Страна чудес без тормозов и Конец света

– Чувствую. Пускай и не на сто процентов. Дед – очень осторожный человек, и так просто поймать себя не даст. Он же прекрасно понимает: если снаружи в дверь кто-то лезет – надо бежать.

– Так, значит, сейчас он уже наверху?

– Нет, – покачала она головой. – Все не так просто. Потайной ход спускается в лабиринт, ведущий прямо в гнездо жаббервогов. Чтобы выйти по нему куда нужно, даже если очень спешить, требуется часов пять. Батарей излучателя хватает только на полчаса, так что выйти наружу он еще не успел.

– Или его сцапали жаббервоги.

– Об этом не беспокойся. Он давно уже вычислил безопасное место в Пещерах – такое укрытие в лабиринте, куда жаббервоги не сунутся и где можно пересидеть, если что. Наверное, спрятался там и ждет нас.

– Все-то у него предусмотрено, – сказал я. – А ты это место найдешь?

– Должна. Дед очень подробно объяснял, как добираться. К тому же, в дневнике есть карта. И советы, как уберечься от разных опасностей.

– Опасностей? Каких, например?

– Пожалуй, тебе лучше об этом не знать, – покачала она головой. – Есть люди, у которых от такой информации нервы шалят.

Я вздохнул и решил больше не расспрашивать о том, что подстерегает мои и без того уже расшатанные нервы.

– Сколько же идти до этих пещер?

– До входа в Пещеры – минут двадцать пять или тридцать. А там до укрытия еще час-полтора. В самих Пещерах жаббервогов можно уже не бояться. Но пока не добрался до входа – прямо беда. Если замешкаться по дороге, батареек не хватит, и излучатель отключится.

– А если он отключится на полпути?

– Тут уже как повезет, – ответила она. – Тогда придется бежать со всех ног, отбиваясь лучами фонариков. Жаббервоги не выносят, когда на них светят в упор. Но если дать им хоть малейшую передышку, сразу вцепятся – и привет.

– Очень весело, – мрачно произнес я. – Батарейки зарядились?

Она проверила датчик и посмотрела на часы.

– Через пять минут.

– Нужно спешить, – сказал я. – Если я хоть что-нибудь понимаю, жаббервоги уже сообщили кракерам, что мы здесь. Значит, скоро эти ребята и сюда доберутся.

Она сняла дождевик, сапоги, нацепила мою летную куртку и натянула кроссовки.

– Ты бы тоже переоделся, – посоветовала она. – Теперь придется идти налегке. Иначе в жизни отсюда не выберемся.

Я стянул плащ, надел поверх свитера нейлоновую ветровку и задернул молнию до подбородка, переобулся в кеды и закинул на плечи рюкзак. Часы показывали полпервого ночи.

Она прошла в дальнюю комнату, открыла шкаф, побросала все плечики на пол и повернула стальную трубу, на которой они висели. Через несколько секунд послышался звук, похожий на жужжанье бормашины, и в задней стенке шкафа распахнулась квадратная дыра сантиметров семьдесят шириной. В дыре я увидел безнадежную мглу, из которой не возвращаются. Холодный, заплесневелый воздух наполнил комнату.

– Ну как, здорово придумано? – похвасталась она, обернувшись, но не отрывая рук от трубы.

– Да уж, – согласился я. Никому бы и в голову не взбрело искать здесь потайной ход. – Просто не дед, а какой-то зодческий маньяк.

– И вовсе даже не маньяк, – возразила толстушка. – Маньяк – это человек, который все время глядит в одну сторону и бьет в одну точку, так? А дед не такой. Он в самых разных вещах понимает гораздо больше обычных людей. Второго такого больше на свете не найти. Все эти гении, раздутые журналами и телевидением, по сравнению с ним – ограниченные пустышки. Настоящий гений – человек, живущий в том мире, который он сам придумал и построил.

– Все это замечательно. Но как насчет окружающих? Когда люди поймут, что он гений, они сразу захотят проломить, как стену, эту его самодостаточность и как-нибудь его использовать. Потому и творятся всякие гадости – вроде той, в которую мы влипли. Будь ты абсолютный гений или абсолютный дурак, никогда не удастся жить обособленно в своем абсолютном мире. Как ты для этого под землю ни прячься и на какую стену ни залезай. Кто-нибудь обязательно заявится в твою жизнь и перевернет ее вверх дном. И твой дед – не исключение. Из-за него мне уже вспороли живот, а через денек-другой придет конец света.

– Как только мы найдем деда, он все проблемы решит! – Она потянулась рядом со мной всем телом. И легонько поцеловала меня в мочку уха. От ее поцелуя по животу разлилось тепло, а рана даже как будто перестала болеть. Вот уж не знал, что у моих мочек такая интересная особенность. Впрочем, меня уже слишком давно не целовали семнадцатилетние девушки. Последний раз – когда мне было двадцать.

– Если каждый будет верить, что все кончится хорошо, в мире станет нечего бояться, – сказала она.

– С возрастом верить все трудней, – ответил я. – Примерно как жевать стертыми зубами. Мои зубы не стали циничнее или малодушнее. Они просто стерлись.

– Страшно?

– Страшно, – ответил я. И, нагнувшись, еще раз заглянул в дыру. – Я клаустрофоб. И к тому же, с детства боюсь темноты.

– Но обратно уже не вернуться. Остается только идти вперед, ты это понимаешь?

– Умом-то понимаю… – ответил я. Постепенно мне стало казаться, что тело становится каким-то чужим. Такое ощущение я испытывал в школе, когда играл в баскетбол. Мяч движется слишком быстро, я бросаюсь за ним, но сознание не поспевает.

Еще несколько секунд она смотрела на датчик излучателя и наконец сказала:

– Пойдем! Батареи зарядились.

Как и прежде, она пошла первой, я за ней. Когда мы залезли в нору, она обернулась, дернула какую-то рукоятку сбоку, и дверь начала закрываться. Чем плотнее закрывалась дверь, тем уже становился серый прямоугольник на земле перед нами. Вскоре он превратился в узенькую полоску и исчез. Зловещая тьма – еще злее, чем в прошлый раз, – окутала меня с головы до ног. Фонарик не справлялся с такой темнотищей, фактически освещая лишь себя самого.

– Что-то я не пойму, – сказал я. – Какого черта твой дед выбрал именно ту дорогу, которая ведет прямиком в гнездо жаббервогов?

– Потому что она самая безопасная, – ответила она, посветив на меня. – Там, в Пещерах, находится Святыня жаббервогов, к которой им приближаться нельзя.


– В каком смысле? Из религиозных соображений?

– Думаю, да. Сама не видела, но дед рассказывал. Если поклонение идолам считать религией, то это – религия. Они поклоняются Рыбе. Огромной безглазой Рыбе. – Она посветила фонариком по сторонам. – Ладно, пойдем скорее. Времени совсем мало.

Нора оказалась тесной и низкой, пробираться по ней можно было лишь согнувшись пополам. Сталактитов почти не встречалось, но иногда мы все-таки стукались обо что-то головой. Однако ни о самой боли, ни о ее причинах времени раздумывать не было. Спохватившись, я рванул за своей спутницей, стараясь не отставать и удерживая ее фигуру в луче фонарика. Несмотря на полноту, двигалась она легко, шла быстро и неплохо рассчитывала свои силы. Меня никогда не считали слабаком, но от бега скрючившись рана заныла так, что я чуть не взвыл. Будто напоролся животом на сталагмит. Рубашка взмокла от пота и облепила застывшую спину. Но рядом с опасностью потерять толстушку из виду и остаться одному в темноте даже боль и холод казались чуть ли не благодатью.

Чем дальше мы шли, тем сильнее казалось, будто я сам себе не принадлежу. Видимо, из-за того, что не могу себя разглядеть. Я поднес ладонь к глазам близко-близко, но не увидел ничего.

Странное состояние – не видеть себя. Чем дольше я в нем, тем сильнее кажется, что тело – лишь одна из гипотез о том, что такое «я». Да, голова раскалывается после ударов о потолок, и боль в животе не стихает. Да, я чувствую под ногами землю. Но это всего лишь категории боли и осязания. Еще пара тезисов в гипотезу о моем теле. Но ведь запросто может быть и так, что тело давно исчезло, а идеи остались и работают дальше. Словно у человека с ампутированной ногой продолжают чесаться пальцы на ней…

Я попробовал было светить заодно и по стенам вокруг, а иногда и по самому себе – просто чтобы убедиться, что еще существую. Но опасаясь потерять из виду толстушку, тут же прекратил эксперименты. «Все в порядке. Тело на месте», – твердо сказал я себе. Хотя бы потому, что если бы мое тело исчезло, а душа – или что там еще – осталась жить, мне сейчас было бы легче. Ведь если душа и в самом деле мучается от раны в животе, язвы желудка или геморроя – где тогда искать спасения, и зачем нам душа, которая неотделима от тела?

Размышляя над этим, я, словно пес, спешил трусцой за этой травянисто-лиловой курткой американских летунов, за торчащей из-под нее розовой юбкой в обтяжку и розовыми кроссовками «Найки». В луче фонаря мерцали золотые сережки. Словно рядом с ее ушами плыли два больших светлячка.

Она пробиралась вперед, не оборачиваясь и не разговаривая, словно я для нее уже не существовал. Ловко ощупывала лучом фонарика все трещины и боковые ходы. И только добравшись до развилки, остановилась, достала из кармана карту, посветила на нее и сверила маршрут. Тут я догнал ее.

– Все в порядке? Мы верно идем?

– Да. Пока верно. Все совпадает, – убежденно произнесла она.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что так в карте написано, – сказала она и посветила вниз перед собой. – Посмотри на землю.

Чуть нагнувшись, я пригляделся к скале под ногами. В дрожащем овале луча по ней пробегали серебряные искры. Я прихлопнул одну ладонью и подобрал с земли. Канцелярская скрепка.

– Ты понял? – сказала она. – Дед здесь проходил! И оставил для нас метки.

– Похоже на то… – признал я.

– Пятнадцать минут прошло. Вперед! – позвала она.

Впереди нам встретилось еще несколько развилок, и на каждой Профессор пометил скрепками повороты: не давал нам плутать и сберегал драгоценное время.

Иногда под ногами распахивались огромные ямы, помеченные на карте ядовито-красным фломастером, и мы на подходе к ним замедляли шаг, внимательнее осматривая землю. Шириной чуть ли не по семьдесят сантиметров. Довольно скоро я наловчился перескакивать через одни и обходить другие, почти не сбавляя шага. На всякий случай бросил в яму булыжник размером с кулак, но никаких звуков снизу не услышал. Словно булыжник прошил старушку-Землю насквозь и вынырнул где-то в Бразилии или Аргентине. А если я оступлюсь? Я представил себя на месте булыжника – и желудок подступил к горлу.

Тропа петляла то влево, то вправо, но неизменно бежала словно под гору, хотя ни гор, ни холмов здесь быть не могло. Мы просто погружались под землю, и с каждым шагом мир, который нас породил, отодвигался все дальше.

Лишь однажды в дороге мы обнялись. Вдруг остановившись, она обернулась, погасила фонарик, обвила мою шею руками. И, отыскав пальцами мои губы, поцеловала меня. Я обнял ее за талию и легонько прижал к себе. Очень странное чувство – когда обнимаешь женщину в абсолютной темноте. Кажется, Стендаль что-то писал о любви в кромешной мгле. Названия книги не помню. Пытаюсь вспомнить – не получается. Любил ли когда-нибудь сам Стендаль женщин в кромешной мгле? Я подумал, что, если когда-нибудь выберусь из этой дыры, а конец света еще не наступит, – обязательно найду тот роман и перечитаю от корки до корки.

Духи с ароматом дыни уже улетучились. Ее шея пахла теперь просто как шея семнадцатилетней девушки. А чуть ниже пахла уже мной. Запахом моей жизни, впитавшимся в куртку американских ВВС. Пищи, которую я готовил, кофе, что я когда-то проливал на себя, и пота за несколько лет. Все это въелось теперь в мою куртку. Обнимая теперь эту куртку, а под ней – семнадцатилетнюю девчонку, я вдруг остро почувствовал жизнь, в которую уже никогда не вернусь. Я могу вспомнить ее, эту прошлую жизнь, но даже представить не могу, что когда-нибудь еще раз появлюсь в ней.

Мы стояли обнявшись очень долго. Время таяло, но это не казалось большой трагедией. Обнимая друг друга, мы делимся своими страхами. Ничего важнее этого сейчас быть просто не может.

Наконец она прильнула ко мне всем телом. Ее губы приоткрылись – и в меня ворвались горячее дыхание и мягкий язык. Его кончик вился вокруг моего, а пальцы гладили волосы у меня на затылке. Но уже через какие-то десять секунд она отпрянула. И я провалился в бездонное отчаяние, как брошенный в открытом космосе астронавт.

Я зажег фонарик. Она оказалась в метре от меня. И тоже зажгла фонарик.

– Пойдем! – сказала она. И, повернувшись спиной, двинулась дальше. На моих губах еще оставался ее поцелуй, а грудь еще чувствовала, как стучит ее сердце.

– Ну, и как со мной – ничего? – не оборачиваясь, спросила она.

– Неплохо, – ответил я.

– Но все же чего-то не хватает?

– Да, – согласился я. – Чего-то не хватает.

– Чего же?

– Не знаю, – ответил я.





* * *


После этого мы еще минут пять спускались по расширявшемуся коридору, пока не вошли в огромную пещеру. Запах воздуха вдруг изменился – как и звук шагов. Я хлопнул в ладоши – и тысячекратное эхо задрожало под невидимыми сводами.

Пока она проверяла по карте маршрут, я осмотрелся. Пещера была овальной. Идеальный овал, какой могут создать только человеческие руки. На скользких блестящих стенах – ни выступов, ни углублений. В самом же центре пещеры была вырыта неглубокая яма, метр шириной, в которой плескалось что-то скользкое и безобразное. Мало сказать, что от этой дряни дурно пахло, – атмосфера вокруг дышала такой ненавистью, что делалось кисло во рту.

– Кажется, это и есть вход в Святилище, – сказала она. – Мы спасены. Дальше жаббервоги уже не полезут.