Твои не родные

***

Я почувствовала на губах терпкий привкус лекарства, он вытаскивал меня из сна, точнее, из очередной пустоты, в которой мне снова было хорошо. Но вкус был навязчивым, и я чувствовала пальцы на своем лице, постепенно это начало повергать меня в ужас. Я резко распахнула глаза и отшатнулась в сторону, инстинктивно закрываясь руками, чувствуя влагу на подбородке, вытирая ее тыльной стороной ладони, мои руки дрожали, и я смотрела на них и чувствовала, как внутри разливается тепло, оно распространяется от кончиков ногтей, от затылка по всему телу, вместе с теплом исчезает боль. Физическая. Она становится все меньше, как эхо, как отголоски, пока совсем не растворяется в дикой реальности. Я распахнула глаза и увидела его рядом. Теперь меня оглушило иной болью, она как жадный зверь тут же вгрызлась в сердце и искромсала его до крови. Я смотрела на Егор и сильнее сжимала свои плечи руками...кошмар не закончился. Кошмар рядом со мной и у кошмара лицо того, кого я все равно унизительно и безумно люблю. Того, кто распоряжается мной, как вещью. Сколько времени я была без сознания? Меня снова лечили и латали? Чтоб он мог ломать еще и еще?

– Ты в порядке? – спросил, прочищая горло. И я сама сглотнула, сильнее обхватывая себя руками.



***

Нет, я не в порядке. Я вообще не знаю, как я. Есть ли я. Прижала руки к лицу и тут же отняла, во рту по-прежнему оставался тот самый терпкий привкус. Меня вернули к жизни. Теперь я в этом не сомневалась. Те...те ублюдки… они меня так били, что я должна была превратится в кусок мяса.. но меня снова вернули с того света.... Я посмотрела на Егор.

– Как новая, – ответила тихо, – мое тело, так точно...будешь снова кромсать? До бесконечности?

Голос слегка дрогнул, и я отвела взгляд. Невыносимо видеть его глаза...невыносимо, потому что я помнила, как они могут гореть для меня, как они могут темнеть от страсти или становится светлыми от его нежности. Теперь к этим воспоминаниям примешивались и жуткие безумные глаза, когда отдал на расправу своим псам.

– Не бойся, – поднял руку, убирая прядь с моего лба, – я не хочу...ломать.

Его голос изменился, и я резко вскинула голову, когда он коснулся моих волос, по телу прошла волна дрожи. Каждая клеточка задрожала от дикой радости ощущать его ласку. Другое касание, то...из прошлого. Осторожное… и голос другой. Сердце пропустило удары, и я несмело посмотрела Егор в глаза. Этот взгляд... я уже видела его, когда проваливалась в темноту в его руках. То самое отчаяние, которое пожирает и меня изнутри. Мне так хотелось все вернуть назад, до боли, до ломоты в костях прижаться к нему всем телом и почувствовать, как он обнимает меня, сжимает сильно, жадно. Не он виноват...я виновата. Я могла все сделать иначе...я струсила, я отказалась от него, а не он от меня...даже сейчас, наказывая, он не отказался. Перехватила его руку за запястье и прижалась щекой к ладони, закрыла глаза.

Мне не хотелось ничего говорить...Мне хотелось наслаждаться этой секундой. Интуитивно я знала, что она скоротечна, а я хотела, чтобы это длилось вечность.



***

Она дернулась от моего прикосновения, поднимая голову. Её сердце пропустило удар. Она робко посмотрела на меня. Голубые глаза были наполнены тоской, нежностью и надеждой. От той гаммы чувств, что она обрушила на меня своим взглядом, тело начало покалывать от нежности к ней. Что-то незнакомое промелькнуло у нее в глазах. Она никогда так не смотрела на меня, пронзая всего как от удара колом в сердце, заставляя его замереть в полной тишине.

Она схватила мою ладонь и прижалась к ней щекой. От неожиданности я задержал дыхание и, почувствовав прикосновение её нежной теплой кожи к своей, тяжело вдохнул, пытаясь восстановить дыхание. Я смотрел, как она с закрытыми глазами ласкалась об мою руку. Руку, которая била её, ломала, руку, которая хотела уничтожить её. Сердце бешено заколотилось в груди. Не вырывая руки из её маленькой ладошки, я притянул второй рукой её к себе. Усаживая на колени, крепко сжимая в объятиях. Зарылся носом в её волосы, глубоко вдыхая её запах.



***



Егор притянул меня к себе за талию, усаживая у себя коленях, и когда оказалась в его объятиях, сердце снова начало биться, сначала тихо, не слышно, потом все быстрее, громче. Я чувствовала, как вопреки всему, что было за последние дни и часы, я все так же согреваюсь в его руках. Это не меняется...Изменится ли когда-нибудь? Сердце зашлось от дикой радости, я почувствовала, как Егор вдыхает запах моих волос и прижалась к нему всем телом, обнимая за шею. Шли секунды, а меня разрывало от эмоций. Я не хотела во что-то верить, не хотела, но верила. Мне до боли было нужно его прощение...сама я уже все ему простила. Я бы многое могла простить, лишь бы он был рядом, лишь бы прижимал к себе так, как сейчас. Отстранилась и снова посмотрела в глаза...я видела в них свое отражение. Себя… растрёпанную, завернутую в покрывало, испуганную, бледную, готовую разрыдаться. Себя, все еще не потерявшую веру в иллюзии.

– Прости меня, – прошептала очень тихо, едва слышно. Я запомню эту просьбу навсегда...Я буду вспоминать ее и через месяцы, и через годы. В тот момент мне казалось это возможным, чтобы он простил. Я верила, что в нем есть что-то человеческое, мне хотелось в это верить. Обхватила его лицо ладонями и почувствовала, как по щекам катятся слезы.

– Прости, – прижалась губами к скуле, к щеке, – прости меня, пожалуйста, – коснулась его губ губами, – пожалуйста....мне так это нужно...



***



Обнимать ее, крепко прижимая к себе, было так естественно, как дышать. Ее запах окутал меня, а стук сердца, скачущего в груди, заполнил тишину. Она обняла меня за шею, притянув вплотную к себе. От этого ее жеста мне стало легче дышать. Я боялся признаться себе, как мне не хватало её прикосновений, её волос, щекочущих мне нос и сводящих с ума своим запахом. Я не хотел думать ни о чем. Были только она и я, все остальное осталось где-то за дверями этой комнаты.

Она отстранилась от меня, всматриваясь в глаза. Раны на ее лице затянулись, но я по-прежнему видел их на её кукольном лице.

– Прости меня, – прошептала она, а мое сердце пропустило удар от этой просьбы. Дотронулась до моего лица своими ладошками. Я смотрел в её глаза, видел, как катятся слезы по щекам, и не мог произнести ни слова.

– Прости, – поцеловала мою скулу, щёку, каждое прикосновение сопровождалось болью в груди, от которой хотелось выть на луну, – прости меня, пожалуйста, – её губы коснулись моих, посылая электрический заряд по телу, – пожалуйста...мне так это нужно... Я смотрел на нее и не видел. Её слова эхом отзывались в голове. "Прости" – от одного этого слова тело начало вибрировать мелкой дрожью. В одно мгновение передо мной снова сидела не Аня, а лживая сука, пытающаяся выкупить себе свободу любым способом. Перед глазами снова пробежал образ её обнаженного тела, отдающегося другому. Мне захотелось кричать во весь голос от омерзения.

Схватил её за шею, поднимая со своих колен и, посмотрев сквозь багровую пелену на её лживое лицо, сбросил на кровать. Вскочил с места, сжимая кулаки изо всех сил, сдерживаясь от того, чтобы снова не покалечить её.

– Таких, как ты, не прощают, – прошипел сквозь плотно сжатые челюсти. – И не смей марать своим грязным ртом это слово, приблизился к ней, испепеляя её испуганное лицо взглядом. – Поняла? – крикнул, ударяя стену над её головой.



***



На секунду мне показалось, что от моих слов его взгляд затуманился и губы слегка дрогнули, как же мне хотелось целовать его, касаться этих губ снова и снова, стирая жестокую, циничную ухмылку, которую я видела раньше. Вот в эту секунду мне казалось возможным вернуть все обратно, выдернуть нас из жестокой реальности, услышать в его голосе иные оттенки, увидеть в его глазах свое отражение, почувствовать, как он касается меня снова и снова. Я, умирающая от жажды, по его ласкам, по его нежности, которую я успела узнать...Не гонит, не отталкивает, а я касаюсь его лица и сердце замирает от ощущения его колючих скул под моей кожей. Как я любила тереться щекой о его щеку и закрывать глаза в изнеможении, не веря, что любима им, что он рядом. В те короткие минуты счастья, когда я жила иллюзией новой жизни. Жизни с тем, кого совершенно не знала. Зато знаю теперь. И это, к сожалению, ничего не меняет.

"Прости"… звучит так тихо, так неуверенно, но я все еще наивно надеюсь, что оно услышано, что оно пробьется сквозь ненависть и презрение, проникнет сквозь всю ту ложь, которая между нами. Глухая стена. Которая на мгновение стала прозрачной, и я смогла до него дотянуться. Я даже почувствовала, как по его сильному телу прошла дрожь, когда коснулась губами его губ, но в ту же секунду Егор схватил меня за горло и отшвырнул от себя, как тряпичную куклу. Его руки сжались в кулаки, и я почувствовала, как мое сердце снова остановилось и зашлось, когда увидела ненависть в его глазах:

Судорожно сглотнула и потянула на себя покрывало.


– Поняла. Ты очень доходчиво объясняешь, – в горле пересохло, и я с трудом сдерживала слезы. – Тогда чего ты хочешь от меня, Егор? Убей меня! Вышвырни на улицу! Зачем я здесь? Зачем я тебе?



***

Её лицо побледнело, зрачки расширились от страха. Трясущимися руками она схватила одеяло и натянула на себя. Её страх выводил меня из себя. Секунду назад она так уверенно прижималась ко мне, пытаясь запудрить мне голову, а теперь сидит и трясется от ужаса. Мерзкая тварь! Каждое слово фальшивое, продуманное, лишь страх настоящий.

Её вопросы вертелись в голове, словно рой ядовитых пчел. Я и сам не мог ответить себе на эти вопросы. Задавал снова и снова, но так и не находил ответа. Знал лишь то, что не могу отпустить, и убить пока тоже не получается. Сжал крепче кулаки, приближая свое лицо к её, пристально глядя в её глаза.

– Потому что ты МОЯ! И я буду делать с тобой то, что посчитаю нужным, – прошипел ей в лицо. Увидел, как её грудь начала быстро вздыматься, а дыхание участилось. Усмехнулся, выпрямляясь. – Убивать или вышвыривать тебя на улицу пока в мои планы не входит.



Осмотрел её с ног до головы, вспомнив, как она была уверена, что снова обдурила меня, и решение показать её место, словно спасательный круг появилось в моей голове.

– Вставай, – усмехнулся, увидев, как тщательнее она начала кутаться в покрывало.

– Ты же хотела увидеть, для чего мне нужна. Лучше тебе поторопиться! Дважды просить не буду,– открыл дверь комнаты, ожидая, пока она встанет.



***



– Потому что ты МОЯ! И я буду делать с тобой то, что посчитаю нужным.

Он сжал сильнее кулаки, а я почувствовала, как учащается мое дыхание от обиды, как тает надежда и каждое слово, как удар по нервам. Вещь. Сейчас это еще не стало очевидным, но скоро станет, настолько очевидным, что я сама себя почувствую вещью.

Егор с презрением осмотрел меня с ног до головы, а мне хотелось впиться в его рубашку и кричать:"ТЫ! Ты не видишь, как делаешь мне больно? Ты не видишь, что рвешь меня на части?"Только самое страшное, что он видит и прекрасно понимает, что делает. В отличие от меня, он знает гораздо больше, чем я.

– Вставай.

Я плотнее закуталась в одеяло и когда увидела, как он хищно усмехнулся, мне захотелось зажмурится, чтоб не видеть его лицо и эту ненависть, но я больше не покажу ему свою боль. Ведь именно ею Егор сейчас наслаждается.

– Ты же хотела увидеть, для чего мне нужна. Лучше тебе поторопиться! Дважды просить не буду.

Я резко встала с постели, посмотрела на него, тяжело дыша.

– А ты и не просишь. Ты приказываешь.

Я вышла из помещения, всматриваясь в полумрак коридоров.



ГЛАВА 21



Я не знаю, что я чувствовал в тот момент, когда приехал в больницу. Я ощущал, что я – это кто-то другой, и я вижу этого кого-то со стороны. Он ставит машину на больничной парковке, он быстро взбегает по ступеням, он что-то выслушивает от врачей и даже не отвечает им. А я смотрю на него со стороны и понять не могу – откуда у него есть силы двигаться, разговаривать и спрашивать о чем-то. Он же поломан на части, и у него все внутри кровоточит. Мне это видно. А никто не замечает этого, хотя и говорят о сочувствии и соболезнуют. Тот, другой Егор, у которого есть какие-то странные силы что-то делать, двигаться, разговаривать. Он спускается на лифте в морг.

А я… я ору ему, что это ошибка и моей матери там быть не может. Там холодно и там нет живых… Она в палате. Почему они не отвели меня в палату? Что я делаю здесь в этом жутком месте, от которого кровь стынет в жилах. Мне что-то говорит патологоанатом, отдает бумаги, ведет на опознание. И та холодная женщина очень мало напоминает мою маму, я узнаю ее, скорее, по волосам, по родинке на руке. Киваю и снова киваю, и бумаги в руках дрожат так, что вот-вот выпадут. Я не верю, что ее больше нет. Ведь была надежда, и ей стало лучше, врачи давали неплохие прогнозы…

– Егор Александрович, так иногда бывает, пациенту становится лучше перед тем, как он умирает. Это называется ложным улучшением. Мне очень жаль. У вас есть ко мне вопросы? Любые? Я с радостью вам на них отвечу. Могу позвать дежурную медсестру, она так же все расскажет.

– Ей было больно?

Почему-то меня ужасно сводило с ума, что она могла испытывать боль, а меня не было рядом.

– Скорее всего, нет. Мы вливали ей обезболивающее на всякий случай. На внешние раздражители она не реагировала. И ушла очень тихо, во сне. Поэтому я думаю, что она совсем ничего не чувствовала в этот момент.

– Хорошо. Спасибо.

Я собрался выйти, мне срочно нужно было покинуть это место, выскочить оттуда на воздух, я задыхался и не понимал, как дергаю свой галстук ледяными пальцами. Не могу здесь находиться. Жуткий запах, словно смерть в самом воздухе летает, и ощущение безысходности. Вот здесь уже ничего исправить нельзя.

– Эльвира Владимировна отдаст вам вещи вашей мамы.

– Да. Хорошо.

Я его плохо слышал, смутно, как в тумане и сквозь бетонные стены. Поднялся наверх, забрал пластиковый пакет с каким-то ужасающим ощущением, что вот и все, что от нее осталось. Был человек, жил, дышал. Поступил в больницу со своими личными вещами… и уже не покинул ее. Только пластиковый пакет. Я вышел на улицу. Нет, слез не было. Точнее, они были где-то глубоко внутри. Они лились сплошным потоком, топили меня, корёжили мне душу. Мне казалось, что я так ничего и не сказал ей… что даже в нашу последнюю встречу я говорил о чем угодно, только не о любви к ней. Я ее упрекал. Я ее винил. Больше мне было нечего ей сказать. А теперь уже слишком поздно.

И ужасно острое болезненное понимание, что я безумно сильно любил свою мать. Несмотря ни на что. Несмотря на ее тяжелый характер, я обожал ее. Только расставание с Аней ей так и не простил. Понимал, что права она, а простить так и не смог.

Подошел к машине, достал сигарету, сунул ее в рот, прикурил и сильно затянулся. Так сильно, что легкие расперло от дыма. Закашлялся. Дрожащими пальцами открыл пакет, который отдала мне медсестра, и горько усмехнулся – мама, в своем репертуаре, даже в больницу взяла косметичку. Она всегда любила быть ухоженной и красивой. Отец смотрел на нее с блеском в глазах до самой смерти. И я ни разу не слышал, чтоб у него были интрижки на стороне. Мама была особенной женщиной с железным характером, но он ее очень любил. Я положил на ладонь ее сережки и кольцо обручальное. Стиснул сильно так, что золото впилось в кожу. Вот и все… остаются только вещи. Трогать и вспоминать. Вспоминать их на ней. Косметичку к лицу подносить, чтоб запах почувствовать. А потом и его не станет.