Танец огня

Слова звучали эхом в комнате, пока она угасала во тьме.

Уже скоро.

* * *

Его глаза стали тьмой, окнами конца света. От пустоты в них она была в ужасе. Он сжимал ее руки.

— Ты принимаешь это?

Страх сдавил ее горло, она знала, что будет. В этот раз, падая, она знала, что будет конец, но падению не было конца.

* * *

Джулиен охнула. Воздуха было мало. Она словно тонула. Но, открыв глаза, она увидела ночное небо и темные глаза, что смотрели в ее глаза.

Она задыхалась. Вдыхала снова и снова. Вскоре дыхание стало не таким отчаянным, постепенно она успокоилась. Она видела в глазах тревогу.

— Подай знак, что ты проснулась и видишь меня, — сказал Дорн. — Боги, я устал быть тут один.

* * *

Они были в месте, где ветер пригибал траву. Камни виднелись среди пейзажа, земля застыла волнами, как море в бурю. Они видели с места на утесе еловые рощи, березу в форме старушки, согнутой ветром. Деревьев было немного. Скопление там и там, ручьи быстро бежали по камням. Снизу доносился гул. Джулиен догадалась, что дальше водопад.

Они были без огня. Дорн вырос в городе и не умел ничего такого. Джулиен показала ему, как высечь искру, какие грибы и ягоды можно собрать и съесть. Она знала, какие безопасные, а какие ядовитые. Эти знания интересовали ее, но не требовались. Она любила книги по ботанике, прогулки в полях дома. Опыт теперь пригодился. Они будут голодны, и хотя она заметила зверька впереди, они не были охотниками, у них и оружия не было. Но хотя бы было много чистой воды.

Она не думала, что будет, если они тут надолго. Навеки? Дорн тоже не говорил об этом. Они должны поискать, были ли тут люди.

В первую холодную ночь они сидели спина к спине и грелись. Он сказал:

— Думаю, ты спасла меня. Я… двигался во тьму. Яма разверзлась. Я не знаю, была ли то смерть. Но… мне казалось, что это хуже смерти. Ты оттащила меня от края. Я словно завис, а потом меня потянуло в сторону. Сюда.

Она попыталась рассмеяться.

— Надеюсь, это на благо.

Он пожал плечами, как ей показалось. Или поежился.

— Я не мертв, — сказал он.

Вскоре Джулиен расскажет, что видела и слышала, пока не попала к нему сюда. Не сразу. Было сложно говорить. Кусочки жизни лежали вокруг нее обрывками, и их нужно было попытаться собрать, чтобы говорить. Джулиен Имара не знала, что будет из этих обрывков. Она даже не знала — особенно когда глаз стало жечь — кем или чем была.

Утром они были уставшими и мокрыми от росы. Джулиен мало спала. Ей хотелось сменить одежду. Она хотела сухую одежду из сундука у кровати в Академии. Платья и белье, сшитое ее сестрой.

Дорн озвучил ее мысли:

— Это была магия, как я и боялся, — сказал он, проглатывая свою долю крыжовника. — Вот так неудобство.

Она не знала, увидит ли сестру снова, и запретила себе думать об этом. Пока она могла отвлечь себя другими тревогами. Или целью.

— Думаю… нам нужно идти к водопаду, — сказала она. — Если я молчу… внутри… я будто слышу метку. И она говорит, что делать.

— Отлично, — сказал он. — Так от нее есть польза.

Они пошли по склону, скользя по влажной траве. Серая ежевика росла там, где не смогли деревья, соревнуясь с вереском. Джулиен старалась держаться камней, они были не такими скользкими, как трава.

— Ты не хочешь быть Пророком? — спросила она. — Я думала, все в Академии этого хотят.

— Да, — сказал он. — У меня всегда проблемы с тем, чего я хочу. Нет… я хотел уйти. Бродить по миру, как Лакарн. Не думать о делах Пророка или чарах.

— И я люблю Лакарна, — сказала она с запинкой. — Я… не думала о становлении Пророком. Я не считала это возможным. Для меня. Но Придворная поэтесса…

— Да, — он замер и смотрел вдаль. Джулиен проследила за его взглядом. За морем травы и камней было лишь небо. Солнце бледно сияло за облаками. Ветер бил их, влажный, пахнущий травой. Дорн сказал. — Я видел ее раз. Она была в Академии с Дариеном Элдемуром, когда еще не стала Придворной поэтессой. Я не могу забыть тот миг. Что-то в ней привлекало взгляд. Или меня.

Джулиен подошла к нему. Он затерялся в мыслях или все еще был потрясен из-за произошедшего. Она тоже это ощущала.

— Дорн, — сказала она. — Прежде чем попасть сюда, я… кое-что видела. Ты должен знать.

Его улыбка была кривой. Он раскинул руки, словно сдавался.

— Рассказывай.

Сначала она описала ему, что сделал и сделает Элиссан Диар. Но когда увидела его лицо, поняла, что нужно объяснить. Она описала сцену в башне, которую помнила в деталях, словно она была нарисована перед ее глазами. Она дошла до части, где Этерелл Лир становился заместителем Элиссана Диара и отвела взгляд от Дорна. Но он сказал.

— Он говорил мне, что был шпионом… это может быть связано, да?


— Я… не знаю, — она видела в голове беспечную улыбку Этерелла Лира. Она помнила его с кровью на лице и рука. — Он шпионил на Валанира Окуна. Который…

— Мертв, да. И ты говоришь, то тоже была работа Элиссана.

— Кто-то работает на него в Кахиши. Элиссан хочет разрушить их двор, словно так мастера Академии смогут править в Тамриллине. Не понимаю…

Дорн покачал головой, убирая волосы с лица.

— Могут. Кахиши — ближайший союзник. Если они падут, Тамриллин будет открыт. Почти без защиты, — он вздохнул. — Понимаешь? Такое бывает, когда у поэтов есть сила. Этого не должно было произойти.

Она опустила голову. История Дариена и Лин Амаристот, Другой мир… это все сияло для нее, как Серебряная ветвь в Зале лир. Валанир Окун посвятил этому жизнь, а теперь она носила его метку.

Дорн смотрел на нее. Она вспомнила, как впервые заметила его: высокого, гордого, он пел скорбную песнь для архимастера Мира. Его песня преследовала ее во снах.

— Я забыл, что у тебя есть идеалы, — сказал он. — Ты их не потеряешь, Джулиен. Не при мне.

Джулиен не знала, что сказать. Она не считала себя такой. Она даже не понимала, что это значит. Она хотела сказать: «Мне всего пятнадцать. Это все для меня в новинку. Я не должна быть Пророком».

Последнее было правдой. Если бы Сендара Диар ее сейчас увидела, она была бы в ярости. Она бы заявила, что Джулиен ничем не заслужила метку над глазом. И она ничего не могла поделать.

Ей нужно было так много узнать. Она знала теперь, что надеялась, что Валанир направит ее. Но он дал ей то, что ощущалось камнем на шее. Но это давало ей теперь цель.

Остаток дня она вела Дорна, и он следовал, и они добрались до водопада. Его гул сопровождал их спуск. Утки пролетели над ними, отбросив тени на траву. Она задумалась, нет ли рядом реки или моря.

— Как думаешь, где мы?

Он почти улыбнулся.

— Куда пошли те парни… что пропали у дуба?

Она больше не спрашивала.

Они ощутили водопад раньше, чем увидели: брызги осыпали их лица, вещи промокли. Ветер приносил им свежий запах мха. Они пришли туда и увидели стены воды, как стекла, падающие в пену и зелень. Камни были опасными, скользкими, Джулиен осторожно опускала ноги на выступы. Она что-то слышала за ревом водопада. Она замерла и слушала. Смотрела, как солнце плетет косы золота из водопада.

— Что там? — сказал Дорн.

Она повернулась и улыбнулась. Протянула руку.

— Идем.

* * *

Поэты порой думали об иронии. Она была одним из инструментов их историй во все времена, а теперь время героев прошло. Кто-то винил в этом Дариена Элдемура и Марлена Хамбрелэя, они повлияли, хоть у них было мало времени. Они заставили людей увидеть истории в другом свете.

Дорн не пользовался этим инструментом. Он думал, что его популярность объяснялась просто: было проще смеяться над героем, чем вести себя как он. Но ему было сложно писать о прямолинейных героях, он беспощадно отмечал изъяны даже у тех, кем восхищался. И все же он не мог жестоко лишать их достоинств, как стало модно. В Академии он был в стороне от моды, ему помогала отдаленность острова и Башни. Это он ценил больше всего, пока был там, но это и подавляло его.

Дорн знал, что столкнулся с одной из форм иронии. Он презирал чары… все формы магии искажали искусство. Он был в Другом мире, и его прибытие сюда могло спасти его в ночь Манайи. Чары спасли его жизнь. Но чары и подвергли его жизнь опасности.

Он проснулся ночью в поту от сна о той бездне. Она будто звала его. Дорн Аррин не знал, насколько боялся смерти, но пустота… была другим.

Он был тут. В месте меж миров.

Рассмеялся бы Этерелл Лир? Он любил иронию больше Дорна. С другой стороны Дорн не знал, сколько правды знал об Этерелле. Когда он задумывался об этом, то ощущал боль и стыд.

Но врали ему, он не должен был стыдиться. Почему тогда ощущал это? Он мог ругать себя за доверчивость, но Этерелл всех обманул. Если Элиссан Диар сделал его заместителем, но еще верил, что Этерелл говорил ему правду и был сыном аристократа.

Дорн мог много думать, пока они с Джулиен Имарой шли по склону почти весь день. Он был рад шагать за ней — метка Пророка на ее округлом юном лице пугала сильнее, чем он хотел показывать. Бедняжка. Он думал о том, что сделал Валанир Окун, и мысли не всегда были добрыми. И теперь она рассказала ему, что видела, и ответственности было больше, чем должно быть в ее возрасте. И вообще у людей.

— Нужно выбраться отсюда и рассказать Придворной поэтессе, — сказала она, когда он объяснил сложность ситуации. Он был тронут ужасом в ее глазах, пока она слушала о сложностях. Падение союзника, восхождение такого, как Элиссан Диар.

Явная опасность Придворной поэтессе.

Неровный склон был красивым. Так думал Дорн утром, когда солнце отбросило тени на волны травы. Изумрудная трава и тени повторялись до золотой полоски горизонта.

Он хотел бы разделить этот вид с Этереллом Лиром. Ему нужно было скорее перестать думать об этом. Это смущало.

Дорн склонил голову от ветра и думал, что понимал источник своего стыда (не смущения). Друг сказал, что люди хотели его, лунный свет озарял его профиль. Дорн ясно видел это и сейчас.

Люди видели свои желания в Этерелле Лире. Не его самого.

А если Дорн был не лучше, чем гости лорда, которые брали, что хотели? Говоря себе, что молчание — знак согласия, а навык — это чувственность. Ему стало плохо, когда он представил себя таким. Но… он был склонен к этому. Мысли заносили его к такому.

«Я ничего не почувствую».