Всего лишь сон

Николас посмотрел на часы: прошло десять минут. Меган сладко посапывает. На ней лишь майка и хлопчатобумажные трусики. Он не выбирал ее, ровно, как и она не выбирала его. Но в этот момент, когда она лежала на боку, зажав между ногами большую белую подушку, чтобы увеличившийся живот не мешал ей во время сна, она выглядела для него самым родным, что у него когда-либо было. Роднее матери? Возможно. И Рита бы простила ему такие мысли, ибо была мудрой женщиной.

Что он видел? Он видел спящую женщину. ЕГО спящую женщину. Без легкой улыбки смотреть не получалось.

– Правда она прекрасна? – шепотом спросил он у Блонда. Тот в ответ замурчал – впервые под рукой Николаса. – Буду считать это согласием.

Ник решил взглянуть на себя со стороны: вот он, взрослый мужчина, сидящий в мягком кресле с книгой в руках, рядом стоит стакан горячего кофе объемом не менее полулитра, а на коленях мурчит огромный пушистый кот.

– Вот так вот, мистер Блонд, – шепнул Николас, – еще год назад жил под девизом: секс, наркотики и рок-н-ролл, а теперь установлена версия для престарелых: кот, книга и кофеин. Много кофеина.

Меган пошевелила рукой, чем сразу привлекла внимание кота и Николаса. Ее мышцы были расслаблены, ничего не выказывало опасения. До будильника оставалось десять минут.

Когда сработал сигнал, Николас уже был рядом. Меган сказала, что все в порядке, что ей ничего не снилось, и это было прекрасно. Она сходила с полуприкрытыми глазами в туалет, а потом тут же легла в постель и заснула. Джеймс Блонд решил, что на сегодня его раздача внимания окончена, пора снова соблюдать дистанцию. Видя, что Николас не ложится рядом с хозяйкой, он с удовольствием занял свое прежнее место: у ее ног.

Николас сделал глоток кофе, взглянул на часы: скоро час ночи. Пока все было хорошо. Вот только читать ему совершенно не хотелось. Он вспомнил о том, что прочитал в тех письмах. Они были написаны, чтобы пробудить страх. Но что есть страх? Страх перед чем? В чем его сила?

Он задумался. Ночь, пожалуй, создана для трех вещей: для любви, для долгих бесед или для размышлений. Кто-то скажет, что для сна, но сон – это лишь побочное явление ночи и самой жизни, обязательство перед уставшим телом, которое только ворует у нас время, как раз предназначенное для любви, долгих бесед и размышлений. Тот, кто умеет ценить время, кто стремится каждую минуту своей жизни потратить с пользой, он мыслит шире. Время – это его бесценная валюта. Мудрый человек делает вклад из этой валюты, депозит времени: каждую минуту он создает что-то, что приносит ему прибыль не материальную, но моральную, доставляющую удовольствие. И для такого человека сон – это наказание, которого ему не избежать.

– Днем человек работает, чтобы жить, – прошептал он себе под нос, – а ночью спит, чтобы жить. Только когда будет это «жить»? Меган живет во сне. Она может побывать в любом уголке мира. Но ведь это не то. А просто: «жить»?..

Осталось десять минут и половина термоса. Меган не шевелилась, в отличии от ее живота, внутри которого кто-то, похоже, устроил тренировку по футболу. Николаса это не могло не умилять, но он перевел взгляд на глаза Меган: под веками «забегали» глазные яблоки, и это насторожило его. Он отложил кофе, подошел к кровати и присел рядом с Меган. Ее тело потело, дрогнула левая нога.

До будильника оставалось семь минут.

– Меган, – сказал Николас, – проснись. Слышишь? Давай, проснись.

Он легонько потряс ее за плечи, она застонала, но не проснулась. Он потряс сильнее. Глаза открылись.

– Ник… – вяло пробормотала она и положила голову ему на грудь. – Напомни мне, почему ты со мной?

– Потому что такой чокнутой больше не найти во всем мире, – ответил он.

– Ах, да, точно, – шепнула Меган улыбнулась, закрыла глаза и положила голову на подушку. – Сколько минут я не доспала? – спросила она.

– Семь, – ответил он.

– Отмени ближайший сигнал…

Говоря это, она уже засыпала. Николас отключал все будильники, отчет пошел заново. У Меган было больше сорока минут на то, чтобы поспать беспробудным сном и, если повезет, отдохнуть за это время. Сейчас он намеренно не спрашивал ее о том, что ей снилось. Не стоит тратить на это время ночью. Ей необходим отдых.

«Любовь, беседы, размышления», – снова подумал Николас, сел в кресло и отпил кофе из термоса.

Он смотрел на нее и понимал, что то, что происходит с ней – ненормально. С ними. Но что есть нормальность? Кто нормальный, а кто нет? Все ли люди, проходящие курс лечения у психиатра – психически больны, и все ли люди, ни разу не бывавшие на его приеме – здоровы? Есть ли гарантии того, что и сам психиатр здоров психически?

Принято считать, что человек нормальный, если он выглядит свежим, ухоженным, он приветлив, мыслит рационально (по общепринятым стандартам рациональности). Вся его жизнь стремится к идеалу, сам он – идеал, а в идеальном мире нет места для сомнений и погрешностей. Но, когда в его идеальной жизни появляется нечто такое, что его может смутить… что тогда? Депрессия? Ах, да, нормальным людям свойственно иногда впадать в депрессию. Депрессия время от времени – это норма, нормальнее всех норм мира.

Но человек, который не всегда радостно разговаривает со своими знакомыми, а иногда и вовсе избегает встреч с ними, позволяет себе вольность в мыслях, в фантазиях, выход за границы рациональных взглядов на жизнь – он умеет анализировать свой внутренний мир, умеет сосредоточиться на себе, умеет вовремя обеспечить своего внутреннего человека покоем и отдыхом, чтобы избежать той самой «нормальной» депрессии. Да, такие люди обществом воспринимаются, как психи, но на самом деле – они самые психически здоровые люди. Они всегда пребывают немного за гранью общепринятой нормальности, потому в их жизни нет перепадов от штиля к шторму: их лодка все-таки немного сотрясается, но это они ее раскачивают, пританцовывая в ней. И улыбаются. Бессовестно по-сумасшедшему улыбаются.

Он взглянул на часы – прошло двадцать минут. Меган спит. Николас надеялся, что она видит хорошие сны. Или хотя бы не плохие. Любой из тех страшных личностей, какие были описаны в посланиях, представляли для Меган огромную опасность. Их давно нет в живых, но тот демон, что обосновался у нее в голове, умеет принимать любой образ, полностью копируя все их привычки и зверства. Как знать, может это действительно духи, которых бугимен призывает на службу, к тому же они и при жизни творили лишь зло.

Значения это не имело. Их появления во снах у Меган не сулило ничего доброго.

Она застонала и пошевелилась. Николас взглянул на часы: до будильника осталось тринадцать минут, но в этот раз она ведь спала дольше.

Стон перешел в плач, и Николас принялся незамедлительно будить Меган. Вышло это не сразу, но, открыв глаза, она тут же расплакалась. Ему было непривычно видеть ее такой, оттого больнее вдвойне.

– Это было жутко, – сказала она, – неописуемо жутко.

– Все потом, – Николас обнял ее и прижал к себе, – не думай сейчас об этом. Все хорошо, ты дома, а я рядом с тобой. Все позади.

– Как вылечится от сна? – спросила Меган, немного успокоившись. – Я не хочу больше спать. Но я не смогу не спать вечность.

– Этого он от тебя и добивается. Не сдавайся. Борись.

– Для чего? – она подняла глаза на Николаса. – И что значит – не сдаваться и бороться? Продолжать спать урывками по тридцать-сорок минут, а ты при этом будешь меня сторожить? А когда будешь спать ты? И откуда такая уверенность, что потом станет легче? Мы не можем всю жизнь ждать это мифическое «потом», жить ведь хочется сейчас!

– Меган, прошу, успокойся, – он обнял ее еще крепче, – ты прекрасно понимаешь, что истерика ни к чему хорошему не приведет. Ты мудрый человек, и сейчас ты возьмешь себя в руки, подумаешь о хорошем и… расслабишься. Ты знаешь, что должна спать. Я понимаю, что тяжело и обидно принимать его условия, но на данном этапе у нас нет выбора. Ни у тебя, понимаешь, а у нас. Ты не одна. И это главное.

– Мы – это главное.

– Самое главное, – он положил руку на «неспокойный» живот. Все было по-семейному правильно, по-семейному красиво.

– Семья, – шепнула Меган и прикрыла глаза.


Обнявшись, они пролежали почти все время, что было отведено на очередную фазу сна. За несколько минут до очередного будильника Николас заметил, что Меган уснула, и он снова отключил ближайшие сигналы.

Ее голова лежала на его груди, между ног все еще была зажата подушка. Кот перелег на освободившееся кресло. Плечо Николаса затекло, но он не хотел шевелиться, чтобы не потревожить сон Меган. Он не мог увидеть, как неестественным способом сжимаются ее глаза и губы, но почувствовал, как мелкой дрожью содрогается ее тело, прикрытое тонким одеялом.

Слабый стон с трудом прорезался сквозь зажатые губы. Николас отбросил одеяло, чтобы снова будить Меган, когда заметил пятнышки крови на майке.

– Меган! – громко крикнул он и слишком резко дернул из-под нее свое затекшее плечо. Он подскочила, издав пронзительный долгий крик, продлившийся не менее двух секунд. Затем она ухватилась руками за свой живот и громко зарыдала.

– Больно! Жжет! – кричала она.

Николас помог поднять ей майку и увидел на растянутой коже живота в промежутке между выпяченным пупком и резинкой трусиков вырезанную линию, тонкий разрез, из которого сочилась кровь.

– О Боже, Ник, – рыдала Меган, – как же больно!

– Я сейчас обработаю, не волнуйся, – ответил Ник, хотя понимал, что волноваться она будет. И еще как! Его самого трясло так, словно он держался одной рукой за оголенный провод под напряжением.

Наспех оценив опасность пореза, Николас поспешил на кухню за аптечкой. Боковым зрением он заметил время, которое показывал дисплей на микроволновой печи: 03:04. «Совершенно бесполезная информация», – успел подумать он.

– Порез не глубокий, – успокаивал он Меган, протирая раны, – повреждена только кожа. Я уверен, что ребенку ничего не угрожает. Не нервничай.

– Ты сам понимаешь, что просишь о невозможном? – взмолилась Меган.

– Прекрасно понимаю, Мег, но я же должен был попытаться, – он насилу улыбнулся.

Лоб блестел от пота, руки, казалось, дрожали. Наклеивая пластырь Ник подумал о том, что растущий живот не будет давать порезу быстро срастаться. И наверняка останется шрам. К тому же, что Меган скажет на осмотре в больнице? Столько вопросов, на которые нет ответов, нет рациональных объяснений. Ох уже эта нормальность… Вынуждает выдумывать «правильную» ложь и отрекаться от «неправильной» правды.

– За что нам все это? – тихим голосом спросила Меган, когда Николас закончил заклеивать рану.

– Можно я буду честным? – ответил тот. – Не буду больше говорить о том, что все это – испытание, или временные трудности, или наказание за некий кармический долг. Чушь это все. Это гребаный демон, который выбрал тебя, выбрал нас не потому, что мы в чем-то провинились в этом мире, а потому, что он буквально является исчадием ада, по непонятным для нас причинам избравший тебя в качестве своего места обитания. В качестве объекта, из которого можно высасывать жизнь. В том нет никакой твоей вины. Когда кто-то идет вечером по неосвещенному переулку, и его подрезают с целью обокрасть, тот человек не виноват. Он просто шел в темноте. Нет его вины в том, что именно в том месте ему было необходимо пройти.

– Остановись, – попросила Меган, – прости, но хватит. Не говори, прошу. Давай помолчим. Очень болит голова и бешено колотится сердце. Я скажу только одно: если я найду способ, как убить эту мразь, отравляющую нашу жизнь, то я с радостью сделаю это.

– Один вопрос, всего один, можно?

Она кивнула.

– Это те письма, да?

Она снова кивнула.

Они лежали в постели несколько минут в полной тишине. В комнате горел свет, что явно не устраивало мистера Блонда, который был вынужден провести остаток ночи на диване в гостиной.

Меган знала, что там, во сне, в ее особом, странном измерении М ее ждет он. Не знала, в чьем облике на этот раз, но знала, что он ждет. Она это чувствовала. Но выброс адреналина был настолько мощным, что ни ей, ни Николасу, который все это время с нежностью гладил ее волосы, спать не хотелось.

– К черту все, – наконец сказала она, – именно к нему. Пусть бугимен отправляется к черту. Надоел страх. Ник, – она улыбнулась, – пригласи меня на кофе.

– Что? Сейчас? – удивился Николас.

– Да, сейчас. Свари нам кофе, пожалуйста. Такой, какой мы пили в нашу первую встречу. Помнишь?

– Латте, – ответил он, – с молочной пенкой.

– Да. Я думаю, получится романтично: мы будем пить кофе у окна, встречая рассвет. А потом заснем. И, как знать, может проснемся в нашем кафе, за нашим столиком.

– Было бы неплохо. Но что, если…

– Нет, – перебила она его. – Нет смысла бояться. Ты прав. Я не виновата, что должна пройти по темному переулку. Мне очень страшно. Обосраться, как страшно…

Они рассмеялись. Очень громко рассмеялись. Николас не слышал раньше, чтобы Меган так ругалась, он не знал, что внутри у нее припрятана особая ее сторона, которая согласна намеренно ходить по темному переулку, зажав в одной руке едва заметный перочинный нож, а в другой – огромный топор.

– …но я все равно живу, – продолжила она. – Буду учиться выживать в страхе, попутно изучая его и выискивая способы избавиться от него. Выбора у меня нет. Ты верно говоришь. А теперь сделай нам кофе, – она поцеловала его в небритую щеку, – а я посещу туалет – излюбленную комнату таких колобков, как я.

Они пили кофе, ели печенье, Николас достал из морозильной камеры фисташковое мороженое. Они выглядели расслабленными, хотя ни один не расслабился по-настоящему. Да и как тут расслабишься, когда под пластырем на животе у Меган сочится кровь?

– Мы самая странная пара, – стараясь не думать о боли, улыбнулась Меган, – мы даже страннее тех, кто знакомится в интернете.

– Зато и самая необычная пара, – улыбнулся Николас. – Может, кому-то и снилась его «судьба», но уж точно не так, как это приснилось нам.

– Ты думал о том, как бы мы сейчас жили, если бы не наши сны?

– А зачем? Ты же сама знаешь, что это пустая трата времени и своих внутренних ресурсов. Ну, допустим, мы бы стали это обдумывать. И что? Сожалеть мне не о чем, а если бы и было… какой прок? Все произошло так, как произошло. И произошло, я хочу сказать, весьма неплохо. А этот демон… Ты сама говоришь, что он давно уже там. Просто именно сейчас он решил активизироваться. Я очень сожалею, если это мое появление спровоцировало это, но я уверен, что рано или поздно он бы проявил себя.

– Ты не в чем не виноват, и ты это знаешь. А вместе мы это переживем, верно?

– Верно.