Впусти меня

– Что там?

Один из детей указал на лед, вернее, на вмерзший в него предмет, походивший на пучок бурой, прибитой морозом травы с красной трещиной сбоку. Или на раздавленного ежа. Наклонившись, он понял, что это голова. Голова, вмерзшая в лед, так что снаружи торчала лишь шевелюра и часть лба.

Мальчик, которого он отправил сюда писать, сидел неподалеку и шмыгал носом.

– Я-а-а на не-е-е нае-е-ехал…

Авила выпрямился.

– Так, брысь отсюда! Все на берег! Немедленно!

Дети словно и сами примерзли ко льду, самые младшие все еще продолжали кричать. Авила вытащил свисток и с силой дунул в него два раза. Крики прекратились. Он отъехал на пару шагов, оказавшись позади детей, и принялся подталкивать их к берегу. Дети сдвинулись с места. Только один пятиклассник остался стоять, с любопытством склонившись над головой.

– Тебя тоже касается!

Авила махнул ему рукой, призывая следовать за собой. На берегу он столкнулся с женщиной, выбежавшей из больницы, и крикнул:

– Вызовите полицию. И «скорую». Там человек вмерз в лед!

Женщина побежала обратно в больницу. Авила пересчитал детей на берегу. Одного не хватало. Мальчик, наткнувшийся на голову, все еще сидел на льду, уронив лицо в ладони. Авила подкатился к нему и взял под мышки. Ребенок вскинул голову и обхватил его руками. Физрук осторожно, как хрупкую ношу, поднял мальчика и понес его к берегу.





* * *


– С ним можно говорить?

– Ну, говорить он, положим, не может…

– Да, но понимать-то он понимает?

– Полагаю, что да, но…

– Я недолго.

Сквозь туман, заволакивавший глаз, Хокан разглядел, как человек в темной одежде пододвинул к кровати стул. Хокан не видел его лица, но мог себе представить натянуто-нейтральное выражение.

Последние несколько дней его то и дело обволакивало красное облако, прочерченное тонкими линиями. Он знал, что его несколько раз накачивали снотворным и оперировали под наркозом. Сегодня впервые за долгое время он находился в полном сознании, но сколько дней прошло с тех пор, как он сюда попал, он понятия не имел.

Утром Хокан ощупал свое новое лицо действующей рукой. Оно было целиком покрыто какой-то прорезиненной повязкой, но, ощупывая контуры кончиками пальцев и вздрагивая от боли, он смог заключить, что лица у него больше нет.

Хокана Бенгтссона больше не существовало – он превратился в неопознанное тело на больничной койке. Они, конечно, могли найти связь с ранее совершенными им преступлениями, но не с его прошлой или настоящей жизнью. Не с Эли.

– Как вы себя чувствуете?

Спасибо, хорошо. Просто замечательно. Все лицо горит, как от напалма, а так лучше некуда.

–Я понимаю, что вы не можете говорить, но вы могли бы кивнуть, чтобы я знал, что вы меня понимаете? Вы можете кивнуть?

Могу. Но не хочу.

Человек у его кровати вздохнул.

– Вы пытались покончить жизнь самоубийством, следовательно, вы все же в сознании. Неужели так сложно покачать головой? Вы хоть руку можете поднять в знак того, что вы меня слышите? Можете?

Хокан перестал слушать и задумался о том особом месте в Дантовом аду, лимбе, куда после смерти попадают души великих, не познавших Христа. Попытался представить себе, как оно выглядит.

– Понимаете, нам очень важно установить вашу личность.

Интересно, в какой круг или небесную сферу попал после смерти сам Данте…

Полицейский придвинул стул сантиметров на десять ближе.

– Мы это все равно выясним. Рано или поздно. Но вы можете сэкономить нам время, если согласитесь сотрудничать.

Никто меня не ищет. Никто меня не знает. Попытайтесь…

В палату вошла сестра:

– Вас к телефону.


Полицейский поднялся и направился к выходу. Прежде чем покинуть палату, он обернулся:

– Я скоро вернусь.

Мысли Хокана обратились к самому главному. А какой круг ада предстоит ему? Детоубийца. Седьмой круг. С другой стороны – первый. Для тех, кто согрешил во имя любви. Потом, содомитам отведен собственный круг. Логичнее всего было бы предположить, что тебя определят в тот круг, где наказывают за самый страшный из всех твоих грехов. Таким образом, получается, что, совершив по-настоящему серьезное преступление, дальше можно грешить сколько душе угодно, – по крайней мере, по мелочам, наказуемым в других, высших кругах ада. Хуже-то уже не будет. Вроде как те убийцы в Америке, которых приговаривают к тремстам годам заключения.

Дантов ад состоял из концентрических кругов. Адская воронка. Цербер со своим хвостом. Хокан представил себе насильников, гневливых женщин, гордецов, варящихся в бурлящем котле, среди огненного дождя, бродящих в поисках собственного места.

В одном он был уверен. Он никогда не окажется в нижнем круге ада. Там, где Люцифер на ледяном озере грызет Иуду и Брута. В круге предателей.

Дверь снова открылась со странным шипением. Полицейский уселся возле кровати.

– Ну что, похоже, нашли еще один труп, в озере в Блакеберге. По крайней мере, веревка та же.

Нет!

Тело Хокана непроизвольно дернулось, когда полицейский произнес слово «Блакеберг». Полицейский кивнул:

– Судя по всему, вы меня все же слышите. Вот и хорошо. Мы предполагаем, что вы жили в западном направлении. И где же? Рокста? Веллингбю? Блакеберг?

Он тут же вспомнил, в какой спешке избавился от тела возле больницы. Допустил небрежность. Все испортил.

– Ладно. Оставлю вас в покое на время. Можете пока подумать, не стоит ли вам начать сотрудничать. Так всем будет гораздо легче. Правда?

Полицейский встал и вышел. Вместо него в палату вошла медсестра, приставленная его сторожить, и села на стул.

Хокан в отчаянии замотал головой. Рука его взметнулась и вцепилась в трубку респиратора. Сестра подскочила к нему и оторвала руку от трубки.

– Мы вас привяжем. Еще одна такая попытка, и мы вас привяжем. Ясно? Не хотите жить – дело ваше, но, пока вы здесь, наша задача – сохранить вам жизнь. Что бы вы там ни совершили. Понятно? И мы сделаем все, чтобы выполнить эту задачу, даже если придется надеть на вас смирительную рубашку. Слышите? Всем будет лучше, если вы будете сотрудничать.

Сотрудничать. Сотрудничать. Внезапно все заговорили о сотрудничестве. Я больше не человек, а задача, которую нужно решить. О боже. Эли, Эли. Помоги мне.





* * *


Еще на лестнице Оскар услышал мамин голос. Она с кем-то ругалась по телефону. С матерью Йонни? Оскар стоял под дверью и подслушивал.

– Теперь они мне будут звонить и спрашивать, что я сделала не так… Да будут, будут! И что мне им отвечать? Что у моего мальчика, увы, нет отца, который… ну так докажи это хоть раз в жизни! Нет, не делал… Я считаю, что говорить с ним об этом должен ты.

Оскар открыл дверь и вошел в коридор. Мама буркнула в трубку: «А вот и он» – и повернулась к Оскару:

– Мне тут звонили из школы, и я… Короче, поговори лучше об этом с папой, потому что я… – и снова в трубку: – А теперь можешь… Я спокойна. Легко тебе – сидишь себе там и…

Оскар зашел в свою комнату, улегся на кровать и зажал уши руками. В голове стучала кровь.

Оказавшись у больницы, он сначала решил, что вся беготня вокруг имела отношение к тому, что` он натворил, но выяснилось, что это совсем не так. Сегодня он впервые в жизни видел мертвеца.

Мама распахнула дверь в его комнату. Оскар отнял руки от ушей.

– Твой отец хочет с тобой поговорить.

Оскар взял трубку и услышал далекий голос, перечисляющий названия маяков, силу и направление ветра. Он молча ждал у телефона. Мама вопросительно подняла брови. Оскар прикрыл трубку рукой и прошептал:

– Морской прогноз.

Он знал, что сейчас папа слушает радио и все равно его не услышит. Прогноз ветра для него – это святое. Каждый раз, когда Оскар навещал отца, в 16.45 вся деятельность в доме замирала и папа садился перед радиоприемником, рассеянно блуждая взглядом по полю, словно чтобы убедиться в правильности прогноза.

Отец уже давно не плавал, но привычка осталась.

В районе Альмагрюндет – ветер северо-западный, восемь баллов, ночью с переходом на западный, видимость хорошая, в районе Аландских островов и Архипелагового моря ветер северо-западный, десять баллов, ночью ожидается штормовое предупреждение. Всего доброго.

Так. Самое главное позади.

– Привет, пап.

– А, это ты. Привет. Говорят, будет штормовое предупреждение.

– Да, я слышал.

– Мм. Как дела?