Всего лишь сон

Он больше не приходил к ней, и Дельфина больше не могла творить. Она молила, но Он ее не слышал. Без искусства художник умирает. Так случилось и с Дельфиной Лалори.





Письмо №2




«Если это не ад, то что же?»

Так думал каждый, кто попадал сюда. Те, кто ранее отрицал существование ада, тут же раскаивались в этом, но убеждение в том, что нет рая, там крепло с каждой прожитой минутой. Нет, не прожитой. Вынесенной там минутой. Ибо то была не жизнь, то было лечение от жизни, изучение всех ранее неизвестных людям способов, как исцелить землю от ее разрастающейся раковой опухоли – от человечества.

Генерал-лейтенант – личность важная, уважаемая и значимая. Его гениальный ум и высокий профессионализм в области хирургии помогли ему достичь неслыханных высот. И, как многие великие мастера своего дела, вдохновение и идеи доктор Ишии черпал, когда отдыхал и восстанавливал потраченные силы. Он знал, что многим великим их открытия пришли во сне. Пример тому – периодическая таблица, которой он руководствовался при создании того, что было принято считать биологическим оружием. Сам же Широ Ишии называл это вовсе не оружием, а лекарством для мира, избавлением человечества от бесполезного биомусора.

Странное вдохновение посещало маэстро по утрам. Он был полон идей и готов к самым немыслимым экспериментам. Начинал он с весьма безобидной вивисекции, что практически не приносило никакого удовлетворения мастеру. «Все не то, не то», – твердил про себя доктор Ишии. Во сне все было куда проще. Но, когда угроза войны стала слишком велика, и его страна нуждалась в его гениальном и извращенном уме, то ему предоставили полную свободу действий с неограниченным материалом для работы.

Было увлекательно сравнивать последствия обморожения и переохлаждения: столь разное влияние на организм и столь схожие полученные результаты. Но разве результаты были важны для мастера? Настоящий художник наслаждается не только результатом, но и процессом своей работы. Это – пища для него, его воздух. Вставляя клещи в беременную женщину, извлекая из нее «биоматериал», которым она и была беременна – что может быть более вдохновляющим для такого гения, как Широ Ишии?

Но все это было предсказуемо. Даже ребенок знает, что от прикосновения кожи к острому предмету появится разрез, из которого струйкой будет вытекать кровь, разница лишь в преследуемой цели, соответственно и в толщине лезвия этого острого предмета, и в длине полученного разреза: чем длиннее и шире разрез, тем больше струя. Это все уже было неинтересно и скучно. Ишии не мог спать: его терзали мысли о том, что его гений теряет сноровку, теряет вкус к жизни.

Тогда он стал испытывать на имеющихся у него биоматериалах настоящее лекарство. В отчетах Широ указывал: «Биологическое оружие», но он – доктор, а посему это было лекарством. И безусловно, оно лечило. Ох, как оно умело исцелять. Он изобретал прививки для планеты. Получая вакцину, сперва приходилось вытерпеть последствия: биоматериал корчился от мучений, у кого-то отсыхали конечности, у кого-то разъедало внутренние органы до тех пор, пока кислота, их прожигающая, не выходила наружу через кожу, тела других покрывались язвами, кто-то опухал настолько, что задыхался от расширившихся до ненормальных размеров стенок гортани, из-за чего воздух не мог попасть в легкие. А затем биоматериал умирал, а значит планета вакцину приняла и переболела ею. Больше вакцины – меньше болезней. Все просто.

Доктора ценили по заслугам. Его руководство было менее сентиментальным, потому его труды формально значились так: испытания микроорганизмов на военнопленных врагах, создание биологического оружия, хирургические опыты, эксперименты по воссозданию искусственным путем природных болезней. Большие успехи. Много жертв. Неоценимая заслуга перед своей страной.



***

– И зачем ты все это прочитала?..– пробормотал вслух Николас, откладывая второй лист и переходя к третьему.





Письмо №3




Это была великая женщина. В последствии у нее было много подражателей, но так искусно, так по-королевски изящно и эротично забирать жизни, вкладывая в это всю вселенскую страсть, как это делала она, никому после не удавалось.

У нее была цель, выше которой, пожалуй, не сыскать: она отнимала чужие жизни ради величайшего творения на земле – ради себя.

Молодость дается каждому человеку лишь раз. Но не для нее. Она была выше такого понятия, как старение и уж тем более выше понятия смерти. Она сама – смерть, она – жизнь, она решает, кто отдаст ей свою молодость, она решает, кто будет достоин этой чести.

– Эржебет, как ты прекрасна, – пел ей голос в ее снах, – твоя красота не сравнится ни с кем ни в твоих землях, ни в чужих странах. Но дорогая, дорогая Эржебет… Нет ничего прекраснее красоты, но и нет ничего более мимолетного, чем она. Твоя кожа обвиснет, станет сохнуть и съёживаться, вокруг твоих сочных, полных желания губ, старость нарисует множество бороздок, при виде которых ты будешь думать лишь о том, что ты увядаешь, что твой цветок сохнет и умирает. Но не печалься, Эржебет, я знаю, как тебе избежать позора стать старухой. Этот секрет так прост, но глупцы не могут догадаться и познать его тайну. Почему из человека уходит его красота, его молодость? Ведь просто он ею не насыщается. Что может быть проще? Дорогая Эржебет, моя обожаемая, моя единственная и желанная графиня Эржебет. Все, что тебе нужно – это молодость. Так бери ее! Пей ее, ешь ее, сходи с ума от нее. Умывайся молодостью, пьяней от нее, насыщайся ею. Этой пищей нельзя пресытиться, это самое недолговечное вино. Моя милая Эржебет… Ты – моя любовь, моя единственная, мое прекрасное творение. Если ты будешь наполнять свои сосуды молодостью, то молодость будет твоим спутником вечность, и ты не узнаешь смерти. А я буду рядом. Я буду приходить к тебе в твоих снах, буду любить тебя, а ты будешь моей. Твой муж, твои любовники – ничто рядом со мной. Они не дадут тебе того, что дам тебе я, они не знают тех тайн, которые знаю я. Мы будем править вместе: ты – днем, я – ночью, моя графиня. Ты будешь пить молодость, а я буду пить тебя, ты будешь брать ее так, как захочешь, а взамен я буду брать тебя так, как захочу того я. Но я клянусь, моя дорогая, что тебе это будет нравится. Ты будешь просить у меня этого снова и снова, а я буду тебе подчиняться. Нам будут принадлежать сны. Видишь, как все просто? Я буду любить тебя, моя графиня, моя дорогая Эржебет, и любовь моя сделает тебя всемогущей, а вино юности сохранит твою красоту. Для тебя и для меня.

И Эржебет пила это вино. Ох, да, она упивалась им. Ее тайный любовник, который приходил к ней в ее снах, рассказал ей, где течет это вино: в жилах юных дев, чья молодость лишь расцветала, которые не знали мужа и были чисты и невинны.

Голос из снов не обманул: она пила вино юности и была свежа и прекрасна. Он приходил к ней, он любил ее страстно, а она не могла насытиться им.

Графиня получала истинное удовольствие, купаясь в чане, наполненном вином. Неверных слуг смущал запах, что исходил от вина, к тому же они не всегда могли его отмыть, за что Эржебет наказывала их.

Юных дев привозили в замок чаще, чем перепелов и фазанов из деревни. Батори «пила» их, как и завещал ей ее тайный любовник, но иногда ей было так вкусно, что простого бокала было недостаточно. Тогда она могла поцеловать девицу, да так сильно, что порой откусывала ее плоть и с жадностью поглощала. Перечить никто бы не посмел, ведь для молодости графини сии девы и были созданы и привезены. Или украдены. А каждый в ее замке знал: графиня – превыше всего.

Порой голос, который Эржебет так любила, долгое время не посещал ее, и тогда она сильно скучала и злилась. Она знала, что ему понравится: она приковывала сосуды с драгоценным вином к стене, она медленно колола и резала их, растягивала удовольствие, медленно забирая их молодость. И он снова приходил. Он не мог не любить ее такую: по изящному телу текла густая, темная кровь, которую он аккуратно слизывал с гладкой кожи. Она не видела его, но ей и не нужно было. Ей было важно, что он любил ее – молодую, прекрасную, свежую. Вино, в котором было обмазано все ее тело, он выпивал, как нектар, и они пьянели вместе.



Когда ее предали, когда ее уличили и обвинили в том, что она желала быть молодой и прекрасной, он перестал к ней приходить. Она знала причину и не винила его: без вина, без юных дев она снова стала увядать, снова стала смертной графиней Батори, которую вся округа возненавидела и признала вампиром и кровопийцей, душегубицей и ведьмой. Не понимая, что Эржебет, великая Елизавета Батори, была всего-на-всего женщиной, которая не могла смириться с несовершенством человека, как творения.





Письмо №4




Сухая, холодная, арийская расчетливость. Ничего лишнего, никаких отклонений от нормы. Все только по делу. Факты, факты, факты.


Сама смерть ее мало прельщала, ей были больше по душе мучения, которые обычно предшествовали смерти в концлагерях. Это особое наслаждение было практически ни с чем не сравнить, разве что с теми моментами, когда Некто (Великий Некто) обучал ее, как можно получить максимальное удовлетворение от ее любимого увлечения.

Но потом он научил ее искусству… У Ильзы был отменный вкус, которому не мог угодить ни один художник, ни один мастер. И тогда она сама принялась за дело.

Она любила кожу. Она была страстной поклонницей кожаных изделий, но низкосортная кожа свиней или крупного скота… О, нет. Это не для такой женщины, как Ильза Кох.

«Для чего эти смертники делали себе татуировки? – размышляла она. – Они умрут, сгниют, их кожу съедят черви вместе с тем, что они изобразили на ней. Или, что вероятнее всего, сгорят в печи. В моей печи. И тогда даже червям не достанется хотя бы обрывок прекрасного. Но искусство должно быть вечным! Его непременно стоит сохранить!»

И она сохраняла. Обложки для книг, сумки и кошельки… Нижнее белье из особой, цыганской кожи, возбуждало ее больше, чем что-либо. Но абажур – ее главное достояние: такая тонкая кожа, такая искусная работа… Гладкости этого абажура позавидовала бы даже великая графиня, для которой гладкость кожи была главным в жизни.

Когда объект не представлял никакого интереса с точки зрения искусства, Ильза наказывала его, спуская псов. Те не были ценителями, они грызли и рвали, радуя свою хозяйку.

Ильза жила в свое время: время, когда убийства были нормой, когда за поклонение столь великому искусству не каралось законом.

Но и этому времени пришел конец. Попав в заключение, она хотела сойти с ума, но Некто не позволял ей этого. Он продолжал приходить к ней, медленно высасывая из нее жизнь тех, кого она умертвила во имя искусства. Он медленно кормился ею, медленно, ибо любил. А когда он покончил с ней, она покончила с собой.

Ирония. Не более того. Из ее кожи не сделали обложку для книги, из ее кожи не вытянули абажур и не сшили сумку. Она сгнила и была съедена червями.

Холодный пересказ о строгой женщине. О несчастной женщине. О бухинвальдской суке с самым изящным и искусным абажуром во все времена.



***

Как ребенку не избавиться от странных, плохих мыслей, что прокрались в его детскую головку после того, как он застал своих родителей за тем процессом, в результате которого он в свое время и появился на свет, так и Меган еще долго будет под впечатлением от того, что она прочла. Николас понимал это. Для обычного человека информация, которая содержалась в этих записках, была лишь информацией. Возможно, чтение подобных текстов у кого-то бы и вызвало отвращение, а у кого-то не пробудило бы совершенно никаких эмоций.

Но не она. Всю жизнь избегая чтения негативной литературы, она попалась в такую глупую ловушку для разума. Причем четыре раза подряд. Николас не хотел думать об этом. Он понимал, что теперь нужно оберегать Меган еще больше, ведь то, что могло прийти к ней этой ночью, могло погубить ее. И забрать.

Она вышла из душа. Он ни о чем не спрашивал. Письма спрятал. Она молчала. Николас приготовил ужин.

– Нам стоит посмотреть этим вечером фильм, – сказал он во время еды, – комедию. Ты не против?

– Я полностью с тобой согласна, – ответила Меган. – Максимально глупую и бессмысленную.

– Но наполненную положительными эмоциями, – улыбнулся Николас. Меган ответила улыбкой.

Они оба прекрасно понимали всю серьезность ситуации. И всю ее абсурдность тоже. Заметив во время просмотра фильма, что Меган смотрит «сквозь» экран, Николас сказал:

– Сегодня я не буду спать.

– Что? – переспросила Меган. – Почему?

– Ты знаешь. Я буду оберегать тебя. Вас.

– Думаешь, что сможешь?

– Если что-то пойдет не так, я увижу по тебе, – сказал Николас. – я надеюсь на это.

– А если я никак не выкажу того, что может происходить во сне?

– Я прочел весь тот ужас. Если подобное увидел бы во сне я, я думаю, что как минимум, я бы дрыгал ногами, имитируя бег.

Они рассмеялись.

– Я думаю, ты понимаешь, что нет смысла это обсуждать, – добавил Ник.

– Понимаю, – сказала Меган. – Кстати фильм дерьмовый. Даже не знаю, какой сценарий хуже: тот, что написал для меня бугимен или сценарий, написанный к этому фильму.





Глава 21




Эпизод первый. Наблюдение





Меган попросила Николаса выйти из комнаты, чтобы ей было проще заснуть. Но даже это не подействовало сразу. Будильник уже дважды срабатывал. Наконец она заснула, а Николас взял книгу, налил в термос кофе, чтобы бодрящий и одновременно пьянящий аромат не мешал Меган, и сел в кресло в ее комнате, которое заранее перенес из гостиной. К его удивлению, Джеймс Блонд запрыгнул к нему на колени и лег, при этом дав понять своим взглядом, что он скорее делает Николасу одолжение, чем дает слабину. Мистер Блонд взглянул на спящую хозяйку, затем на Ника, словно намекая: «Ей этого знать не обязательно, пусть все остается между нами. В противном случае я буду вынужден провести ночь на твоих черных брюках, что лежат в шкафу. О да, я знаю о них. Это моя гарантия».