Срединная Англия

* * *


Назавтра, пока ехала утром на автобусе в центр Бирмингема, Софи задалась вопросом, когда это она успела завести привычку врать всем и каждому. Ни минуты не верила, что все будет хорошо, и ничего не придумала. За много лет до этого, на выпускных экзаменах, Софи рассуждала о том, что станет психотерапевтом. Этот план засел у нее в голове вплоть до сдачи диссертационной работы. Лорна, женщина, у которой они с Иэном проходили парное консультирование, сильного впечатления на Софи не произвела: Софи показалось, что у нее самой бы получилось лучше, хотя их с Иэном отношения — не то чтобы эталон успеха. Но по силам ли ей переподготовка на этом этапе жизни? Годы низкооплачиваемой (или даже в основном неоплачиваемой) работы? Перспектива не очень заманчивая. Проще найти работу в музее, галерее, Национальном фонде. Не совсем то, к чему Софи стремилась всю жизнь, но все равно же в некотором роде общественно полезная деятельность…

Приехав в центр города, Софи вышла из автобуса и побрела наугад по людным улицам, в толкотне среди энергичных покупателей. После нескольких месяцев невыразительной погоды температура в последние пару дней ошеломительно поперла вверх, и солнце потащило людей на Нью-стрит, Брод-стрит и Корпорейшн-стрит целыми толпами. Бледные, веснушчатые девочки-подростки в куртках-безрукавках и джинсовых шортах — оголенные руки и ноги, странный контраст с черными силуэтами женщин в глухих никабах. Софи расслабилась в толчее, с удовольствием потерялась в ней.

Но ходить по магазинам ее не тянуло, и она не очень понимала, зачем сегодня сюда приехала. Ее уже некоторое время занимала мысль, не связаться ли ей с Иэном и не обсудить ли формальный развод; на самом деле она думала об этом несколько месяцев, но мысль эта, ее сокрушительная необратимость, отпугивала Софи. И все-таки трусливо было с ее стороны (с обеих сторон) просто оставлять все как есть. Сейчас Софи была всего в пяти сотнях ярдов от квартиры Иэна — от квартиры, в которой она обитала с ним вместе так долго, — позвонить нетрудно, встретиться и поговорить по-дружески в каком-нибудь кафе, посмотреть, куда этот разговор заведет. Кроме того, вообще приятно будет повидать его — в каком-то смысле…

Софи присела на скамейку на Кафедрал-сквер и подставилась солнцу. Здесь, в самом центре Бирмингема, она осознала, что окружена воспоминаниями об Иэне. Прямо напротив нее, на Колмор-роу, было конторское здание, куда она пришла на курс водительской сознательности. Позади Софи, на Корпорейшн-стрит, находилась кондитерская лавка, где Иэн во время летних беспорядков 2011 года вмешался в заваруху и получил увечья. Мысли о той неделе запустили сложную цепочку памяти… Самая яркая — даже ярче, как ни странно, чем те минуты в больнице, когда Иэн сделал ей предложение, — поездка в больницу с Хеленой и ощущение зияющего безмолвия между ними, когда Хелена произнесла непростительные слова: «Он был прав, между прочим. „Реки крови“. Ему одному хватало смелости такое сказать…» Поразительно, подумала Софи, есть люди, которые помнят ту речь, цепляются за нее, за слова, произнесенные перед бирмингемской публикой политиком — уроженцем Бирмингема, какое сильное впечатление эта речь произвела на них как выражение сущностной, однако непроизносимой истины и просидела тишком в их сердцах, словно рак, гноясь… Иисусе, уже пятьдесят лет. Полвека! Всего лишь на прошлой неделе Би-би-си показала ее еще раз — теперь ее читал актер, в честь пятидесятилетнего юбилея (словно этот юбилей, подумала Софи, заслуживает празднования), и она поймала несколько минут этой трансляции по радио, и пошлая безотрадность тех слов удручила ее, тогда как гнусавый голос и жутковатое интонирование Инока Пауэлла (в блестящем актерском воспроизведении) пробрали ее до костей, однако сегодня родилась мысль пободрее: осознание, что здесь, в этот солнечный апрельский день, люди Бирмингема — в основном молодежь — жили себе свою жизнь в счастливом и мирном принятии именно того смешения разных культур, которое в ограниченном, скупом уме Пауэлла способно было привести лишь к насилию. Софи вспомнила давний пренебрежительный отклик Соана, когда Лайонел Хэмпшир описал их сограждан как гостеприимных и доброжелательных — в прямую противоположность убийственно красноречивому породистому расизму Пауэлла, — но не могла расстаться с надеждой, что писатель прав, и не только применительно к англичанам, но и к людям во всем мире. Иначе на что вообще надеяться?

Софи двинулась вдоль Ватерлоо-стрит, по Виктория-сквер, мимо того места, где была Центральная библиотека, — теперь ее нет, мимо паба «Лоза» — тоже больше нет, пока не выбралась на Сентенэри-сквер, к зализанному исполину нового библиотечного здания. Всего сто ярдов до квартиры Иэна, но Софи продолжала идти — мимо Центра международных съездов на Бриндли-плейс, там постояла пару минут на мосту над каналом, глядя на поток покупателей, текший по бывшей бурлацкой тропе. Время обеда, люди выбирали, где бы поесть. Софи держала в руке телефон, руку — в кармане джинсов и раздумывала в который раз, не позвонить ли Иэну, и тут — словно знак — ощутила, что ее постукивают по плечу, обернулась и увидела двоих, кого не ожидала увидеть совсем, она их тут же узнала, но не разговаривала с ними с тех пор, как расстались они с Иэном. То были Грета, давняя горничная миссис Коулмен, и ее муж Лукас.

Увешанные магазинными сумками, одетые слишком тепло для такой летней погоды. Собирались в «Пиццу Экспресс» обедать. Позвали Софи с собой.

За обедом выбирали всякие необременительные темы — погода, ресторанный бизнес, новые магазины в центре города — и избегали говорить о причине (точнее, о человеке), благодаря которому они познакомились. Но когда трапеза завершилась и принесли кофе, Софи спросила, нет ли новостей об Иэне или миссис Коулмен. Вопрос, похоже, породил некоторое смущение.

— Честно говоря, — отозвался Лукас, — Хелену в деревне видно иногда, но мы сейчас не в тех отношениях. А Иэн…

— По-моему, его последнее время не видать, — сказала Грета. — Возможно, пару месяцев.

— Почему, как вы думаете? — спросила Софи. Ей показалось, что тут может быть какая-то конкретная причина.

Лукас ответил:

— В этом году кое-что произошло. Очень гадкое… Очень огорчительное для всех участников.

— Мы имели к этому отношение, — заговорила его жена. — Более того, мы были тому причиной. Из-за чего, надо сказать, я себя чувствую ужасно. Думаю, между Иэном и его матерью произошел разрыв, и мы, по сути, послужили поводом.

— Не надо так, — сказал Лукас. — Не вини себя. Не вини нас. Мы не виноваты. Жертвой оказалась ты, как сама помнишь.

Оба умолкли. Софи видела, что тема эта трудная, но любопытство в ней разыгралось неукротимое.

— Если не хотите рассказывать… — неискренне подала она голос.

— Нет-нет, что вы, — сказала Грета, — вам бы и впрямь надо знать про все это. В смысле, я не уверена, как у вас сейчас с Иэном, но… думаю, вам бы хотелось обо всем этом знать.

Софи кивнула и взглядом предложила Грете поделиться. Мгновение-другое — и та заговорила:

— Короче… вы, конечно же, помните деревенскую лавочку?

— Конечно.

— Ну вот, это случилось в лавочке в феврале. Суббота, обеденное время, день стоял, помню, холодный, и покупателей было немного — но в том магазине, сами знаете, людно вообще не бывает. Короче, неважно. Началось все вот как. В магазине нас находилось четверо. Двое за кассами и двое покупателей. Я — покупатель. Вторым же был мужчина лет двадцати пяти или тридцати. Думаю, он из паба пришел, мы все видели, что он выпил и пытался взять еще алкоголя — пива в банках. Я же просто покупала какие-то мелочи, зубную пасту, мочалки для мытья посуды, такое вот. Но, вынуждена признаться, вела я себя по-хамски и занималась тем, чего обычно не делаю, — расплачиваясь на кассе, разговаривала по телефону. Скажу честно, меня раздражает, когда другие так себя ведут, но звонила моя сестра, и я очень обрадовалась, потому что от нее давно не было никаких вестей, и я, по правде говоря, немножко волновалась. Ну и вот, пока я платила и выходила из магазина, все время мы разговаривали с ней. На нашем языке, само собой… Тем временем тот другой мужчина, молодой человек, был у другой кассы, и, похоже, у них там возникли какие-то трудности с оплатой. Он попытался рассчитаться карточкой, а машинка его карточку не приняла. Они с кассиршей повздорили. Наличных у него при себе не оказалось, только эта карточка, и пришлось в итоге смириться, что пива он купить не сможет. Но ему это не понравилось. Он выхватил карточку из считывателя и жахнул им по стойке, а затем, собравшись уходить, увидел меня. Или, вернее, услышал, скажем так. Заметил, как я выхожу из магазина, разговаривая с сестрой по телефону на другом языке, и мы встретились взглядами. Мне не понравилось, как он на меня посмотрел, и я отвела взгляд, но поздно. Вышла из магазина и увидела, что ко мне идет миссис Коулмен, приближается к магазину снаружи, но мы не успели поздороваться — тот человек закричал на меня. Он кричал: «Хорош, на хрен, трепаться по телефону», и как раз когда мы оба вышли за дверь, он схватил меня за руку и сказал: «Ты с кем говоришь?» и «На каком языке ты говоришь?» Я закричала: «Отпустите меня!» — но он все повторял: «На каком, на хрен, языке ты разговариваешь?» и следом: «Мы в этой стране говорим по-английски» — и назвал меня польской сучкой. Я ничего не сказала и поправлять его не собиралась, я уже привыкла, что меня считают полькой, просто не буду обращать внимания, думала, но он не остановился — вырвал у меня телефон, забрал, швырнул на землю и принялся его топтать.

Пока Грета описывала это происшествие, глаза у нее намокли, голос задрожал.

— Он все твердил «польская то» и «польская сё» — повторять слова, которые он говорил, я не могу — и сказал мне: «Нам незачем больше вас, публика, терпеть» (не «публика», а другое слово он произнес), а следом плюнул в меня. По-настоящему плюнул. К счастью, не в лицо, но…

Уже заметно трясясь, она прикрыла лицо ладонью. Лукас обнял ее. Софи потянулась через стол, взяла Грету за руку.

Некоторое время казалось, что Грета не сможет завершить рассказ. И потому продолжил Лукас:

— Ее это происшествие очень расстроило. Прямо-таки потрясло. Впервые — в смысле, с референдума — мы почувствовали, оба, легкую перемену в том, как люди — некоторые — стали с нами разговаривать, смотреть на нас, заслышав нашу речь, даже когда мы говорим по-английски, но что-то вот такое случилось впервые, такое враждебное или насильственное. В конце концов мы решили, что надо сходить в полицию и заявить о случившемся. Тот парень сел в машину и уехал, и мы не знали ни его номеров, ни чего другого, но подумали, что найти его будет довольно просто. А еще мы подумали, что полезно было бы привлечь свидетеля, и решили заглянуть к миссис Коулмен, поскольку она все видела. Мы отправились к ней на следующее утро, в воскресенье, и, когда подъехали, увидели машину Иэна рядом с домом.

— Честно говоря, я очень обрадовалась, — сказала Грета — она более-менее взяла себя в руки, — потому что с Иэном разговаривать всегда было чуточку проще — надеюсь, ничего, что я так говорю, — он немножко… приветливее, чем сама миссис Коулмен. В смысле, я на нее несколько лет проработала, провела в ее доме много времени и за все это время ни разу толком…

— Понимаю, о чем вы, — сказала Софи.

Грета благодарно улыбнулась и продолжила:

— Так вот, дверь открыл Иэн. Очень обрадовался нам, встретил тепло и по-доброму. Они с матерью как раз пили чай в кухне. С нами была наша детка, дочка Юстина, и мы решили, что, хоть она и очень послушная, не надо создавать хозяевам неудобства, Лукас забрал Юстину в гостиную и там с ней играл, пока я разговаривала с Иэном и его мамой. Иэн пригласил меня сесть и предложил чашку чаю, но я сказала, что не стоит хлопотать, я ненадолго. Села за кухонный стол между ними, но успела рассказать мало что, как миссис Коулмен принялась убирать всякое чайное со стола и складывать в мойку. Не то чтобы она не слушала, нет. Скорее, она уже поняла, что́ я собираюсь сказать, и хотела подготовить ответ. Я вкратце выложила Иэну, что случилось, — на самом деле они с мамой это уже обсудили, и он очень по-доброму откликнулся, очень сочувственно, — а затем я сказала, что мы собираемся сходить в полицию, и не могла бы миссис Коулмен выступить свидетелем и просто подтвердить, что все так и было… Хелена стояла у мойки, руки в воде, смотрела в кухонное окно. Иэн сказал ей: «Запросто, правда, мам? В смысле, ты же все видела…» Она сперва помолчала, а потом ответила: «Да, видела…» Мы ждали, что она скажет дальше. Довольно долго ждали.

Софи тоже ждала продолжения. Вокруг громыхали столовые приборы, как в любом оживленном ресторане, сновали люди, но Софи отчетливо слышала и видела, как все в той сцене происходило: полное молчание в той более чем знакомой кухне; вода в мойке тихонько журчит у Хелены под руками; глаза Хелены, голубые светлее некуда, влажные, красноватые, смотрят неотрывно на розовый сад, который посадил много лет назад ее муж, бутонам еще предстоит раскрыться, цветкам — расцвести. Софи помнила, как сама сидела в том саду в самый первый день их с Хеленой знакомства. Помнила, как сурово старуха схватила ее за руку, помнила пугающую силу и неотвратимость того взгляда.

— Наконец, — сказала Грета, — Хелена заговорила. Говорила она очень тихо, с грустью в голосе. С настоящей грустью. Из-за этой грусти в некотором смысле особенно больно. Хелена сказала… — Грета глубоко вдохнула. Повторять те слова ей было мучительно. — Она сказала: «Думаю, в общем и целом, лучше бы вам и вашему мужу ехать домой». Я, честно, поначалу не поняла. Решила, что она про наш дом на другом краю деревни. Но она не это имела в виду. «Боюсь, — сказала она (кстати, между прочим, меня всегда поражает, как англичане употребляют этот оборот, будто им действительно страшно сказать что-то плохое, когда на самом деле пугаться стоит тому, с кем они разговаривают, — странная штука, ни в каком другом языке такого нет, по-моему), ну, короче, — боюсь, — сказала она, — то, что произошло вчера, будет случаться и дальше, в том или ином виде. Так и должно было быть изначально. Это неизбежно»… «Неизбежно?» — повторила я. Но дальше она молчала. Я сидела и пыталась усвоить сказанное. Дар речи потеряла даже. И тут Иэн сказал что-то вроде: «Мам, она просит только об одном: чтобы ты рассказала людям, что произошло», но тут я встала и остановила его: «Не надо, Иэн. Ваша мама выразилась очень ясно. Я прекрасно поняла, что она хочет мне сказать. Я пошла». Я выскочила из кухни в гостиную, где Лукас играл с Юстиной. Взяла дочку на руки и сказала: «Идем, нам пора», — и понесла ее к двери. Он… — Грета глянула на мужа, — пошел за мной, не очень понимая, что творится. Иэн ждал нас у выхода, попытался остановить меня, но я протиснулась мимо и понесла Юстину прямиком к машине.

— Я тоже пошел к машине, — сказал Лукас, — чтобы хоть спросить, что случилось вообще. Но Грета не говорила. Пристегивала Юстину и молчала. Однако дверь в дом все еще была открыта, и я вернулся. Прошел по коридору в кухню, и там Иэн с матерью жутко ссорились.

— Что он говорил? — спросила Софи.

— Не помню. Они на повышенных тонах беседовали — не прям кричали, но… однозначно были очень рассержены. Ссорились. Но что говорили — не помню.






* * *


— Я осознал, что́ ее на самом деле взбесило, — рассказывал Иэн Софи тем же вечером, когда они лежали вместе в постели и он бережно вел пальцем вдоль мягкого контура ее оголенного плеча, — попросту то, что я ее не поддержал. Она хотела этого от меня. Ждала этого. Безусловной поддержки. — Иэн поцеловал Софи в плечо, а затем скользнул ладонью по прелестной равнине ее живота, нащупал легкую впадину пупка и оставил руку на дуге бедра. — Она все повторяла: «Ты на чьей стороне? На чьей?» Вот она как на это смотрит. Уму непостижимо, как я этого раньше не замечал, — что она так, по сути, прожила всю свою жизнь. В состоянии необъявленной войны.

Софи погладила Иэна по ноге. Приятно было вновь прикасаться к нему — ощущать эти мышцы, кожу, светлые пушистые волосы на внутренней поверхности бедер и волосы пожестче, потолще — если двинуться выше.

— Вы когда разговаривали последний раз? — спросила она.

— В то утро, два месяца назад. — Иэн поцеловал ее.

— Надо мириться.

— Рано или поздно, да. Но мы никогда… — он вновь поцеловал ее, — не вернемся к тому, как оно было.

— Да и мы, — сказала Софи, и сердце ее затрепетало: Иэн принялся чертить ладонью круги у ее груди.

— Зато ты вернулась, — произнес Иэн, целуя Софи, нежно скользя губами ей по скуле. — Правда?

— Посмотрим, — проговорила Софи.





* * *


— Что сейчас собираетесь делать? — спросила Софи, выходя с Лукасом и Гретой из ресторана к солнечному свету.

— Сейчас? — Лукас глянул на часы. — Видимо, еще пройдемся по магазинам, а потом…

— Я не про сегодняшний вечер, — проговорила Софи. — Я в смысле… Останетесь в деревне?

— На самом деле, — сказала Грета, — мы последуем совету миссис Коулмен.

— Нет! Нельзя же уезжать из-за такого вот.

— А дело не в этом, — сказал Лукас. — Мы просто чувствуем…

— Не то чтоб мы разлюбили Англию… — сказала Грета.

— Просто… Мы чувствуем, что есть другие страны, где жизнь для нас может быть легче.

— Какие другие страны?

— Мы пока не знаем точно. Времени решить у нас навалом. Мы выставили дом на продажу, но можно не уезжать до конца августа.

Они стояли рука об руку у канала, Софи смотрела на них и понимала: эта пара уже все решила.

— Это ужас как печально, — проговорила она.

— Не очень, — отозвался Лукас. — Всегда здорово двигаться дальше.

— А вы как же? — спросила Грета.

Они оба — и в самых настойчивых выражениях — призвали ее как можно скорее позвонить Иэну. Однако Софи выбрала даже более решительный подход. И вот так они попрощались у входа в Бирмингемский Реп[119], Софи посмотрела, как удаляются эти две фигурки, шагая мимо Зала памяти в сторону Парадайз-плейс, после чего направилась обратно к театру, шла не спеша, но с неослабевающей решимостью к жилому дому, где они с Иэном провели свою супружескую жизнь. Софи, конечно, помнила четыре цифры кода на общей входной двери. Ключ от квартиры у нее тоже по-прежнему был, но по этому случаю она им не воспользовалась. Позвонила в дверь, и когда Иэн открыл ей — с вопросительным, слегка огорченным видом человека, которого только что отвлекли от футбольного матча по телевизору, — попросту произнесла:

— Привет, незнакомец.





43





Май 2018-го