Вторая жизнь Уве

Лена вдруг прыснула, ну школьница, да и только:

— А мы с Андерсом на озеро идем, на коньках кататься!

Уве кивнул, приняв ее слова как подтверждение того, что разговор окончен, и с тем затворил дверь. Газету засунул под входной коврик. А то кошак с Мирсадом вечно натащат в дом снегу — так хоть будет лучше впитывать.

В кухонном углу валяется реклама, бесплатные газеты — утром Адриан кинул с почтой. Даром только Уве вывел на почтовом ящике печатными буквами «Рекламу просьба не бросать!». Для тупых. Да, видно, Соня так и не сумела обучить этого оболтуса грамоте. Хотя, может, просто Шекспир этот не писал объявлений про рекламу, предположил Уве и заодно решил выгрести остальную макулатуру, захламившую весь дом.

Под горой старых рекламных листовок обнаружил нераспечатанное письмо от журналистки Лены. То самое, что принес ему Адриан, — парень тогда впервые позвонил в дверь Уве.

«Во, тогда хотя бы звонил, а нынче шасть-шасть, то в дом, то из дома — прямо прописался тут», — с досадой подумал Уве, поднося письмо к кухонной лампе, точно искал водяные знаки на купюре. Потом взял столовый нож, вскрыл письмо. Соню, правда, всегда коробило: зачем, мол, вскрывать письма кухонным ножом, когда есть специальный — для бумаги?

Дорогой Уве!

Надеюсь, Вы извините меня за то, что все-таки обращаюсь к Вам. Лена из местной газеты сказала, что сами Вы не хотите лишнего внимания, считая, что не совершили ничего особенного, но, по крайней мере, любезно сообщила мне Ваш адрес. Для меня Ваш поступок всегда будет особенным, и я не в силах об этом молчать. Я с уважением отношусь к тому, что Вы не позволили мне прийти и поблагодарить Вас лично, тем не менее хочу представить Вам кое-кого, кто всю жизнь будет благодарен Вам за Ваше мужество и альтруизм. Таких людей, как Вы, теперь больше не делают. Слово «спасибо» — слишком слабое для выражения моей признательности.



Письмо было подписано тем самым мужиком в костюме и полупальто, который брякнулся тогда без чувств на рельсы и которого вытащил Уве. От Лены Уве узнал, что впоследствии доктора установили причину обморока: нашли в мозгу у мужика какую-то мудреную хворь. Кабы вовремя не хватились да не взялись лечить, доконала бы она мужика в несколько лет. «Так что фактически вы ему дважды жизнь спасли!» — воскликнула Лена до того восторженно, что Уве даже пожалел, что в свое время выпустил ее из гаража.

Уве сложил письмо, сунул обратно в конверт. Поднес к глазам фотокарточку. Оттуда на него глядели три девчушки: одна постарше, наверное, учится в средней школе, две другие примерно одного возраста со старшей дочкой Парване. Вернее, не то чтобы глядели, скорей валялись как куча-мала, каждая с водяным пистолетом, явно крича и хохоча. Позади широко улыбалась белокурая женщина лет сорока пяти, раскинув руки, как орел крылья, — в каждой по пластмассовому ведерку, из ведерок плещет вода. В самом низу кучи лежал тот мужик в костюме — правда, на сей раз в насквозь промокшем поло, — безуспешно пытаясь укрыться от этого ливня.

Уве бросил письмо в мусор, к рекламе, завязал пакет, поставил у входной двери, вернулся на кухню, выудил из нижнего ящика магнит и повесил фотокарточку на холодильнике. Бок о бок со «взрывом на лакокрасочной фабрике» — портретом Уве, нарисованным Назанин по дороге из больницы.



Уве чистит камень еще, хотя сметать с него уж нечего: весь снег, который был, давно сметен.

— Думаешь, я не говорил им, что тебе, как любому нормальному человеку, было бы приятней побыть в тишине-покое? Куда там! Им хоть кол на голове теши, — хмурится он и бессильно кладет на камень обе руки.

— Привет, Соня! — выскакивает из-за его спины Парване и машет так энергично, что огромные варежки птицами слетают с рук.

— Пливеть! — весело кричит младшенькая.

— Не «пливеть», а привет! — поправляет ее старшая.

— Привет, Соня! — кивают по очереди Патрик, Йимми, Адриан и Мирсад.

Уве топает ногами, стряхивая снег с башмаков, кивает на кота, хмыкает:

— Ну а кошака ты и так знаешь.

Пузо у Парване раздалось еще больше, отчего она напоминает гигантскую черепаху, когда, присев на корточки, одной рукой опирается на камень, другой — на Патрика. Правда, сравнить ее с черепахой вслух Уве по понятным причинам не осмеливается. Есть более приятные способы свести счеты с жизнью. Некоторые он даже опробовал.

— А это тебе цветочек от Патрика, детей и меня. — Парване светло улыбается камню.

Потом вынимает еще один цветок, прибавляя:

— А этот — от Аниты и Руне. И горячий привет!

Когда вся разношерстная компания наконец движется обратно в сторону парковки, Парване немного задерживается. Уве пытается спросить, но та лишь отмахивается («а, ерунда, забудь») и еще улыбается хитро — при виде этой улыбки Уве хочется чем-нибудь запустить в Парване. Не больно. Так, чисто символически.

Он лишь что-то бурчит басом в ответ, решив, что пререкаться с бабами себе дороже, что с одной, что с другой. И отправляется к машине.

— Да поболтали о своем, о женском, — нехотя отвечает Парване, вернувшись наконец на парковку и забираясь на водительское сиденье. Что она имеет в виду, Уве не знает, а расспрашивать не решается. На заднем сиденье старшая помогает младшей пристегнуться. Йимми, Мирсад и Патрик тем временем еле-еле втискиваются в машинку к Адриану. В его «тойоту». Крайне сомнительный выбор, коли думать головой, не один раз твердил ему Уве уже в автосалоне. Добро хоть не француза взял. Да еще стараниями Уве сбили цену на восемь тысяч и выпросили для парня зимнюю резину в подарок. И то хлеб.

А ведь не дойди Уве до салона, получилось бы еще хуже: этот салага уже приглядел было «хёндай».

По дороге домой заезжают в «Макдоналдс», чтобы порадовать Йимми и девчонок. А еще из-за того, что Парване приспичило. Больше, конечно, ради этого. Вернувшись в поселок, расходятся по домам. Уве и Мирсад с кошаком, помахав на прощание Парване, Патрику, Йимми и девочкам, заходят за угол сарая.

Трудно сказать, сколько протомился у дверей Уве квадратный человек. Может, прождал все утро. Лицо сосредоточенно-бдительное, стоит по стойке «смирно», как дозорный на боевом посту. И мороза будто не чует, точно из дубовой колоды вытесан. Но тут из-за угла выходит Мирсад, и человек вдруг оживает: квадратное туловище вдруг переступает с правой ноги на левую.

— Здравствуй, — говорит он, приосаниваясь, и тут же переступает обратно на правую.

— Здравствуй, папа, — смущается Мирсад, останавливаясь метрах в трех от отца, сжавшись, точно не зная, куда спрятаться.



Вечером Уве ужинает на кухне у Парване с Патриком, пока в его собственной кухне отец с сыном на двух языках беседуют о разочарованиях и надеждах и о том, что значит быть мужчиной. Больше всего, вероятно, говорят о мужественности. Соне бы их беседа по сердцу пришлась, знает Уве. Улыбается в усы — так, чтоб не заметила Парване.

Старшая же, перед тем как лечь спать, вкладывает ему в руку бумажку, на которой написано «Приглашаю на деньрожденье». Уве внимательно читает от корки до корки, словно ему дали ознакомиться с нотариальным договором дарения доли квартиры.

— Эх ты. Так тебе небось и подарок нужен, — бурчит он наконец.


— Не надо мне ничего покупать. А вообще я хочу только одну вещь.

Уве сгибает приглашение пополам, отправляет в задний карман штанов. Уважительно разводит руками.

— И какую же?

— Дорогущую, мама мне все равно такую не купит, так что без разницы, — отвечает девочка, не поднимая глаз, и качает головой.

Уве понимающе кивает, как уголовник, получивший сигнал от товарища, что их телефон прослушивают. Оба озираются, не затаились ли за ближайшим углом папа с мамой. Наконец девчушка, сложив ладони рупором, шепчет Уве на ухо:

— Айпад.

Судя по виду Уве, слово это говорит ему приблизительно столько же, сколько какой-нибудь «ватленьшкаваос».

— Компьютер такой. Там есть специальные программы для черчения. Для детей! — шепчет она уже чуть громче.

И в глазах ее будто загорается огонек.

Ой как знаком Уве этот огонечек.





38. Уве и конец одной истории





Люди делятся, грубо говоря, на две категории. На тех, кто понимает, сколь хороши белые шнуры, и на тех, которым без разницы. Йимми вот принадлежит к первой. Он обожает белые шнуры. И белые телефоны. И белые планшеты с надкушенным яблоком на задней стороне. Примерно это успевает усвоить Уве, пока они едут в город: всю дорогу Йимми восторженно трещит о вещах настолько скучных всякому рационально мыслящему человеку, что Уве погружается в некоторое медитативное состояние, и треп толстоватого юноши превращается в невнятный гул.

Едва Йимми со здоровенным бутербродом, щедро намазанным горчицей, плюхнулся на переднее сиденье «сааба», как Уве пожалел, что попросил парня о помощи. В магазине оказалось не легче: едва вошли, Йимми сперва принялся бесцельно слоняться между полками, а потом со словами «Щас, только шнуры гляну» пропал и вовсе. Хочешь что-то сделать — полагайся только на себя, лишний раз убеждается Уве и направляется к кассе один. И лишь когда неопытный продавец пытается познакомить Уве с ассортиментом портативных компьютеров, а тот ревет на весь зал: «Ты чё, блин, жертва фронтальной лоботомии?» — лишь тогда толстяк спешит на выручку. Но выручать не Уве, а работников магазина.

— Мы вместе, — кивает Йимми продавцу с таким выражением, словно тайным рукопожатием сигнализирует: «Не волнуйся, я — свой!»

Продавец от расстройства делает долгий вдох, жалуется на Уве:

— Я ему помочь хочу, а он…

— Впарить мне ТУФТУ, вот чего ты хочешь! — гремит Уве, не давая тому договорить, и хватает с ближайшей полки первый попавшийся предмет с небезобидным намерением запустить в продавца.

Уве даже не знает толком, что подвернулось ему под руку, вроде какая-то белая розетка — в любом случае штука довольно увесистая: продавцу мало не покажется, если что. Продавец глядит на Йимми, уголки глаз нервно дергаются — от общения с Уве тик такого свойства нападает на людей столь часто, что впору говорить о нем как о синдроме имени нашего героя.

— Слушай, он же как лучше хотел, чувак, — смело встревает Йимми.

— Я ему макбук показываю, а он мне: «Что у тебя за машина?»

— Вполне резонный вопрос, — бормочет Уве, уверенно кивая Йимми.

— А у меня нет машины! Мне машина вообще не нужна, я в принципе за экологический транспорт! — отвечает продавец, в голосе — смесь безотчетной злости с желанием спрятаться, свернувшись клубочком.

Уве смотрит на Йимми и разводит руками: мол, с этим гусем все понятно.

— Ну, спрашивается, как с таким разговаривать? — кивает Уве на продавца в явном ожидании немедленной поддержки.

Чтоб утешить продавца, Йимми кладет тому руку на плечо и призывает Уве успокоиться и сбавить обороты. Уве, и не думая успокаиваться, возражает, что и так спокоен как слон.

— А тебя где черти носили? — напускается он уже на Йимми.

— А? Я-то? Да так, там мониторчики позырил — думал, свежачок какой подвезли, — оправдывается Йимми.

— Тебе что, монитор нужен? — не поймет Уве.

— Да нет, — пожимает плечами Йимми, как будто Уве что-то странное спросил — так Соня обыкновенно изумлялась: «А при чем тут это?» — поинтересуйся Уве, на что ей сдалась еще одна пара туфель.

Продавец под это дело пытается слинять, но Уве резко выставляет ногу, отрезая ему путь к отступлению.

— А ты куда? Мы только начали!

Лицо у продавца становится грустным-грустным. Йимми, подбадривая юношу, хлопает его по спине:

— Да не загоняйся, нам только айпад выбрать, есть у вас чё?

Продавец смотрит на Уве. Смотрит на Йимми. Потом в сторону кассы, стоя возле которой пять минут назад Уве разорялся, что не возьмет «это убожество без клавиатуры». Вздохнув, собирается с духом: