Убежище 3/9

– Ты же знаешь, что нет.

– И я тебя не люблю, – ответила Люси, недобро уставившись куда-то мне в лоб своими маленькими свинячьими глазками.

– Да, я в курсе.

– Хорошо, – сказала она. – Ты можешь поехать со мной, если хочешь.

– Я не могу поехать с тобой. Ты же знаешь – у меня ребенок в тяжелом состоянии.

– Ты же говорил, что это не твой ребенок, – сказала Люси и захихикала.

Мне захотелось ее ударить.

– Кажется, ты хочешь мне врезать, – она посмотрела на меня не с вызовом даже, а с этаким веселым интересом.

– Это мой сын, – сказал я.

– Ты похож на парализованную макаку, когда злишься. У тебя лицо застывает.

Мне хотелось ее ударить. Так хотелось. По морде. По лоснящейся ухмыляющейся морде. Конечно, я этого не сделал. А зря, зря, зря.

И зря я поехал с ней.





* * *


Железнодорожный вокзал в Веллетри маленький и безлюдный. На лавочке в ожидании поезда сидят всего три человека, из них только один – вернее, одна – с большой черной сумкой, так что выбора у меня нет. Я забираюсь на эту сумку и застываю, вцепившись лапами в синтетические волокна. На черном фоне я не слишком заметен.

Это рискованно, даже очень рискованно, но что мне еще остается? Скоро должен прийти поезд – он, кажется, ходит раз в час – и эту чертову щель между перроном и вагоном мне не преодолеть самому.

Ладно, ничего. Девушка вряд ли меня заметит. Она слушает плеер, громко чавкая, жует жвачку, и вид у нее весьма аутичный.

Когда поезд подходит, она быстро подхватывает сумку, едва не стряхнув меня, закидывает ее на плечо и вносит меня в душный вагон. Она швыряет сумку рядом с собой, и я осторожно сползаю на мохнатый сиреневый вельвет сиденья. Заползаю в щель между креслом и батареей и снова застываю. Следовало бы, наверно, поспать, но спать я сейчас не могу. Я еду в Рим – город, который я ненавижу больше всего на свете.





* * *


Она непременно хотела в Рим, а я был не против. Мне было, собственно, все равно. Мне все еще не верилось, что я сделал то, что сделал: бросил их и уехал с ней. Все это было как дурной, чудовищно подробный сон. Как нелепый кинофильм, в котором я играю, весьма посредственно, главного бэдгая – путаясь в тексте, потеряв сценарий и начисто позабыв обо всех мотивациях, эмоциях и намерениях своего героя.

Место действия меня мало интересовало – поэтому я поехал туда, куда хотела она.

Мы с Люси сняли квартиру в Риме – с довольно приличной кухней и двумя большими, квадратными, невероятно обшарпанными комнатами. Одна из них была спальней. Моей новой спальней. Нашей с ней спальней. Там стояла огромная двуспальная кровать с вечно грязным постельным бельем – поначалу я пробовал часто его менять, но потом бросил: все равно оно пачкалось как-то сразу, само собой. Там было душно и влажно. Там все мгновенно пропиталось прогорклым запахом ее духов. Туда я теперь приходил каждый вечер. Там я теперь спал каждую ночь. Она громко храпела во сне. А я лежал рядом с ней и думал, что хотел бы уйти оттуда, хотел бы вернуться назад… и вернулся бы, будь на то моя воля.

Вторую комнату Люси называла «рабочим кабинетом». Она задрапировала в ней стены бархатной черной тканью, притащила с блошиного рынка огромное зеркало в массивной позолоченной раме и какие-то вычурные подсвечники, а в центре установила круглый деревянный стол, покрытый зеленым сукном. На двери она повесила табличку, где ее корявым куриным почерком было выведено: «Люсифа – великая русская гадалка».

Откуда она брала свою клиентуру, я понятия не имею, – но к ней каждый день приходили какие-то люди, в основном женщины. Русскоязычные, естественно, – на других языках Люси не говорила.

Я никогда не входил туда, чтобы ей не мешать. Но однажды она сама предложила:

– Можешь смотреть, если хочешь. Если тебе интересно.

– Хочу, – сказал я.

Мне было интересно. Мне все еще было интересно, что и как она делает. Она была неподражаема.





* * *


Я присутствовал при гадании всего один раз – потом мне уже не хотелось.

В тот день к ней пришла девушка, совсем молоденькая. Она нерешительно постучала в дверь и, затравленно озираясь, просеменила к столу.


– Садись, – властным голосом приказала ей Люси.

Люси была одета совсем уж по-идиотски. Зеленая войлочная шляпа с черной вуалью, какой-то бесформенный черный балахон, толстые зеленые колготки и старомодные каблукастые туфли с массивными серебристыми пряжками. А на руках – длинные, по локоть, кожаные перчатки. Это она правильно придумала, с перчатками. Ее толстые красные руки с короткими пальцами действительно следовало прикрыть – они совсем не походили на руки гадалки. Как, впрочем, и лицо. Так что, возможно, и вуаль – не такой уж идиотизм…

– Что ты хочешь знать, дорогая? – спросила Люси и чиркнула спичкой; зажгла свечи.

– Ну… будущее, – замявшись, призналась девушка.

У нее была глупенькая, но обаятельная мордашка. Она смотрела на нас недоверчиво и, кажется, уже жалела, что пришла.

– А зачем тебе знать будущее? – поинтересовалась Люси.

– Ой, вы знаете, я лучше, наверно, пойду, – залопотала девушка и поднялась.

– Сиди, – ответила Люси.

Девушка послушно уселась. Бросила на меня испуганный и в то же время какой-то просительный взгляд. От волнения она часто дышала – красивая аккуратная грудь приподнималась и опускалась под белой обтягивающей футболкой. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я заметил, что она без лифчика. И еще заметил, как пульсирует жилка на ее тонкой шее…

Люси перехватила мой взгляд и весело хохотнула.

Мне стало неловко. Со стороны мы, наверное, выглядели как лиса Алиса и кот Базилио, заманившие в свое логово глупенькую грудастую Буратинку.

– Ну-ка, сними, – прошепелявила Люси.

Она протянула девушке колоду карт – красивых, глянцевых, новеньких. Почти новеньких: пару дней назад я слегка подправил эти карты, по ее просьбе. И научил Люси разбираться в своей системе крапинок и царапинок. Я думал, она ничего не запомнит – она была слишком тупа.

Девушка сдвинула часть колоды тонким дрожащим пальчиком.

– Тридцать шесть сестер, кумовьев и снох, братьев и товарищей, – забормотала Люси, – сослужите мне службу верную, дружбу неизменную. Тридцать шесть карт четырех мастей, скажите мне всю истинную правду, чего мне ждать-ожидать, чего опасаться, за какое дело не браться. Всех вас призываю, называю и выговариваю: слово крепко и картам лепко. Аминь.

Они долго, очень долго возились с картами. Люси что-то там тасовала, снимала, бормотала, потом снимала девушка, потом снова Люси, и снова девушка… Некоторое время я наблюдал, а затем отвернулся, чтобы не видеть. Она оказалась на редкость талантливой ученицей, моя глупая Люси; она все-все усвоила. Но меня это почему-то не радовало.

– Ну а теперь начнем, – сказала Люси торжественно.

Я сидел, отвернувшись от них. Но в большом зеркале, прислоненном к стене, я все-таки видел, что делает Люси. Я видел, что она отложила пачку «ненужных» карт в сторону. И видел, какие карты она оставила лежать на столе. Девять штук.

– Девять сестер, кумовьев и снох, братьев и товарищей, – зашептала Люси. – Скажите мне всю истинную правду, чего мне ждать-ожидать, чего опасаться, за какое дело не браться. Всех вас призываю, называю и выговариваю: слово крепко и картам лепко.

Потом она поочередно открыла все девять карт. Все девять пик.

– Что это значит? – занервничала девушка.

Скопление черных хвостатых сердечек ее явно насторожило.

– Туз пик – будет тяжелый год, – сообщила Люси. – Король пик – близкий тебе человек – предатель и изменник. Дама пик – коварная женщина. Валет пик – личные неприятности. Десятка пик – жди удара от того, кто рядом с тобой. Девятка пик – крупная ссора. Восьмерка пик – страх. Семерка пик – слезы. Шестерка пик – разлука.

– О господи, – прошептала девушка.

– А я еще не закончила… – сказала Люси.

Сквозь вуаль я не видел ее лица, но по голосу понял, что она улыбается.

– …Если все девять карт – пики, это обозначает горе, потери и крах всех надежд.

– Я думаю, это какая-то ошибка, – сказала девушка и поднялась со стула. – Я вам не верю. Вот, возьмите, конечно, но я вам не верю.

Девушка положила на стол несколько купюр.

– Почему же ты мне не веришь, милочка?

– Потому что… ну потому что… у меня все совсем не так. У меня сейчас все хорошо, – девушка говорила чуть изменившимся голосом – видимо, очень старалась не заплакать.

– Чего ж у тебя хорошего, милочка?

– Я… я замуж выхожу, – пискнула девушка и, наконец, заплакала. – Это до этого… это вы мне нагадали то, что было у меня в прошлом, до этого… Год назад… Он меня тогда бросил, но теперь… Теперь он вернулся… и предложил начать все сначала…

– Э-э-э, – протянула Люси таким противным, скрипучим голосом, что даже я вздрогнул. – Не соглашайся. Не соглашайся, милая.

– Не соглашаться – с чем? – спросила девушка и попятилась к двери.

– …Давать второе начало тому, что уже однажды закончилось, – все равно что выкопать из земли и воскресить труп… – заговорила Люси тихо и монотонно – так, как она это умела.

Девушка остановилась посреди комнаты и уставилась на нее.

– …После того, как вы вернете его к жизни, он никогда не оставит вас друг с другом наедине. Вы будете жить вместе с ним, с вашим мертвецом. Он будет рядом с вами везде и всегда – как докучливый щенок, как грудной младенец, как беспомощный инвалид – ваш мертвец. В постели он будет лежать между вами все ночи напролет, а днем вы будете встречать его в ванной, в гостиной и в кухне. И он будет зол на вас, очень зол, этот мертвец. Мертвые не любят, когда их беспокоят. Не любят, когда их заставляют жить. Он будет мстить вам за то, что вы воскресили его. Постепенно, постепенно, постепенно он отравит ваш дом трупным запахом, он наполнит вас трупным ядом, он лишит вас сна, сведет вас с ума, сделает вас врагами. Он обязательно добьется своего, он снова вас разлучит – усталых, полумертвых, полных ненависти и обиды. Он добьется своего. Он обретет покой…