Забытый край

Старик пожал плечами, посмотрел на человека, да сказал: — Не знаю, вроде, всё что знал, уже сказал.

— А где этот… дворовой, обитает?

— Так это там, — махнул Свирыня рукой куда-то в сторону.

Стенсер потратил какое-то время, чтобы узнать точно, где искать «владение» дворового.





* * *


Стенсер стоял у приземистого, покосившегося сарая. Соломенная крыша сильно уж потемнела, было ясно, что: «Протекает… надеюсь, мне не придётся лесть туда, на крышу, и перестилать её, чтобы духа спасать!» — думал молодой мужчина, но сам понимал, что если придётся, и полезет, и научится застилать правильно солому.

Дверные петли заржавели. Пришлось приложить не малые усилия чтобы дверь, с ужаснейшим скрипом, начала открываться. Из сарая потянуло сырость и неприятным смрадом.

«Ох, ну как же вечно мне везёт на грязную работу! Хоть бы раз предложили помочь, просто сидя где-нибудь в тени, в уютном кресле, да с кружечкой чая и хорошей книгой…»

Стенсер так задумался, что невольно колыхнул забытые воспоминания. И до того изумился, что ничего не замечал. Ни шороха внутри сарая, ни странного одинокого стука.

«Книга… книга!» — думал Стенсер, пытаясь вспомнить, что за книга ему пришла на ум. Он увидел, как перед глазами, образ потёртой книги с размытым названием и едва различимым рисунком. — «Книга…»

Он продолжал открывать дверь, но не смотрел во внутрь сарая. Он старался упомнить забытое… был не внимателен, за что и поплатился.

Ему в голову прилетело сосновое полешко. Да так прилетело, что Стенсер упал без чувств. И только где-то в сарае посмеивался дворовой своим застуженным голоском.





44




— А-а-а! — стонал Стенсер, приходя в себя.

Он лежал рядом со старым сараем. И не было сил подняться, но и лежать было невыносимо тяжело. Да и в голове так противно ныло, а в затылке стучало, и тошнота подступала к горлу.

— А-а-а! — стонал молодой мужчина, пытаясь встать.

Казалось бы, простая задача. Но он валился на колени, чувствуя слабость и перестук в висках. Ему хотелось встать на ноги, быть человеком, а не бессильным животным. Но раз за разом падал на колени, стонал и вновь пытался подняться.

В какой-то момент он упал на спину. Уставился вверх, на бледное от жары небо с редкими перистыми облаками. Не сразу, сквозь шум в голове, стал пробиваться посвист порывистого ветра. Только после мужчина услышал хриплый голос, доносившийся из сарая. Неясное, спутанное бормотание, лишившегося рассудка старика. Полоумное, жалкое создание, которое больше не пыталось ему навредить, всё же вызвало столь отчаянный и яркий гнев, что Стенсер зарычал, крепко сжал зубы и заставил себя подняться на слабые и неверные ноги.

Поджилки тряслись. Колени болели, он чувствовал, что не сможет долго простоять. Чувства обманывали, — казалось, что падает, хотя только покачивался на месте. И во рту было так горько… но именно вкус собственной крови не на шутку злил и придавал сил.

— А я ведь тебе и в самом деле хотел помочь… и что же ты сделал?

Почувствовав во лбу жжение, поднял вялую и слабосильную руку. Он ощупал лоб, провёл по нему рукой и не понял, что это там такое болтается. Да и что так отозвалось, словно рукой провёл не по коже, а по рассыпанной соли?

Он опустил руку к глазам, пристально разглядывал ещё толком не высохшую сукровицу. Не понял, что это такое, и вновь поднял руку. Он оторвал кусочек того, что болталось. И вновь опустил руку. На этот раз он разглядывал лоскут кожи, который прежде кое-как ещё держался. Догадка посетила его голову, и только после, уже по-настоящему приходя в себя, он стал понимать, что ему порядочно так раскровили голову. Он стал осознавать, из-за чего ему настолько плохо и почему его так мутит.

— Да он же мне мозги сотряс! — сказал Стенсер и услышал чужой голос.

Перед глазами возник образ людной улицы. Толпы людей, сгрудившейся вокруг двоих. Оба крупные и крепкие. У одного в руках была какая-то железяка, а другой, ощупывая голову, смотрел и не верил в происходившее. Этот голос, того крупного мужика, в грязной, рабочей одежде, вновь прозвучал в голове Стенсер: «Да он же мне мозги сотряс!»

Старик, внутри сарая, расхохотался. А Стенсер вспомнил, что было дальше. Он также взревел, и бросил то же самое скверное ругательство, что и мужик-работяга, бросаясь на обидчика в отчаянном рывке.

Воспоминания оборвались, а Стенсер уже схватился за ручку двери. Он был также отчаянно-решительно настроен. И прежде, не поддававшаяся дверь, с коротким, точно испуганным писком, раскрылась перед ним.

Рыча и ругаясь, Стенсер бросил.

— Конец тебе, дурень!

Но и старик-дворовой был не дурак. Стенсер заметил того на огромной куче дров. И старик, точно защищал своё жильё от вора, решительно и самоотверженно стал метать в молодого мужчину поленья, — в очередной раз, пытаясь крепко приложить бедолагу.

Первое же брошенное полено грозило вновь угодить в голову. Только что-то, что рвалось изнутри, взяло контроль над ещё слабым телом. Точно отмахиваясь от мухи, Стенсер отшвырнул летевшее в его лицо полено. То гулко ударилось о стену сарая. Послышался треск ломаемой, гнилой доски. В руке зазвучала боль, — полешко всё же славно ободрало кожу. Только мужчина не застонал, он также стоял на пороге сарая, в полный рост, расправив плечи, и готовый встретить любую угрозу.

— Думаешь, тебе это поможет? А? Нет, старый, я тебе сейчас такое устрою!

Очередное полешко, брошенное дворовым, полетело куда-то в сторону, а за ним другое. Слышался перестук и треск ломаемых досок. А Стенсер едва ли не дышал огнём от гнева. И всё его тело, все его мускулы, крепко напряглись.


— Ничто тебя уже не спасёт! — рявкнул Стенсер, готовясь к рывку.

Дворовой бросил ещё одно полешко, но молодой мужчина только чуть пригнулся и рванулся вперёд, на сильного и безумного старика.





* * *


Дальше происходило нечто неразумное, инстинктивное и даже безумное. Стенсер раз за разом пытался схватить жалкого старого коротышку, только тот ускользал. И всякий раз дворовой метал в молодого мужчину каким-то старьём. С силой, усердием… Видно понимал, чем ему может грозить оплошность или промедление.

Несколько раз, подловив летевшие в него предметы, Стенсер метал их в старика, но тот словно имел глаза на затылке. Как юла вертелся и избегал удара. Отскакивал, отбегал и опять что-нибудь швырял!

И никто из них не мог подловить другого. Бегали по сараю, обменивались любезностями, только если старик оставался безнаказанным, то руки молодого мужчины уже покрылись множеством серьёзного вида ран и местами припухли. Он ещё сохранял инстинктивное безумие, но уже не такое жаркое и опалявшее разум.

Стенсер начинал понимать, что рано или поздно, один из них, да выдохнется… только рисковать ему не хотелось.

«Если я окажусь слабей, того и гляди, ошибка может стоить жизни… с него станется!»

И ни мало не стыдясь своего решения, выскочил из сарая, захлопнул за собой дверь. Только после, когда он уже шёл в сторону полей, его нагнала запоздалая боль. Но всё же он надеялся: «Может, Кондратий поможет… он в травах смыслит… а сам я, без его совета, того и гляди, помру из-за этого… старикашки!»





45




— Знатно он тебя отделал! — с нескрываемым восхищением говорил Кондратий, оглядывая кровоточившие и опухшие руки Стенсера.

Они стояли меж двух полей, на широкой полевой дороге. Солнце вовсю разгорячало округу. И не далее как в двадцати шагах виднелось марево.

Стенсер не обиделся на добродушную грубость рослого мужика. Тот в очередной раз пообещал помочь, и, как сказал:

— Для начала тебе бы руки подлечить, а уж потом и поговорим о дворовом… и его поведение. — в последнем молодой мужчина услышал не скрываемую угрозу.

И вновь огромный верзила, словно по волшебству, растворился среди бурьяна. Только время от времени до Стенсера долетал звук ломаемых трав.

Не успел молодой мужчина заскучать, под жарким солнцепёком, как Кондратий оказался за спиной и весело гаркнул: — Подставляй руки!

Стенсер с трудом удерживался от желания отдёрнуть руки, когда на них Кондратий стал выжимать сок из огромного пучка трав. Этот удивительный великан с лёгкостью выжимал все соки из самых разных трав, — крепко сжимал пышные пучки, и точно отжимая бельё, сворачивал их.

Когда на открытые раны попадает сок полыни, чертополоха, а также пёс его знает чего ещё, — это…

«Как же больно!» — мысленно орал Стенсер.

Но что удивительно, и во что молодой мужчина не мог до конца поверить, — раны на руках затягивались, а припухлости сходили. Кондратий уже вновь скрылся в травах, но Стенсер не следил за шевелением трав, не слушал, как где-то в глубине бурьяна ломались крепкие травы. Он вообще ничего не замечал, — столь быстрое заживление ран сопровождалось особо острой и ноющей болью.

И всё же, обливаясь потом, валяясь в пыли и глотая её, Стенсер поглядывал на руки, — это получалось ценой не малых усилий, в особенности, волевых. И понимание, что боль не может длиться вечно, что раны затянуться, помогало держаться. Закусывая губы, он пытался не разораться на всю округу, говоря себе: «Я не ребёнок, и не слабак… нужно терпеть… терпеть боль… ведь оплошал, круто так оплошал!»





* * *


— О! — с некоторым восхищение, протянул Кондратий, вернувшись с огромной охапкой трав. — А ты крепче, чем я думал!

Стенсер не шевелился. Он валялся на пыльной дороге и часто дышал. В остальном же… только короткие спазмы пробегались по телу.

— Ну-ну, не гляди на меня так строго! Бывает… — и, наклонившись, верзила выпустил из рук охапку. Сорвав с одной из трав крупную серую ягоду, вложил её в рот человека. — Жуй.

Стенсеру ничего больше не оставалось, кроме как жевать.

Кондратий присел рядом, и с самым невинным видом, стал глядеть вверх, на небо, и разговаривать с бессильным человеком:

— Тут и не такое случалось… но знаешь… я верю, что однажды, этот край вновь оживёт. — переведя взгляд на молодого человека, верзила продолжил. — Наверное, ты вскоре сбежишь, когда начнёшь понимать, что тут, да к чему… И… не подумай чего дурного, но я не стану тебя винить за это! Не ты, так кто-нибудь другой… наверняка найдётся кто-то, кому захочется оживить эти земли.

Огромный мужик раскинул руки, поглядел кругом, и, улыбаясь, сказал: