Свободные отношения

Прибила бы! Весь вечер испортил своим срывом. А самое главное по делу ни сказал ни слова! Наорал, хлопнул дверью и свалил.

Не понимаю, что с ним происходит, не узнаю, и меня это тревожит с каждым мигом все больше.

Я честно жду его до полуночи, надеясь, что сейчас сбросит пар и вернется домой, но он не появляется. Что за человек такой? Разве так можно??? Я же волнуюсь? Где он, как он? А вдруг случилось что-то? Вдруг в аварию попал? Хотя нет. Я бы почувствовала. Не смотря на плохое настроение на сердце спокойно, я знаю, что с ним все хорошо.

В конечном итоге мне надоедать стоять у окна и ждать его, поэтому просто ложусь спать. Хочет играть в обиженного? Пусть играет. Его право. А мне выспаться надо.



С утра иду на работу, специально проходя через парковку, чтобы убедиться — Мартынов здесь. Машина на месте, значит хозяин на работе. Незаметно для себя облегченно выдыхаю, все-таки волновалась за него, просыпаясь сто раз за ночь, потому что казалось, будто дверь открывается. Но он так и не пришел.

Ну и ладно. Я уже успокоилась. Захотел побыть один — его право, это лучше, чем если бы остался и весь вечер компостировал мне мозги, выплёскивая негатив. Чтобы у него ни произошло, он справится, я уверена. И расскажет обо всем нормально, когда эмоции улягутся, а я пока своими делами займусь. Работу никто не отменял.



Вечером возвращаюсь немного позднее обычного, поскольку пришлось ждать такси — дорогой муж уехал на важную встречу, о чем я узнала из скупого письма на корпоративную почту. Мы сегодня вообще ни разу не пересеклись за весь день. Мартынов, как всегда, нарасхват — к нему посетители вереницей, сплошные встречи. Да я и сама не рвалась в его обитель. Он сорвался, теперь пусть сам первые шаги к примирению делает.

Въехав во двор, первым делом обращаю внимание на то, что машина Ильи припаркована на привычном месте. Явился значит. Психопат хренов. Тогда почему свет в квартире не горит? Спать что ли улегся?

Расплачиваюсь с женщиной-таксистом и, не торопясь иду к подъезду, пытаясь вспомнить есть ли что-то на ужин, или сейчас придется готовить. Задумчиво потирая бровь, выхожу из лифта на лестничную площадку.

Вот это да.

Мартынов сидит на ступенях, грустно подпирая щеку одной рукой. Видок у него так себе, потрепанный, а во взгляде вселенская печаль.

— Ты чего тут сидишь, как бедный родственник? — спрашиваю насмешливо.

— Ключи забыл, — тихо отвечает, глядя на меня снизу вверх.

— Бывает. Пойдем, бедолага.

Он со вздохом поднимается на ноги, но идти за мной не спешит.

— Чего встал? Особое приглашение нужно?

— И ты меня пустишь?

— Почему нет?

— После всего, что я наговорил?

— Плохие дни у всех бывают. Я тоже иногда срываюсь.

— Но не так!

— Не так, — соглашаюсь, достаю из сумочки ключи, которые, как всегда, оказались на самом дне, и отпираю дверь, — ты хочешь поговорить об этом прямо здесь? На лестничной площадке? Или все-таки зайдешь внутрь?

Мартынов замолкает и покорно идет следом за мной. Хмуро снимает кожаную куртку, вешает ее на крючок, разувается и уходит в ванную, а я отправляюсь на кухню, хотя аппетит напрочь пропал, и ставлю чайник на плиту. Похоже, у нас намечается серьезный разговор и лучше его вести за кружкой горячего чая.





***


Он появляется через три минуты. Усталый, осунувшийся, не говоря ни слова, садится за стол и трет ладонями лицо.

Я усаживаюсь напротив него:

— В чем дело, Илья? — спрашиваю тихо.

Он отнимает руки от лица и просто смотрит на меня, блуждая рассеянным взглядом, а я терпеливо жду, когда он скажет, что его беспокоит.

— Прости меня за вчерашнее. Я действительно слетел с катушек.

— Я заметила, — просто киваю, — что у тебя случилось?

— Ничего, Варь, представляешь? Ничего. Все как обычно.

— Тогда почему вчера так себя вел?

Блондин нервно усмехается, трет шею рукой, явно не зная, что говорить, а я выжидающе смотрю на него.


— Меня убивает твое спокойствие. — признается осевшим голосом, — Я так больше не могу.

— Ты сам меня этому научил.

— Я был идиотом.

У меня сердце щемит от того, как он на меня смотрит. Пронзительно, грустно, и в голубых глазах мое отражение мерцает.

— Ты спрашивала, доволен ли я результатом, — произносит тихо, рассматривая свои ладони, — нет не доволен. Тогда мне казалось правильным, сделать именно так. Избавиться от лишнего, удалить все опасные места, что бы ничего не могла выбить из колеи, чтобы на любой удар судьбы ты могла отвечать уверенной улыбкой. Это ведь здорово, да? Быть выше неурядиц, быть сильнее обстоятельств. Мне так казалось. Только со временем, я понял, что нельзя отсекать что-то одно, в надежде, что все остальное останется неизменным. На месте способности прощать начало расти равнодушие. Вместо умения любить искренне и без оглядки, пришла расчетливость. Вместо нормальной ревности, свойственной всем, появилась уверенность, что так и должно быть. Ты научилась видеть хорошее там, где его не было, принимать то, что нельзя принять. И в какой-то момент, до меня начало доходить, что происходит. Чего именно я добился своими экспериментами. Хотел остановить, переиграть, но не смог. Ты оказалась очень способной ученицей, приняла эти поганые правила и уверенно шла вперед, уже сама, не оглядываясь на меня и мои желания.

Несмотря на то, что наши отношения всегда были построены на предельной честности, именно сейчас впервые Илья разговаривает совершенно без масок, наконец, показывает, что на самом деле творится у него в душе.

С трудом проглатываю горький ком, чувствуя, как с надсадно бьется сердце, перекачивая вязкую отравленную кровь.

— Ну, — в растерянности развожу руками, — ты же хотел как лучше. Хотел сделать меня сильнее, успешнее, независимее.

— Ты и так была сильная, способная выкарабкаться из любой ямы, встать с колен и идти дальше. И не за счет того, что все по барабану, а потому что свет был внутри.

— Теперь нет?

— Есть, но он другой. Раньше полыхал во взгляде, в каждом слове, а теперь закован в тесные рамки, окольцован, посажен на цепь. И ты обращаешься к нему только когда сочтешь это нужным.

— Хм, нечего ценные ресурсы в пустую тратить, — пытаюсь шутить, но мне не смешно, совсем. Илье тоже.

— Я до сих пор не могу себе простить, что остановил тебя тогда, после конференции, когда твои глаза сверкали как драгоценные камни с губ было готово сорваться признание. Но я не дал тебе этого сказать, а вместо этого решил, что пора переходить к следующему этапу.

— Я не помню этого, — жму плечами.

— Конечно, — усмехается горько, — для тебя это просто стало неважным. А я помню. Миллион раз видел во сне этот момент, все надеялся услышать эти слова, но неизменно сон обрывался.

— Бывает.

— Вот видишь, ты даже сейчас реагируешь совсем не так, как должна.

— Как умею, — хмыкаю растеряно, — а что я должно сделать? Прослезиться? Растрогаться? Ты же знаешь, у меня с этим туго.

— Знаю. — тяжко вздыхает, — знаю. И это просто убивает.

— Извини.

— Я ведь люблю тебя, Варь. По-настоящему. «Как дурак», — впервые за всю нашу совместную жизнь он говорит это открыто, вслух, без утайки, отчего в груди обрывается. Радоваться, наверное, надо, но радости нет, только странная опустошенность расползается, заполняя собой все вокруг. Мне было удобнее без этого признания.

— Молчишь? — усмехается невесело, — не знаешь, что теперь с этим дерьмом делать? Вот и я тоже не знаю. А поначалу план казался таким идеальным. Ты…Я…Уверенно идем по жизни, и ничто не способно омрачить небо над головой. В результате оказалось, что все не так.

Мне неуютно. Сижу напротив него, обхватив себя руками за плечи, пытаясь согреться, потому что становится нестерпимо холодно.

— Я думала, ты кайф ловил от всего происходящего.

Он мнется, а потом с трудом, через силу выдает:

— Я же говорю, идеальным все казалось. Мы с тобой где-то на вершине, сильные и уверенные в себе, и никакие мелочи не способны доставить неудобства. Мне ведь эти свободные отношения, по идее на фиг не сдались. Я не из тех, кто, задрав хвост, оголтело носится по бабам, думая кому бы присунуть. Просто казалось, что только так я научу тебя не ставить никого на пьедестал, не делать из людей центр своей вселенной, а просто жить, а себя больше любить.

— Сейчас так уже не кажется? — еле дышу, но все-таки интересуюсь снисходительно.

— Сейчас я бы все отдал, за одну возможность стать для тебя всем. Сдохнуть хочется, когда думаю про тебя и Неманова. Знаю, что сам виноват, сам эту херню со свободными отношениями затеял, и нет прав предъявлять претензии. Но не могу, ломает так, что дышать больно.

Я знаю это ощущение, сама от него задыхалась…раньше, а потом научилась бороться, перешагивать через неприятные моменты и идти дальше.

— Как сам гулял, так все устраивало, — не могу сдержать иронии.

— Это в начале было. А теперь… я ведь отказался от них от этих свободных отношений давным-давно. После Анники никого не было.

Мысленно присвистнула. Когда у нас Анника-то была? Года два с половиной назад, не меньше! Может врет, пытаясь отбелиться? Смотрю на него и понимаю, что нет, никакого вранья.

— Ты говорил, что было.

— Нет. Не поверишь, мне стыдно было признаваться, что игра, которую сам же и затеял, оказалась дурацкой.

— Куда же ты уходил?

— На работу. Куда еще? К самой верной и отчаянной любовнице, — кисло усмехается, — сидел полночи за компьютером, или спал. Или смотрел в окно и думал о том, какой я кретин.

— Кретин, — соглашаюсь с его мыслями, — полнейший. Тебе надо было просто признаться.