Танец огня

Дорн порой читал эти манускрипты. Голоса звали его к страницам. В записях хранились мелодии. Он читал, и в голове звучали ноты. Они вызывали ощущения, как при взгляде на сумерки из окна комнаты, когда ускользал очередной день.

Было поздно, когда Марик Антрелл появился у локтя Дорна, как жуткий вызванный дух. Он выглядел плохо, это Дорн отметил сразу, но больше внимания привлекла его широкая безумная улыбка. Свет свечи Дорна выделял подбородок и скулы Марика, придавая ему облик черепа.

— Так и знал, что ты тут, книжный червь, — сказал Марик. — Конечно, ты тут. Это может пригодиться.

— Я и не знал, что так тебя интересую, — сказал Дорн, отвернувшись к страницам, хотя все нервы были напряжены. — Нет лекарств от безответной любви? Какие-то чары?

Марик оскалил зубы, словно хотел рычать, но тут в свете появился архимастер Хендин.

— Мальчики, уже давно пора спать. Особенно вам, юный лорд, — Марик ушел, бормоча. Дорн обнаружил, что его ладони дрожат, пока он собирал записи. Библиотека не казалась раньше опасной. Такие, как Марик, редко ходили сюда за книгами. Но они были готовы спуститься сюда за ним.

Этерелл тревожился за его безопасность. Он пытался уговорить Дорна носить кинжал, предлагал уроки по его использованию. Он сказал:

— Я не могу все время быть рядом.

— Я был бы этому не рад, — парировал Дорн. Разговор был окончен.

Шесть лет они были в одной тесной комнате. Дорн первый год держался в стороне, ожидая, что юный лорд будет презирать сына мастера книг. Но Этерелл Лир позволил Дорну возмущаться, веселить его. Спокойствие друга уняло гнев Дорна. Он пытался. Может, слабо пытался. Гнев трепетал по краям его песен в свете свечи. Но его было мало.

Теперь ночь была полна мыслей, хоть они и возвращались к тому, с чего он начал — к нему самому.

Архимастера видели у него талант. Они предлагали учить его лично, работать над чарами. Он отказался. Марик Антрелл тоже показывал талант. Дорн видел, как они шептались в коридорах с архимастером Лианом. Архимастер учил юного лорда. И, конечно, за Мариком всегда ходила свита из учеников, они нашли лидера в широкоплечем наследнике Антреллов.

Такие поэты могли даже стать Пророком. Было почетно идти по пути становления архимастером Академии. Но чары изменили все это. Теперь метка Пророка давала доступ к большим силам Другого мира. За короткий период атмосфера в Академии изменилась, добавились новые амбиции. Раньше тут учили искусству, музыке, но это изменилось. Туманы острова не изменились, как и крик птиц по ночам, но Дорн понимал, что это место уже не будет прежним.

Это усиливалось смертью архимастера Мира. Их голоса сплелись в прощании. Это был конец чего-то большего, чем они видели, пока учились тут.

Не важно. Это говорил себе Дорн, пока пел. Осенью у него будет кольцо, он будет свободен. Он любил Академию, но ему было и больно тут. Он представил, как уходит один. Это не радовало, но освобождало.

К этому привела музыка Дорна Аррина той ночью. Он словно смотрел в пруд и видел свое будущее. Он всегда знал, но смирился в песне. Осенью. Один и свободный.

* * *

Поздно той ночью Валанир Окун был наедине со свечой в темноте.

Он подумал о последнем разговоре, зная, что это добавило ему сложностей. Но так было нужно. Он выждет день.

Или нет? Казалось, платили за это другие.

Как вы поймали меня, леди?

Эту строку он написал годы назад. С иронией. Тогда его сердце было легче, а мир банкета ждал его.

Он вспомнил горы и пустыни. Вечера с караваном, музыка лютни у костра, танец женщины. Сад с желтой и голубой плиткой, фонтан в идеальной симметрии. Он разливался в длинный тонкий пруд, воды были полны кувшинок. Там его не раз принимали с почестями, и среди роз они по вечерам обсуждали философию. Тарелка инжира передавалась, а с ней — чашки жасминового чая, позже и вина. Это было просто, сложнее было оказаться в замках с их дорогими запахами и шелковыми постелями, где желания вели к другому, как в лабиринте дверей. Валанир Окун путешествовал достаточно, чтобы знать, что такие места, хоть они и нравились ему, были временным побегом.

Он был моложе, когда узнал это. Он вспомнил, как выбрался из чужой постели и пошел к окну посмотреть на луну. Он был одинок. Это были уроки молодости.

Поэт не убегал от требований жизни. Так всегда считал Валанир Окун. Но он годами жил в укрытии, изучал тайны Башни стекла. Пророчества, что были запретным знанием. Кто-то возразил бы, что так он готовился к встрече с врагом. Только в Кахиши Валанир мог узнать, что захватило Никона Геррарда, и как это изгнать.

Захир Алкавар показал Валаниру их магию. Он водил его в порталы, где он видел измерения ниже земли, выше неба. Многое из увиденного было таким странным, что не давалось разуму, он мало помнил. Семь земель и семь небес, как верили на востоке, были населены невероятными существами.

Воспоминание: он случайно призвал одно такое существо в одну из ночей с Захиром. Они были в Башне стекла, выпили много, и он не помнил, как это вышло. Существо из зеленого огня возвышалось над ними, и Захир потом назвал его джинном.

Хоть Захир был вдвое ниже, он не испугался, бросился к джинну. Как возлюбленный, он шептал ему на ухо. К удивлению Валанира, существо охватила агония. Оно завизжало, загремело стекло в башне. И оно пропало в красном дыму. Захир спокойно повернулся к Валаниру и сказал:

— Если вызовешь такое, можно лишиться души, — он рассмеялся. Они много помнили в ту ночь, Валанир помнил. — Ты еще не готов к этому. Ни капли.

Валанир смутился от воспоминания, мужчина младше спас его. Но Захра почти все время его визита была спокойной. Он часто был в обществе Юсуфа Эвраяда, недавно умершего короля. Он был сложным человеком, воином, не терпящим мягкости, но любившим поэзию. Их обсуждения затрагивали вопросы власти и жизни, порой беседы шли до глубокой ночи.

В одну такую ночь, в покоях короля, когда свечи догорали, Юсуф признался в том, что скрывал от людей: в его разочаровании в Элдакаре, старшем сыне.

— Он поэт, — сказал он Валаниру. — Отличное качество для человека… но не короля.

— Вы еще не видели его в бою, — отметил Валанир. — Вы отправляли Мансура в кампании, и он смог проявить себя. Не Элдакар.

— Все просто, — сказал Юсуф. Он уже старел, его лицо было в морщинах. — Если Элдакар пойдет сражаться и проиграет… будут выводы. Визири не будут уважать его. Все, что я выстроил — этот двор, единый Кахиши — развалится. Лучше держать его здесь. Мансур будет хранить яркость имени Эвраяд.

— И завоюет славу, что разделит его брат, — сказал Валанир.

Юсуф покачал головой.

— Элдакар не даст славы нашему имени. Мансур будет завоевывать, вызывать страх от нашей силы в сердцах за границей. Но я боюсь за наше будущее, Пророк. Спой мне. Прогони мои страхи, — так Валанир Окун и делал много ночей. Такой была их дружба, смесью равных и услуг. Они общались, как друзья, и Юсуф уважал знания Пророка, но Юсуф был королем и завоевателем.

Валанир немного знал Элдакара. Он бывал ночами в саду с Захиром Алкаваром и юным принцем. Они читали то, что сочинили, водопад шумел на фоне. Элдакар был скромным, но подходил их компании. А теперь мальчик не хотел его при дворе.


Сила в Захре постоянно менялась, как свет в глубинах камня. Лин Амаристот поехала вместо него, рисковала собой. Она хотела этого, и это тоже тревожило.

Он слышал архимастера Мира, один из их последних разговоров. Он был холодным, как зима.

— Ты открыл дверь.

Так и было. Пока Валанир Окун искал способ одолеть Никона Геррарда, он участвовал в кровавой магии с ним. Они открыли ту дверь вместе. Для Валанира это было приключением. Но для Ника… бездной. Этот глубокий колодец нужды так и не наполнился.

Метка Пророка почернела вокруг мертвого глаза. И это тревожило. Как он заплатит?

Она посмотрела ему в глаза. Поймала его.

Строки Валанир Окун сочинял на пути домой, сочинял по старинке, сердцем, пока ехал среди дождя. Теперь он читал их. В свете свечи и в звуках ночи он тянулся дальше.

Он был в лесу. Запах влажных листьев и хвои, соль моря. Остров, его лес. Крикнула одна ночная птица, другая. Глаза привыкли, Валанир увидел изящную беседку из бледного дерева, озаренную факелами в ночи. Две фигуры стояли в ней: мужчина и девушка. Мужчина был высоким и широким, худым в талии — тело воина, но у него была лира. Чудесное лицо, как у божества, голубые глаза сверкали в свете огня. Девушка рядом с ним была не такой уверенной, но красивой с ее сияющими длинными волосами.

Вокруг них поднимался реквием по архимастеру Миру, так будет до утра. Валанир Окун знал, что будет, слышал в музыке. Эти юноши с их голосами не знали, что меняли, какие двери открывали. Валанир сам мало знал.

Мужчина и девушка не видели его, стояли, глядя на что-то вдали глазами с длинными ресницами.

«Давай, Элиссан Диар, — подумал Валанир. — Я готов».



ГЛАВА 5



Он плакал в ее сне, как делал часто. В этот раз — на полу в углу палатки, рядом с жаровней. Прятал лицо в ладонях. Лин Амаристот села и прижала ладони к своему лицу.

— Я тоже думаю об этом, — сказала она. — Не поможет. Что будет, то будет, — она повернулась и увидела себя на кровати, спящую. Бледную, словно уже мертвую. Но она и стояла, смотрела на его опущенные плечи и золотую голову. Яркое сердце печалилось. — Все мы ошибаемся, любимый, — сказала она, сделала паузу, подбирая слова. Она напомнила себе, что это сон. Свет луны проникал в щель у двери палатки лучом, похожим на рапиру, рассекая стену между ними. Лин замерла. Если она пересечет черту, что-то закончится.

Она протянула руку к дрожащим плечам юноши, умершего за нее. Она сказала:

— Я знаю, что ты не хотел меня ранить.

* * *

Она проснулась ночью. Как и всегда, проснувшись, Лин не знала, была ли в своем теле, и где она была. Палатка была на месте, луч луны, но в другом месте и времени, где звезды были другими. Где не так много лет коснулось земли и камней. Но если она была бы сразу в двух местах, но не была бы полностью нигде. Порой ей казалось, что яркий свет солнца пройдет сквозь нее, как стекло.

Лин думала, что это ощущение, не присутствия в ее теле, было связано с ее угасанием. И она, как звезда, постепенно потухнет, или, если астрономы востока были правы, станет камнем. Но на это уходили тысячи лет. За это время много смертных падет, как песок.

Тогда жизнь была ничем. Даже люди, ставшие легендами, не рассчитывали на многое, если память о них жила в таких же хрупких существах, как они.

Лин села на кровати. Она заметила звук, что был тише сверчков и ветра. Может, это был сон. Или Эдриен. Но она слушала, и звук сливался с ночью, стал обычным. Пел голос мужчины. Песня мелодично повторялась.

Она укутала плечи одеялом и встала с кровати. Покрывало было бархатным, алым и мягким, украшенным золотым шелком. Она укуталась в него, как в плащ, каких у нее не было, но это было и менее практично. Она отодвинула ткань палатки и вышла.

Гарон Сенн ушел. Вместо него стояла пара стражи — юноши, что боялись новой ответственности и ее. Они вздрогнули, как зайцы, когда она вышла из-за них. Она выдавила улыбку от их рефлексов. Они заерзали, пока она проходила. Но молчали.

Она услышала снаружи пение четче, хоть и тихое. Королевские беседки были на холме, звук словно доносился со склона. Она не знала эту мелодию. Песня ходила по кругу без конца. Она вспомнила: тут музыка была другой.

Она не боялась — лагерь был хорошо защищен. Она осторожно шла, избегая маки, ведь они, красные, считались священными. Словно их окрасил кровью мученик давным-давно, так было в их вере. Она обходила их по мягкой земле. Лунный свет отбрасывал тени на траву.

Лин была в паре шагов, когда один из стражей робко окликнул ее. Она выпрямилась, словно одеяло и было плащом. Словно она была на охоте.

— Да? — бросила она через плечо. — Я гуляю. Если вы мне будете нужны, я позову, — она не могла сказать, что манило ее. Ото сна она устала и была печальной, ей надоело быть одной с картинками угасающих звезд и горем мужчины, умершего за нее.

И она охотилась ночью, ведь не хотела спугнуть певца. Ее шаги были легкими на траве. Она вспомнила волнение от ночных вылазок. Они с братом в коже и мехе, с собой — луки и ножи. Приманка — соль на дереве — для оленя. Тишина была важной ночью. И они не высказывали свои мысли. Ненависть и любовь были спутаны. Их и не распутать, ведь Райен Амаристот мертв.

Но это место было другим, воздух был насыщенным от запаха мака. Под ее ногами были не грязь и прутья, а ковер травы. И она шла не за добычей. Она годами так не охотилась.

Пение было ближе. Она заметила движение в тени кипарисов. Позже она вспомнит, как нашла его на камне. Его песня вблизи казалась печальной, хоть у нее вся музыка была печальной. Она не знала этот язык. Ни Кахиши, ни ее.

Он притих, когда камешки хрустнули под ее ногой. Он повернул к ней голову. Она видела лишь угловатое лицо, обрамленное черными волосами до плеч. Лин поняла, как по-детски выглядит в одеяле. Это не было преимуществом. Но было поздно. И она сказала на кахишском:

— Печальная песня. Она манила меня.

Он улыбнулся. Она увидела блеск зубов, не более. Он ответил идеально на ее языке:

— Это печально? — сказал он. — Это из моего детства. Порой звучит в голове, пока я не выпускаю ее.

— Валанир Окун говорил о музыке и про вас, — сказала она. — Он сказал, что до магии вы были музыкантом, — Пророк говорил с восторгом о друге, который поднялся из скромной семьи в Рамадусе, а потом в Захре.