Стеклянные дома

Ивон остался с детьми, а они вдвоем проехали несколько кварталов до дома Кэти и Патрика.

Когда они остались вдвоем, Бовуар спросил:

– И больше действительно ничего нет?

Бет молчала. Они сидели в машине, в темноте, под холодным дождем рядом с домом Кэти. Он был больше дома Бет, не такой скромный, но вряд ли элитный. Погруженный в темноту.

– Пожалуйста, не говорите никому.

– Этого я не могу обещать, – ответил Бовуар. – Но вы должны мне сказать.

– Кэти сделала аборт. Она забеременела в школе, и ей пришлось сделать аборт. Я ходила с ней.

– Она потом жалела? – спросил Бовуар. – Стыдилась этого?

– Нет. Конечно нет. В то время для нее это было правильное решение. Она сожалела, что так получилось, но о своем решении не жалела. Просто наши родители не поняли бы. Она не хотела причинять им боль.

– Вы удивитесь тому, как много могут понять родители, – сказал Бовуар. Он посмотрел на нее. – И?..

Он чувствовал, что она еще не все сказала.

– И мой муж не понял бы.

– Почему?

– Ребенок был от него. Они встречались несколько недель в школе, а потом разошлись. Думаю, он не знает, что мне известно об их романе. И он точно не знает о беременности Кэти и об аборте. Мы с ним стали встречаться гораздо позже, через несколько лет после окончания школы. К тому времени Кэти и Патрик уже поженились.

– И как бы он отреагировал, если бы узнал?

Бет задумалась.

– Не знаю. Наверное, слишком много времени прошло, чтобы его это теперь взволновало. И если откровенно, то тогда он бы пришел в ужас, если бы узнал, что его бывшая девушка беременна. Решение было правильное, и Кэти о нем не жалела. Но и не гордилась им. И уж конечно, не имела никакого желания кричать об этом направо и налево. Я думаю, она поэтому и уехала после школы в Питсбург. Хотела начать с чистого листа.

– Почему в Питсбург? – спросил Бовуар.

– Летом она прослушала курс изящных искусств в Университете Карнеги-Меллон, но быстро поняла, что хочет стать архитектором. Ей позволили перевестись, она подала документы в Монреальский университет и стала учиться по их программе.

– Как бы вы описали вашу сестру? Только теперь почестному. Это важно.

Бет отерла лицо, высморкалась и обдумала ответ.

– Она была доброй. С развитым материнским инстинктом. Может, поэтому она прилипла к Патрику. Если какой-то человек и нуждался в материнской опеке, так это он. Хотя я не уверена, что это шло ему на пользу. Мне кажется, ему давно пора повзрослеть.

– Почему у них с Патриком нет детей?

– Ну, время еще есть, – не задумываясь, ответила Бет.

В темной машине Бовуар слушал стук ледяных дробинок по стеклу, стонущую тишину. А потом рыдания.

Он подождал, пока она успокоится.

– Ее планы, ее надежды состояли в том, чтобы построить бизнес, а после начать рожать детей. Ей ведь еще нет… не было и тридцати пяти. Полно времени, – прошептала она.

Они вошли в дом, и Бет включила свет.

Бовуар был удивлен. Если снаружи дом казался таким же, как и соседние, ничем не примечательным, то внутри он претерпел полную переделку. Краски приглушенные, но не размытые. Успокаивающие, теплые. Оттенки почти пастельные, но не сказать, что исключительно женские.

Веселые – вот точное слово. Домашние. В книжных шкафах книги. В стенных шкафах органайзеры и полный порядок. В кухне запах трав и приправ, всевозможная утварь в кувшинах, кофемашина и чайник. Ни один из этих предметов не находился здесь только ради красоты.

Эта кухня была рабочим местом.

Из кухни открывалась дверь в гостиную с балочным потолком.

Это был семейный дом, и Бовуар легко и с удовольствием мог представить в нем свою семью.

На осмотр дома у него ушло полчаса. Он не нашел ни громких доказательств тайной или двойной жизни, ни даже намеков на это. Несколько эротических книжек. Несколько пачек сигарет. Он понюхал их, чтобы убедиться, что там табак. Ничего, кроме табачного запаха и затхлости.

С ночного столика в спальне он взял фотографию. Четыре знакомых лица. Пятое – незнакомое.

– Монреальский университет, – сказала Бет. – Первый курс. Друзья на всю жизнь. Трудно поверить, что она так давно познакомилась с Патриком. Такие молодые.

– Вы не возражаете, если я ее возьму? – спросил Бовуар.

Он выписал квитанцию. Ничего другого, кроме фотографии, брать не стал.


Они медленно поехали к родителям Кэти. Бовуар уже собирался сказать им, но тут Бет не выдержала и сама обрушила на них страшную новость. И когда все это закончилось для него, а для них только начиналось, он поехал домой. Обнять Анни и поцеловать Оноре, почитать ему перед сном, перед тем как вернуться в Три Сосны.





Глава двадцать четвертая




Патрик Эванс раскачивался взад-вперед на диване в гостинице.

Промозглый ноябрьский день перешел в холодный ноябрьский вечер.

– Я не понимаю, – снова и снова повторял Патрик. – Не понимаю.

Поначалу эти слова произносились как заявление, как призыв. Но поскольку никаких объяснений не поступало, а все попытки успокоить Патрика не давали результата, со временем эти слова и раскачивание превратились просто в некий ритуал. Примитивное бормотание.

Матео пытался утешить Патрика. Намерения были добрые, вот только умения не хватало.

– Отодвинься от него, – сказала ему Леа. – Его мучает скорбь, а не газы. А ты словно пробку из него хочешь выбить.

Матео похлопывал Патрика по спине и повторял:

– Все образуется.

– И кстати, – Леа наклонилась к мужу и понизила голос, – ничего не образуется.

Матео увидел, как его жена взяла Патрика за руку. Тот посмотрел на Леа, глаза его после таблеток и сна все еще оставались мутноватыми.

Матео почувствовал острый приступ старой ревности.

Какие качества Патрика пробуждали в женщинах материнские инстинкты? Да какие бы они ни были, у Матео они вызывали только ярость. Ему хотелось надавать Патрику по заднице.

Даже сейчас. Он знал, что это неразумно, даже жестоко, но ему хотелось накричать на Патрика, чтобы тот взял себя в руки. Сел прямо. Сделал что-нибудь, кроме раскачивания и нытья. Им нужно было поговорить. Выработать единую линию. А от Патрика, как всегда, не было никакого проку.

Матео встал, подошел к камину и принялся вымещать свое негодование на полене. Лупил по нему кочергой.

Все снова вернулось к первому курсу университета. Снова «Повелитель мух» во всей красе.

Когда их судьбы сплелись. Как оказалось, довольно прочно.

Тот первый год, когда они познакомились. Когда все началось. Когда произошли те события, которые привели их сюда, в этот ужас среди красот природы.

– Я подумал, вы захотите чего-нибудь, – сказал Габри, стоя в арке между столовой и гостиной. В руках он держал поднос с чайником. – Скоро будет готов обед. Вряд ли вам захочется идти в бистро.

– Merci, – сказал Матео, взял у него поднос и поставил на кофейный столик рядом с шоколадными пирожными, которые они с Леа купили в пекарне.

Минуту спустя Габри принес еще один поднос – с выпивкой. Он поставил его на приставной столик рядом с потрескивающим камином.

Потом, наклонившись над скорбящим Патриком, прошептал:

– Я тоже не понимаю, но я знаю: они найдут того, кто это сделал.

Однако его слова не утешили Патрика. Он только еще больше ушел в себя.

– Вы так считаете? – пробормотал Патрик.

– Считаю.

Габри выпрямился и подумал: может быть, плач Патрика «не понимаю» – не только о его убитой жене?

И еще он с недоумением спросил себя, почему у него вдруг возникло желание отхлестать нытика по щекам.

Габри вернулся в кухню и налил себе красного вина в бокал в форме луковицы. Он сел на табуретку у стола, глядя в темноту сквозь маленькое окно.

Габри собирался приготовить пастуший пирог, утешительное блюдо к их обеду, но у него возникло подозрение, что его постояльцы найдут очень мало утешения в том, что обнаружит Гамаш. И вероятно, не найдут никакого утешения в еде.

Пока кухня наполнялась ароматами жареного чеснока и лука, мясной подливки и обжаренного фарша, он думал о четырех друзьях и об узах, которые тесно связали их. Это было очевидно с их первого приезда несколько лет назад.

Их дружба всегда казалась такой замечательной. Их товарищество. Их доверие друг к другу.

До нынешнего приезда.