдохнувшего божественного, солёного духа океана. Капитан ухмыльнулся, видя, как его новый матрос перестал бояться высоты.

Кивнув своему помощнику, капитан подошёл к борту. Взглянув в подзорную трубу, капитан смог среди бескрайней пустоши океана различить совсем уж незаметные черты кораблей.

Ухмылка стала злобной улыбкой. Капитан, едва ли не смеясь, командовал:

— Приготовиться к бою, ублюдки!

— Есть, капитан! — единодушно, радостно заорали матросы.

— Кто первый кровинушку пустит, — первый выбирает свою долю, вне очереди!

— Есть, капитан! — повторился хоровой ор, только на этот раз они умудрились заорать ещё радостнее, более хищно.

— Капитан, — тихо сказал, подходивший со спины, ужаснейше худой, замученный голодом и жаждой человек. Он был закутан в выцветшее тряпьё, кое-как перехваченное меж собой грубыми стежками.

— Что? — с нетерпением в голосе, спросил крупный мужчина, легко отшвыривая от штурвала своего помощника.

Капитан менял курс, беря прямо на императорский флот.

— Это не простые корабли. Семь кораблей… это.

— Мы оба знаем, что это за корабли также хорошо, как и знаем, сколько золота в их трюмах!

— Но, капитан… — вкрадчиво попытался худощавый мужчина.

— Убирайся, пока я тебе не проломил голову!

— Но, капитан Стенсер, — не унимался…