Сын

Судя по всему, от живота и ниже. Он ударил руками по крышке, но это не помогло; единственное, что открылось, – дверь в сознание. Дверь, которая, как он знал, никогда не должна открываться. Так учил отец. Но сейчас петли отлетели, и Сильвестр понял, что умрет, как в своих кошмарах. Запертым. Одиноким. В темноте.





Глава 26




– Именно таким и должно быть воскресное утро, – сказала Эльсе, выглядывая в боковое окно.

– Согласен, – ответил Симон, сбросил скорость и посмотрел на нее.

Он задумался над тем, сколько она поняла и может ли она видеть, как нереально зазеленел Дворцовый парк после вчерашнего ливня. Понимает ли она вообще, что они едут мимо Дворцового парка.

Это Эльсе заявила, что хочет на выставку Шагала в Хёвикоддене, и Симон подтвердил, что идея замечательная, и сказал, что ему только надо по дороге заскочить к коллеге, живущему в Шиллебекке.

На парковке на улице Гамле-Драмменсвейен свободных мест было в избытке. Старые респектабельные виллы и многоквартирные дома казались опустевшими из-за летних отпусков. То тут, то там на ветру развевались флаги разных посольств.

– Я недолго, – сказал Симон, вышел из машины и подошел к двери с адресом, найденным в Интернете.

Нужное имя стояло первым в списке жильцов у домофона.

После двух звонков Симон уже готов был сдаться, как вдруг услышал женский голос:

– Да?

– Фредрик дома?

– Э… кто его спрашивает?

– Симон Кефас.

Несколько секунд было тихо, но Симон слышал треск, какой бывает, когда человек закрывает ладонью микрофон трубки домофона. Потом она снова вышла на связь:

– Он спускается.

– Хорошо.

Симон стал ждать. Для обычных людей вставать еще слишком рано, поэтому сейчас на улице он видел только пару его возраста. Они выглядели так, будто вышли на так называемую воскресную прогулку. На прогулку, где место отправления и место назначения совпадают. На мужчине были кепка и брюки цвета хаки неизвестного происхождения. Так одеваются состарившиеся люди. Симон посмотрел на свое отражение в стекле резных дубовых дверей. Кепка и солнцезащитные очки. Штаны цвета хаки. Воскресный наряд.

Время шло. Наверное, он разбудил Фредрика. Или его жену. Или кто она там. Симон взглянул на машину и увидел, что Эльсе смотрит прямо на него. Он помахал, но ответа не получил. Дверь открылась.

Фредрик был одет в джинсы и футболку. Он успел принять душ, влажные густые волосы были зачесаны назад.

– Неожиданно, – сказал он. – Что…

– Прогуляемся немного?

Фредрик посмотрел на тяжелые часы.

– Слушай, у меня…

– Нестор и его наркобандиты приходили ко мне, – сказал Симон так громко, что пожилая пара, проходившая мимо них, должна была расслышать его слова. – Но мы можем поговорить об этом и у тебя в квартире с твоей… женой?

Фредрик посмотрел на Симона и закрыл за собой дверь.

Они вышли на тротуар. Шлепанцы Фредрика стучали по асфальту, и эхо его шагов металось между стенами домов.

– Он предложил мне кредит, о котором я говорил с тобой, Фредрик. Только с тобой.

– Я не разговаривал ни с каким Нестором.

– Можешь не называть его каким-то Нестором, мы оба знаем, что это имя тебе известно. А о том, насколько хорошо ты знаешь Нестора, можешь врать сколько влезет.

Фредрик остановился посреди пешеходного мостика.

– Послушай, Симон. Найти для тебя заем у меня на работе невозможно. Поэтому я поболтал кое с кем о твоей проблеме. Разве ты не этого хотел? Если честно?

Симон не ответил.

Фредрик вздохнул:


– Слушай, Симон, я сделал это только для того, чтобы помочь тебе. Самое плохое, что может случиться: ты получишь предложение, от которого сможешь отказаться.

– Самое плохое, – ответил Симон, – что эти подонки думают, будто нашли способ подобраться ко мне. Наконец-то, как они считают. Они никогда до меня не доберутся, Фредрик. До тебя – да, а до меня – никогда.

Фредрик облокотился на перила:

– Может быть, в этом и заключается твоя проблема, Симон. Из-за этого ты так и не сделал карьеры, которую должен был сделать.

– В том, что я не позволил себя купить?

Фредрик улыбнулся:

– В твоем темпераменте. Тебе не хватает дипломатических способностей. Ты обижаешь даже тех, кто пытается тебе помочь.

Симон посмотрел вниз, на старую заброшенную железнодорожную линию, проходившую под ними. Она осталась с тех времен, когда функционировала Западная железная дорога. Неизвестно почему вид этого углубления в ландшафте приводил его в состояние меланхолической торжественности.

– Возможно, ты читал в газетах о тройном убийстве в Гамлебюене.

– Конечно, – сказал Фредрик. – В газетах больше ни о чем и не пишут. Кажется, весь Крипос поднят на ноги. А вам разрешили присоединиться к игре?

– Им по-прежнему не нравится делиться самыми большими игрушками. Одного из убитых звали Калле Фаррисен. Имя знакомо?

– Не могу сказать. Но если убойный отдел не допускают до игры, то почему ты хочешь…

– Потому что Фаррисена в свое время подозревали в убийстве вот этой девушки.

Симон вынул фотографию, которую он распечатал из дела, и протянул ее Фредрику. Он смотрел, как тот изучает бледное лицо с азиатскими чертами. Для того чтобы понять, что девушка мертва, видеть ее тело было необязательно.

– Ее нашли на заднем дворе, все должно было выглядеть так, будто она вколола себе слишком большую дозу. Пятнадцать лет. Может, шестнадцать. Документов у нее не было, поэтому мы так и не смогли установить ни ее личность, ни место рождения. Мы не знали, как она попала в страну. Возможно, в контейнере на вьетнамском корабле. Установить удалось только то, что она была беременна.

– Погоди-ка, я помню это дело. А разве в нем не было признания?

– Да. Оно поступило поздно и довольно неожиданно. Я хочу спросить у тебя, была ли какая-нибудь связь между Калле и твоим прекрасным клиентом Иверсеном?

Фредрик пожал плечами, посмотрел на фьорд, покачал головой. Симон проследил за его взглядом, направленным на лес мачт в порту маломерных судов. «Маломерные» в наше время относится к судам, которые по размеру уступают фрегату.

– Тебе известно, что человек, сознавшийся в убийстве девушки и осужденный за него, сбежал из тюрьмы?

Фредрик вновь покачал головой.

– Приятного завтрака, – сказал Симон.



Симон стоял, облокотившись на стойку раздевалки в художественной галерее в Хёвикоддене. Все было изогнутым. Все было функциональным. Даже стеклянные стены, разделяющие помещения, были изогнутыми и, возможно, функциональными. Он смотрел на Эльсе. Эльсе смотрела на Шагала. Там, в зале, она казалась очень маленькой. Меньше, чем фигуры Шагала. Может, все дело было в изгибах, может, в оптической иллюзии комнаты Эймса.

– Значит, вы поехали к этому Фредрику только для того, чтобы задать один-единственный вопрос? – спросила Кари, стоявшая рядом с ним. Она прибыла в галерею через двадцать минут после его звонка. – И вы говорите, что…

– Что я знал: он в любом случае ответит «нет», – сказал Симон. – Но я должен был его видеть, чтобы понимать, врет он или нет.

– Знаете, несмотря на то что телесериалы утверждают совершенно иное, очень сложно определить, врет кто-то или нет.

– Дело в том, что Фредрик не «кто-то». У меня есть опыт выслушивания его лжи, я знаю, как он врет.

– Значит, этот Фредрик Ансгар – заведомый лжец?

– Нет. Он врет по необходимости, а не потому, что склонен к этому или любит это делать.

– Ну ладно. А откуда вы это знаете?

– Я этого не понимал, пока мы в Экокриме не начали работать над одним большим делом о недвижимости.

Он заметил, что Эльсе растерянно оглядывается по сторонам, и громко кашлянул, чтобы она смогла сориентироваться и понять, где он находится.

– Доказать, что Фредрик врет, было трудно, – продолжал Симон. – Он был нашим единственным экспертом по бухгалтерии, и нам было трудно проверить все, что он говорил. Все началось с мелочей и случайностей, которые в сумме стали немного подозрительными. Он перестал рассказывать нам о ходе дела или же напрямую дезинформировал. Подозрения зародились только у меня одного. И постепенно я научился распознавать, когда он лжет.

– Как?

– Да очень просто. Голос.

– Голос?

– Когда врешь, то задействуешь свои чувства. Фредрику прекрасно удавалось врать при помощи слов, логики и языка тела. Но голос был единственным барометром чувств, который он не мог контролировать. Ему не удавалось сохранять естественный тон, у него появлялся как будто лживый акцент, и он сам его слышал и знал, что это может его выдать. Поэтому, если ему задавали прямой вопрос, на который он должен был ответить очевидной ложью, он не полагался на свой голос. В таких случаях он обычно отвечал кивком или покачиванием головы.