Вторая жизнь Уве

— Д-д-да… Я подумал, ничего ведь? Да? Извините. О’кей?

Он и кофе сварил, замечает Уве. Кошак на полу уминает тунца. Уве кивает, но не отвечает Мирсаду. Вместо ответа сообщает как бы между прочим:

— Ну, мы с кошаком пойдем пройдемся по округе.

— А можно мне с вами? — тут же напрашивается Мирсад.

Уве слегка огорошен, смотрит на Мирсада, как будто встретил на променаде лохотронщика, наряженного в костюм пирата, и тот предложил ему угадать, под какой из трех чашек спрятан серебряный пиастр.

— Может, чем пригожусь, — спешит добавить Мирсад.

Уве выходит в прихожую, обувает шлепанцы на деревянной подошве.

— У нас свободная страна, — бормочет он, открывая дверь и выпуская кошака.

Мирсад, очевидно, трактует эти слова как «милости прошу!» и, живо натянув пуховик и ботинки, выскакивает следом. Но Уве жестоко ошибался, если понадеялся, что в их компанию не затешется еще один незваный гость.

— Здорово, пацаны! — кричит им Йимми, стоило им выйти на дорожку между домами.

Тяжело пыхтя, нагоняет компанию — на нем ядовито-зеленое трико, облегающее тушу так плотно, что Уве поначалу решил, что сосед выкрасил свои телеса в зеленый цвет.

— Здорово! — застенчиво отзывается Мирсад.

— Йимми! — представляется запыхавшийся Йимми и протягивает пятерню.

Тем временем кошак от избытка нежности все норовит потереться о его ноги, но, припомнив, как в прошлый раз Йимми схлопотал по его милости аллергию и угодил в больницу, решает выразить чувства иным способом — валится в сугроб и ужом вертится в снегу. Йимми весело подмигивает Уве:

— Я вижу, ты всегда в этот час выходишь, чувак, — ну, дай, думаю, прибьюсь к вашей тусовке? К тому же мне свои мяса́ бы подраструсить.

И довольно кивает, отчего жирный подбородок его мотается, точно парус на штормовом ветру. Лицо Уве выражает крайнее сомнение.

— А ты что ж, встаешь в это время?

Йимми ржет во всю глотку:

— Блин, чувак! Я просто еще не ложился!



Вот так в то утро и идут на обход всей гурьбой: кошак, толстый аллергик, голубой и Уве. Уве смотрит, как они шеренгой шествуют в сторону гаражей, и думает, что из всех народных дружин, какие только были в истории человечества, ему досталась, пожалуй, самая завалящая.

— А ты как тут оказался? — интересуется Йимми, игриво стукая Мирсада в плечо. Они как раз подходят к гаражам.

Мирсад, не вдаваясь в подробности, отвечает, что поссорился с отцом и покамест живет у Уве.

— А чего с фазером-то поцапались? — спрашивает Йимми.

— А это не твоего ума дело, — вовремя вступается за Мирсада Уве.

Йимми на секунду замирает, но, пожав плечами, в тот же миг забывает вопрос и как ни в чем не бывало топает дальше. Мирсад смотрит на Уве с благодарностью. Уве пинает носком знак.

— Не, по чесноку, чувак. Ты реально ходишь к гаражам КАЖДОЕ утро? — с воодушевлением допытывается Йимми.

— Хожу, — с чуть меньшим воодушевлением отвечает Уве.

— А смысл?

— Проверяю: а вдруг взломали.

— Чё, правда? И чё, были взломы?

— Нет.

Йимми, похоже, пытается осмыслить ответ. Уве трижды дергает за ручку ворота своего гаража.

— Не было — не значит, что не будет, — бурчит Уве и идет на гостевую автостоянку.

Кошак косится на Йимми, судя по виду, весьма разочарованный его умственными способностями. Йимми, поиграв губами, щупает пузо. Точно решил проверить, много ли жира растряс в результате спонтанного моциона.

— Слыхал про Руне? — кричит он вдогонку Уве, припуская за ним мелкой рысью.

Уве не отвечает.


— Из социалки приходили, хотят забрать его, прикинь, — поясняет Йимми, догнав его.

Уве достает блокнот, переписывает номера машин. Йимми явно воспринимает его молчание как знак того, что Уве — весь внимание, и давай рассказывать дальше:

— Прикинь, засада, Анита ведь сама просила, чтоб отрядили сиделку, ты прикинь. Руне, мол, ваще никакой, ну а ей типа невмоготу. А социалка комиссию назначила, всю ботву, а потом гоблин из социалки ей звонит какой-то и говорит, мы типа подумали: чего вам корячиться. И решили упечь Руне — в приют не в приют, короче, в богадельню. Ну а Анита им: тогда типа пошли на хрен, забудьте, не надо мне ни сиделок, ничего ваще. А гоблин тот, короче, напрягся не по-детски и давай на нее наезжать. Постановление комиссии, говорит, не отменить, поздняк метаться, сама же, говорит, просила помочь. А сейчас комиссия дело свое сделала и ничего типа не попишешь, прикинь. Теперь, что бы она ни говорила, им без разницы — знай гнут свою линию. Врубаешься?

Йимми замолкает и кивает на Мирсада в надежде, что тот поддакнет.

— Жесть… — неуверенно констатирует Мирсад.

— Да ПИПЕЦ какая жесть! — кивает Йимми, сотрясаясь всей верхней частью своего студенистого тела.

Уве, засунув ручку с блокнотом во внутренний карман, отправляется в сторону мусорки.

— Да ну, они там еще сто лет провозятся с этими постановлениями. Сказали, что заберут на неделе, значит, еще год или два не почешутся, — хмыкает он.

Уве ли не знать, как работают эти чертовы бюрократы.

— Так они ж… Уже постановление приняли, чувак, — говорит Йимми и чешет голову.

— Ну и что, апелляцию подать, да и леший с ними! Еще на несколько лет! — не сдается Уве, проходя мимо него.

Йимми озадаченно смотрит вслед, словно размышляет, идти за ним или нет — стоит ли оно таких усилий:

— Дак она подавала уже! Два года письма им писала и все такое!

Услыхав это, Уве не останавливается. Однако замедляет ход. И слышит, как Йимми топает по снегу следом.

— Два года? — спрашивает Уве, не оборачиваясь.

— С гаком, — подтверждает Йимми.

Уве словно подсчитывает в уме, сколько это будет в месяцах.

— Вранье. Соня бы знала, — решительно возражает он.

— Да не мог я сказать — ни тебе, ни Соне. Анита не велела. Сам знаешь…

Йимми замолкает. Опускает глаза. Уве оборачивается. Вскидывает брови:

— Чего «сам знаю»?

Йимми тяжко вздыхает.

— Она… говорила, у вас своих проблем выше крыши, — тихо мямлит он.

Над ними повисает тишина, такая плотная — хоть топором ее руби. Йимми боится поднять глаза. А Уве словно воды в рот набрал. Входит на мусорную площадку. Выходит. Заходит в велосипедный сарай. Выходит. Но видно, что-то с ним происходит. «Последняя соломинка сломала шею верблюду», — говаривала Соня. Вот и последние слова Йимми красной тряпкой маячат у Уве перед глазами, и он уже задергался, и внутри его зарождается безрассудный гнев — зреет, растет, поднимается, все быстрей и быстрей, точно тромб набухает в груди. Все яростней, все исступленней рвет Уве ручки дверей. Пинает пороги. И тут Йимми окончательно добивает его, пробормотав что-то типа: «Все, пипец, чувак, упекут они теперь Руне сам знаешь куда». Уве со всего маху бахает дверью мусорки, сотрясая хлипкую конструкцию. Стоит к компании спиной, сопит все тяжелей.

— Ты в порядке? — спрашивает Мирсад.

Оборотившись, Уве обрушивает на Йимми весь свой долго сдерживаемый гнев:

— Вот как, значит, она сказала? Не захотела просить Соню о помощи, потому как у нас «своих проблем выше крыши»?

Йимми испуганно кивает. Уве упирается взглядом в землю, грудь под курткой ходит ходуном. Он думает, как бы отреагировала Соня. Кабы ей сказали, что ее лучшая подруга не пришла к ней за помощью, решив, что у Сони у самой «проблем выше крыши». Сердечко ее разорвалось бы в клочья.

Подчас трудно объяснить, отчего некоторые вдруг поступают так, как поступают. Бывает, конечно, они знают: рано или поздно все равно придется это сделать — так чего ж тогда откладывать? А бывает наоборот — вдруг понимают, что должны были поступить так давным-давно. Уве, хотя всю дорогу знал, как ему поступать, в душе, как и все люди, верил, что все еще успеется. Ведь мы всегда надеемся, что еще успеем что-то сделать для другого. Сказать ему нужные слова.

Или подать апелляцию.

Уве сосредоточенно уточняет у Йимми:

— Два года?

Йимми кивает. Уве крякает. В первый раз за все время он выглядит растерянным.

— Я же думал, она только начала. Думал, я… у меня… вагон времени, — бормочет он.

Йимми озадачен, словно гадает, с кем сейчас разговаривает Уве — с ним или с самим собой. Уве поднимает глаза.

— Стало быть, они вот-вот приедут за Руне? Что, правда? И вся эта волокита, апелляция, вся эта гребаная возня — что, все это уже позади? Ты УВЕРЕН?

Йимми кивает еще раз. Открывает рот, чтобы добавить что-то, но Уве далеко. Он уже шагает по дорожке между домами, напоминая героя черно-белого вестерна, собравшегося отмстить врагам за смертельную обиду. Дойдя до крайнего дома, около которого по-прежнему стоит белая «шкода», зажатая прицепом, бешено барабанит в дверь, словно вопрос не в том, откроют ли ему, а в том, успеют ли, прежде чем он разнесет ее в щепки. Перед ним, в полном смятении, возникает Анита. Уве идет прямиком в прихожую.

— Где у тебя бумаги из социальной службы?