Всего лишь сон

– У вас есть ручка? Обычная авторучка, не карандаш? – спросила она.

– У вас есть, – улыбнулась девушка и отошла от столика.

Меган осмотрела себя – на ней все еще были надеты черные леггинсы и майка. Карманов не было. Но это же ее сон. Она – режиссер.

– Проверь карманы брюк, – сказала она Николасу, – у тебя в кармане должна лежать ручка. В левом, я полагаю.

Ник послушно запустил руку в левый карман понимая, что, просунь он руку в правый, новый разряд боли снова сковал бы его.

– Откуда ты…

– Неважно, – ответила Меган. – Ты в любой момент можешь проснуться от боли. А я хочу, проснувшись, увидеть на экране телефона сообщение от незнакомого номера.

Она взяла его ладонь и на ее тыльной стороне написала свой номер мобильного.

– Я буду ждать, – сказала она исчезающему силуэту.

Николас стонал и крутил головой на подушке. Пытаясь двигать во сне ногами, он, не до конца того осознавая, испытывал сильную боль. Он понимал, что начинает просыпаться, но, не желая выходить из сна, пару раз снова в него погружался. Погружения эти были неглубокими, поэтому он не исчез перед Меган моментально, а делала это постепенно, словно растворяясь в воздухе.

Когда последняя молекула проекции его тела в их общем сне испарилась, Меган все еще сидела в том кафе. Девушка официант подошла к ней с подносом в руке.

– Это попросили передать вам, – сказала девушка и положила на стол перед Меган запечатанный конверт.

– От кого? – спросила Меган, но девушка исчезла, как исчезли и все посетители заведения. Вдруг стало совершенно тихо. Она оглянулась: кафе было пустым, за исключением самой Меган. Более того, оно теперь выглядело заброшенным: некоторые стулья были перевернуты и положены сиденьем на столы, некоторые просто лежали на пыльном, грязном полу. Картина заброшенности была весьма четкой: все говорило о том, что здесь давно не было людей.

Вдоль дальней стены пробежала жирная крыса. Тем, что логика порой подчиняется весьма нелогичным вещам, уже никого не удивить. Вот и сейчас: Меган решила, что это очередной трюк, который направлен на то, чтобы запугать ее. И письмо. В руках она держала конверт.

Меган перевернула его: бумага была грязной, местами потертой. Имени адресанта не было, не было марок, но их Меган и не ожидала увидеть: по центру красивым курсивом местами выцветшими чернилами было написано ее имя. Она осторожно, чтобы не порвать содержимое конверта, вскрыла его, достала оттуда сложенные пожелтевшие листки и еще раз оглянулась вокруг: тишина, вид полного упадка, разбитые лампы под потолком и грязные окна, сквозь которые едва-едва пробивались слабые лучики света. Лучики солнца? – Меган не была уверена. В подобных ее снах солнце редко всходило, да и откуда в ее подсознании взяться этой палящей звезде? В лучшем случае – проекция, не более.

Островком цивилизации среди этой разрухи был столик, за которым сидела Меган, ведь на его чистой столешнице все еще стояли два стакана остывшего, недопитого кофе.

Она развернула листки. Текст в них был написан тем же красивым почерком, каким и было выведено имя. Скорее всего, решила Меган, написано было старыми чернилами: местами можно было увидеть кляксы. Не задумываясь, что ее может кто-то услышать (она решила, что если это будет «он» – он и так наверняка знает, что здесь написано), она принялась читать письмо вслух:



Так было и с нами. Ты боишься? Нам тоже было страшно. Не все среди тех, кто здесь, до конца понимали, что с ними происходит. Не все умели «жить в снах», но многие. Те же, кто не умел, были вовлечены теми, кто мог это делать.

Есть нечто. Нечто страшное. Демон, который поселяется во снах людей один раз, и он уже не уйдет оттуда до той поры, пока не заберет себе не только разум этого несчастного, но и его душу, его тело. Не поглотит его целиком.

Он начинает с того, что ищет уязвимые места. У кого-то это их дети, у кого – муж или жена. Когда в их снах присутствовал тот, из-за кого они могли быть более расслабленными и уязвимыми, он приходил и забирал сразу всех. Порой хватало одного человека, который живет в снах, чтобы он смог забрать целое поселение. И никто и никогда их больше после того не видел. Они просто исчезали, словно их никогда и не было.

Сперва он запугивает. Ищет страхи жертвы, наслаждается тем ужасом, который наводит на человека. Чаще всего все заканчивается слишком быстро: раз за разом, просыпаясь от ночного кошмара весь в поту, тот, кому приснился кошмар, делится им со своей семьей, которая в следующий раз оказывается заложниками его сновидений. Оттуда уже никто не выбирается. Постели их пустеют, одеяла опадают, и, когда из-под них исчезает тело, тепло медленно покидает то место, где еще остается вдавленный след от головы. Он забирает их. Забирает нас. Заберет и тебя.

Боятся все. Страх – это нормально. Страх – это болезнь, которая в этих местах не лечится. Он – избавитель. Ужасный, жестокий избавитель. Но когда ты сильно болен, методы лечения не важны. Важен результат. Тот страх, что мы испытывали ночь за ночью, был кошмарным. И рано или поздно ты взмолишь его о прекращении кошмаров любой ценой.

И тогда Он тебя заберет. Он умеет забирать полностью, не оставляя ничего.

Но если ты будешь противиться, тогда ты умрешь. Нет, умрешь не так, как мы. Он нас забрал. Это другое. Ты умрешь там, где жила. И бестелесным сознанием будешь скитаться между мирами, будучи прикованной к своему бренному телу. Сперва ты будешь рядом с ним. Будешь видеть, как твои мягкие руки твердеют оттого, что кровь в них больше не бежит, видеть, как бледнеют твои губы, приоткрываются веки, обнажая мутные глаза. Если тебя какое-то время не хватятся, ты будешь следить за тем, как твое тело раздувается, из отверстий начинает вытекать гниющая, зловонная смесь твоей загустевшей, протухшей крови и разлагающихся тканей. Ты будешь задаваться вопросом, откуда в твоем теле, все еще лежащем на до этого чистой постели, могли взяться черви, которые уже приступили к медленному пожиранию твоей плоти, и у тебя будет очень много времени, чтобы хорошенько обдумать этот вопрос. Но ответ ты так и не найдешь.

И твое сознание все это время будет рядом. Ты будешь рядом. Ты, та, которая сейчас это читает, сидя в грязном, заброшенном кафе, будешь рядом с той, которая сейчас спит в черной майке и в черных шортах на серебристой простыне рядом с белым котом. Ах, да. Кот. Ты же любишь его? Ты отрицаешь любовь к живым созданиям, именно поэтому я утверждаю, что ты любишь этого кота. Человек, который не боится, что его уличат в некой слабости, не станет рьяно опровергать, что имеет ее. И напротив: тот, кто слаб, будет всех уверять, что это не так. И твой кот, невинное создание, презирая само человеческое существование, сходя с ума от голода, будет сперва облизывать окоченевшую плоть, но потом инстинкт все же возьмет вверх, и он вонзит в нее свои зубы.

А потом тебя закопают. Твой дух будет покорно следовать за своей бесполезной, обезображенной обратными процессами оболочкой, как верный пес следует за умершим хозяином на кладбище. И ты будешь прикована к месту, где будет погребено твое тело, даже тогда, когда более беспощадный демон сотрет все следы твоего существования на земле. И имя ему – время.

Ты будешь незримым стражем. Ты будешь наблюдать за людской болью каждый день. Ты будешь видеть, как живые отрывают от своего сердца умерших и хоронят их, погребая с ними часть своей души. Смерть будет твоим союзником. Единственным собеседником, который останется непреклонен и не сжалится над тобой. Даже когда твои кости истлеют, ты все еще будешь подле их праха. Ты не забудешь, почему ты там, и это будет мучить тебя.

Это проклятие.

Я – как ты. Он приходил ко мне. Много раз. Убежать не получится. У меня было много попыток. Все неудачные. Ты же находишься в своей голове. Оттуда не сбежишь. Он проник внутрь, как паразит, как вирус. Но он – и лекарство от вируса.

Сейчас все изменилось, верно? Теперь все иначе. Ты должна успеть, пока не стало слишком поздно. Иначе ты увидишь в своем разлагающемся теле другое мертвое тело. Неужели ты хочешь этого? Неужели ты хочешь, чтобы однажды, когда в твоем сне будет уже не Анна, а твоя собственная дочь, которую ты вовлечешь в этот кошмар, она осталась здесь с тобой, все понимая и осознавая? Не лучше ли сделать это еще до ее рождения?

Да. Я знаю о тебе многое. Я знаю о тебе все. Кто я? Неважно. Ведь это всего лишь сон. Разве имеет значение, кто с тобой делится знаниями, в которых ты нуждаешься? Друг, враг или такой же несчастный, как и ты, человек? Разница между мной и тобой в том, что мне уже открылась истина, а ты все еще противишься ей.

Теперь кошмары будут тревожить тебя все чаще. Это неизбежно. Это твоя судьба. Ты родилась с этим проклятием. И от него не уйти.

Кажется, сегодня ты должна быть на работе. Так? Тогда просыпайся.

До скорого…





Глава 16





«Доброе утро, Меган».

Сообщение от неизвестного номера пришло в 03:04. Прочитала его она в 07:01.

– Сколько же всего сразу свалилось, да, мистер Блонд? – спросила она мурчащего кота, погладив его вспотевшей рукой, к которой тут же прилипли белые шерстинки. «Пора навесить грумера», – подумала Меган.

Она улыбнулась.

На ней был надет пижамный комплект: черные майка и шорты, атласное постельное белье имело серебристый цвет, а тошнота уже подступала к горлу, но с меньшим напором, чем это было весь предыдущий месяц. Тот, кто написал то письмо в конверте, знал все это.

– Ну конечно же знал, – размышляла Меган вслух, – это же было у меня в голове. Провалами в памяти я пока не страдаю, а значит прекрасно помнила, в чем ложилась спать.

Но тот факт, что кто-то или что-то могло считывать воспоминания или знания Меган в ее голове, пугали, пожалуй не меньше, чем возможные приступы амнезии. Письмо было жутким, но имело смысл. Все в этой жизни все, способное повлиять на ее течение, так или иначе имеет смысл.

Николас.

Меган разложила в своей голове цели и задачи на самое ближайшее будущее в порядке важности выполнения в линчую картотеку сознания, надеясь, что в бодрствующем состоянии в ее голове бугимен или кто-либо еще туда подсмотреть не сможет: придумать, что ответить Николасу, написать ответ, найти в себе силы не стереть текст и отправить сообщение, посетить уборную, надеясь, что пустой желудок не вывернет наизнанку, накормить мистера Блонда, сделать завтрак, заварить кофе (для себя Меган отметила, что с того времени, как в ней поселился пассажир… ребенок… нет. дочь. кажется, дочь. да. этот процесс она сдвинула на последний пункт своего списка утренних задач). Без кофеина. «Собственно, почему без кофеина?» – подумала она про себя и решила сегодня непременно проконсультироваться с врачом или, на худой конец, со всемирной сетью и уяснить для себя, можно ли пить кофеин, когда транспортируешь в себе столь необычного и важного пассажира.

Она просто хотела меньше спать. И сон не обязательно должен быть крепким.

«Привет, Николас. Мне нужно ненадолго уехать на работу. Позвони мне вечером. И… я рада, что ты нашел меня. Рада, что ты настоящий. Спасибо, что верил мне. Меган.»



Она не любила водить машину и сегодня в очередной раз решила обойтись без нее. Сидя у окна автобуса, Меган вспомнила, что вот уже второй день ответа от нее дожидаются два сообщения от Люси. Первой в списке сообщений стояла переписка с неавторизованным номером – Меган еще не внесла в список контактов номер Николаса. Дальше шли сообщения от матери, в которых та сухо интересуется состоянием здоровья дочери, соблюдая по ее просьбе безопасную для их отношений нравственную дистанцию и не затрагивая вопрос отцовства. Под воздействием обновлений своего гормонального фона, Меган, что было удивительно для нее самой, отвечала матери весьма приветливо и даже по-детски мило.

Дальше была переписка с Люси. Единственную подругу Меган в очередной раз проигнорировала. Она осознавала, что поступала неправильно, но ничего не могла с собой поделать. В момент, когда пришли сообщения от Люси, Меган просто не хотела отвечать. Она не искала оправданий этому. Ведь простое «нет» или «не хочу» – это уже вполне весомые аргументы для отказа. Кто и с чего решили, что этого недостаточно? Конечно, это не должно касаться работы или того случая, когда ты дал слово. Но Меган не давала слова отвечать незамедлительно, не приносила клятвы, не ставила своей подписи под таким обещанием. В конце концов это был ее телефон, и ей решать, какие действия на нем совершать. А немедленные ответы на сообщения не входили в ее список срочных дел.

Меган написала Люси короткое сообщение, в котором извинилась за несвоевременность. Она не оправдывалась, лишь извинилась. Предложила завтра вместе позавтракать, для места встречи выбрала кафе в парке, в котором они уже бывали вместе. Дождалась ответа: в отличии от самой Меган, Люси прислала короткое «ОК» уже через пару минут.

Студентов не было. Бумажная работа, отчеты.

– Теперь эти кошмары тревожат нас все чаще, – услышала Меган и встрепенулась, сидя за своим столом. Она повернула голову в сторону двери, где стояла ее коллега: полноватая женщина лет сорока, на ней были надеты очки в круглой оправе с толстыми стеклами, а волосы, которые, видимо, последний раз подвергались воздействию шампуня дня три назад, были собраны в небрежный тонкий хвост. Коричневый брючный костюм довершал образ, который буквально взывал о помощи какого-нибудь стилиста из ток-шоу, на каких подобным дамам прививались вкус и чувство стиля.

– Что ты сказала? – переспросила Меган. Она старалась не выказать голосом, что эта фраза ее напугала, а вот блузка на спине и подмышками тут же намокла от пота.

– Я говорю, что эти отчеты… Это же кошмар! – ответила толстушка. – Раньше всю эту писанину делал секретарь! С чего вдруг нас так загрузили! Я хочу в отпуск. Меган, у тебя есть планы на отпуск? Поедешь куда-то?

– Нет, думаю, что нет, – улыбнулась Меган. Она успокоилась, но сердце все еще бешено билось, продолжая провоцировать выработку адреналина. Места, где блузка намокла от пота, неприятно охлаждали тело, отчего по нему пошли мурашки. – А отчеты… ну что ж. Это наша работа. Выполним ее и будем свободны. Стоит всего немного потерпеть. Не вижу смысла расстраиваться из-за того, что мы не можем изменить, но мы можем приложить больше усилий и справиться с задачей быстрее, тем самым получить возможность раньше освободиться от этих задач.

– Ох, Меган, завидую твоему оптимизму. Знаешь, я даже не уверена, чего больше хочу: покончить с отчетами и вернуться домой к своей чокнутой семейке или подольше здесь зависнуть и под предлогом загруженности и усталости, прийти домой поздно, чтобы меньше их видеть…

– Ты не любишь бывать со своей семьей?

– Нет, не то, что бы… Я люблю свою семью… Но порой я так устаю от них. Кого я обманываю… я всегда от них устаю. Я понимаю, что они скучают по мне, но, когда я прихожу уставшая, голодная, злая, а дети буквально запрыгивают мне на шею, я не могу заставить себя включить добрую мамочку. Представляешь, я кричу на собственных детей за то, что они хотят меня обнять, хотят провести со мной время! Скажи, Меган, – на глазах женщины уже появились слезы и, будь те накрашены, косметика уже наверняка бы стала растекаться, – что со мной стало? Я ведь люблю своих детей. Люблю мужа. И я осознаю, что самолично отталкиваю их, но ничего не могу с собой поделать, – слезы все же потекли по щекам и уже капали на безвкусный, коричневый брючный костюм.

– О, Холли, – ответила Меган тем же ласковым тоном, с каким проговаривала в своей голове сообщения, которые прошлым днем писала матери, – ты вовсе не плохая жена и мать. Ты устала. Устала нести за всех ответственность, устала душить в себе обиды, когда таковые были, устала копить в себе негатив, который на протяжении всего учебного года и, пожалуй, не одного, ты принимала на себя от студентов. Да и от коллег тоже… Возможно, ты слишком много взвалила на себя. Ты же трудяга? В ущерб себе ты содержишь свой дом в идеальной чистоте, на которую всем наплевать. Твоему мужу не нужны чистые полы на кухне, ему нужна жена рядом, когда он захочет почувствовать возле себя тепло близкого человека, твоим детям не нужны знания, полученные ими от многочисленных и порой бесполезных кружков, им куда полезнее провести это время рядом с любимой мамой и научиться жизненному опыту именно от нее, а не от чужих родителей, которые, как и ты сама стали преподавателями и учат теперь других. Чем ты занимаешься, когда приходишь домой? Почему тебя раздражают твои собственные дети? Действительно ли потому, что ты устала, или потому, что в твоих планах на вечер: приготовление ужина, уборка дома, проверка ненавистных тебе уроков, и ты хочешь поскорее со всем этим справиться, чтобы принять горизонтальное положение? Плюнь на все это. Хотя бы раз. Рискни. Не готовь десять блюд, а закажи раз в неделю еду на дом, махни рукой на грязь – идеальная чистота, в отличии от объятий, не способствует выработке серотонина. Не изводи детей уроками. Не делай их с ними совсем! Дай детям свободу! Скажи, если ты будешь все решать за них, лишая их права и возможности на ошибки, как они подготовят себя к нашей взрослой, сумасшедшей жизни? Оглянись. Мир неидеален. Мы неидеальны. И не надо стремиться быть идеальными. Перфекционизм сгубил не одну женщину. Ты добиваешься идеального порядка в доме физическом за счет дома духовного. Холли, милая… заканчивай эти гребаные отчеты, езжай в ближайший торгово-развлекательный центр. Начни с парикмахера и косметолога. Зайди в такой магазин одежды, в какой не зашла бы никогда в жизни. Но зайди в него. Скажи консультанту, что ты отдаешься в его распоряжение на тридцать минут, пока не проснулась Холли, которая вечно экономит на себе. Потрать неприличную сумму денег на себя. Поверь, если ты придешь домой без сладостей детям, но на тебе будет новый наряд, стильная прическа и красиво нанесенный макияж, они и не вспомнят о том, что у них выработана привычка получать от матери очередные откупные безделушки. Они просто обалдеют от того, как ты будешь выглядеть. Они придут в восторг от своей матери! Не ругай детей за плохие оценки. Никогда. Учеба закончится, а испорченные отношения останутся. Так ты вырастишь несамостоятельных неврастеников с низкой самооценкой и неизлечимым чувством вины перед матерью, которая ради них жертвовала всем.

– Ого, – Холли улыбалась, стирая пухлой рукой слезы с лица.

– И, без обид, – с улыбкой добавила Меган, – запишись в спортзал и найди толкового диетолога. Правда.

– Спасибо, Меган, – ответила женщина, – правда, спасибо. Прости, что загрузила тебя своими проблемами…

– Все нормально, – ответила Меган с улыбкой, – я бы стянула с тебя оплату за консультацию психолога, но я не предоставила тебе ни мягкий диван, ни чашку чая, поэтому обойдемся обычным «спасибо».

Холли рассмеялась и уже собралась уходить, как воскликнула:

– Ой, Меган, прости, я совсем забыла, зачем приходила! Меня в канцелярии попросили занести тебе это.

– Что там? – удивилась Меган.

– Не знаю, какой-то конверт. На нем написаны твои имя и фамилия. Я просто шла в эту сторону и согласилась передать тебе.

– Спасибо.

Блузка снова намокла.

– До встречи, Меган. Спасибо тебе еще раз. И знаешь, что… пожалуй, отчеты я завершу завтра. У меня появилась стойкая уверенность, что где-то меня очень ждет один консультант в неприлично дорогом бутике.

Меган улыбнулась вслед Холли, только что получившей заряд мотивации, но на этот раз улыбка ее была искусственно натянута. В руках она держала белый конверт без марок, в центре которого печатной машинкой были отпечатаны, как и сказала Холли, ее имя и фамилия. Дрожащими руками Меган взяла канцелярский нож, вскрыла конверт. Внутри лежал всего один лист. Она раскрыла его и прочитала текст, также отпечатанный печатной машинкой: