Спасти Феникса

– Па сбагрит кожемагам твою шкуру, не мою.

Погрузка второго тела была встречена очередным потоком вздохов. Однако стоило Воронам покатить телегу по направлению к воротам, придворные Павлины чудесным образом превозмогли свое горе настолько, что принялись толкаться у решеток, чтобы лучше все увидеть.

Восторженный ужас зрителей заскрежетал, как сломанная ось. Должно быть, мертвые мальцы были любимцами касты королевских Фениксов, раз такое количество Павлинов теперь билось за то, чтобы перегоревать один другого.

По телу Фу пробежали мурашки. Она решила, что из всех трупов, которые она вывозила на сожжение, эти два для нее самые ненавистные.

Чтобы добраться до карантинного двора, они крались тесными незатейливыми коридорами. Теперь же Сокол с каменным лицом подгоняла их прямиком через внутренние покои дворца. Если с трупами мешкать, больше вероятность того, что чума подкараулит новую жертву.

Озлобленность Фу росла по мере того, как они миновали чудо за чудом. Телега прогрохотала по чарующим спиралям керамической мозаики, мимо садов янтарника, окутывающего ароматом влажную ночь поздней осени, и углубилась в сводчатые коридоры из алебастра и бронзы. Каждая колонна, каждая ниша, каждая плитка воздавала должное королевским Фениксам: солнце, золотое перо, завиток пламени.

Сокол распахнула огромные двойные двери из черного дерева и указала копьем внутрь.

– Отсюда вы дорогу и сами найдете.

Па знаком велел им идти дальше, и телега, поскрипывая, выкатилась в то, что было не чем иным, как легендарным Залом Зари. Они стояли в начале зала, рядом с помостом. Выход ждал где-то там, вдали, после величественного прохода, обрамленного новыми галереями. Сводчатый потолок поддерживали огромные чугунные колонны-фонари в виде покойных монархов из касты Фениксов. Внутри каждой колонны горел огонь, настолько горячий, что Фу почувствовала на руках его жар от самой двери.

Большая часть Зала была покрыта темно-пурпурной, багряной и темно-синей глазурью, тогда как легкая кружевная позолота украшала поручни всех галерей, а у помоста, на дальней стене над бассейном золотистого огня, высился грандиозный золотой диск, отполированный до зеркального блеска. Усеянные драгоценными камнями золотые лучи взлетали веером к самому потолку. Каждая грань отливала золотым пламенем так, что от взгляда на помост начинали болеть глаза. Все это месиво изображало некое солнце, встающее из-за тронов Фениксов.

Пустых тронов Фениксов.

Фу глубоко вздохнула. Ни короля, ни королевы, ни старшего принца, ни нового не было здесь, чтобы оплакать мертвых лордиков, в то время как мелкое дворянство завывало так, будто от этого зависело их благополучие. Что-то тут не складывалось. Но что бы то ни было, что бы там ни пошло наперекосяк, Па обязательно выпутает их, как выпутывал раньше.

Они выкатились в проход и пошли строем.

Ей очень не понравилось, как гладкие мраморные плитки подхныкивают под шипованными подметками ее сандалий, с каждым шагом их притупляя. Она возненавидела аромат масел, пропитывающих спертый воздух. А больше всего прочего она возненавидела галереи павлиньего дворянства, изящно дрожавшего в шелках, будто Вороны были не более чем шествием крыс.

Однако позади соколиных стражей стоял безмолвный легион дворцовых слуг из касты Воробьев в бурых туниках, почти превосходивший количеством придворных наверху. Горестное выражение лиц свидетельствовало о том, что их скорбь – не притворство.

Еканье в животе вернулось с новой силой. Никто не любил Павлинов настолько.

Иметь дела с кастами, слишком высокими, чтобы бояться чумы, – тема дрянная. Если так будет продолжаться, Па придется выжимать их причастное вознаграждение у самых ворот. Если так будет продолжаться, им вообще могут не заплатить.

Тут, на полпути к двери и в десяти шагах впереди телеги, Па остановился.

Сперва Фу не поняла. Потом ее взгляд упал на колоссальные дворцовые ворота, последнюю веху между ними и стольным градом Думосой. Они были возведены для шествий не иначе как сановников или всадников на мамонтах. Такие ворота проглотят тринадцать Ворон и даже не поперхнутся.

И точно: у ворот стоял одинокий часовой, собиравшийся выплатить причастное за мертвых.

Женщина походила на сверкающий призрак, от свободно спадающих каскадом серебристых волос до белого шелкового платья, едва заметно подернутого рябью под вялым ветерком. Даже издалека предательские брызги лунного света и отсветы факелов выдавали такое количество драгоценных камней на ее наряде, что вся воронья стая Фу – да что там стая, двенадцать печей, вся каста Ворон – могла бы кормиться до скончания века. И все же одна вещь была весомее всех этих драгоценностей: ожерелье на ее шее.

Две золотые руки, убаюкивающие солнце, рожденное рассветом между ее ключиц. То был королевский герб. Фу видела эти руки на оттиске каждой саборской монеты и на вышивке каждого флага, а теперь она сможет говорить, что видела их обнимающими шею королевы.

Замужество сделало эту женщину Фениксом, однако ее называли королевой-Лебедем еще до того, как она покинула павильоны касты куртизанок. Один из тех пустых тронов, мимо которых прошла Фу, принадлежал ей.

В этот самый момент Фу осознала, что в сегодняшней ночи пошло наперекосяк.

Прошло вот уже пять сотен лет или около того с тех пор, как Чума Грешника затронула королевский дворец. Пятьсот лет, как Фениксы запалили чумной маяк. Пятьсот лет, как они призвали Ворон.

Но если выплачивать причастное за этих грешных мальчишек пришла королева Русана, до боли очевидно, кто скрывался под одним из саванов.

К погребальному костру Вороны везли самого кронпринца.





Глава вторая

Танец денег





Мертвый принц валялся в их телеге как любой другой грешник. До него было рукой подать. Фу почти не верилось. Принц. Феникс.

Где-то внутри уже возник гадкий вопрос, а горят ли дети Фениксов так же, как прочие грешники. Или медленнее? Ну, во всяком случае, для сравнения рядом с ним сейчас лежал бедный ублюдок.

Однако Па не двигался, словно врос в землю, хотя стая подкатила телегу ближе. И тут Фу увидела, в чем дело.

Королева у ворот собиралась им заплатить, это точно. Управляющий рядом с ней у всех на виду держал причастное. Причастное, достойное средств семьи. Таково было правило. Какой-нибудь фермер из Воробьев мог расплатиться с ними мешком соли или буханкой черствого хлеба. Городской судья из Журавлей мог предложить оконные стекла из стеклочерни. Что же до причастного от королей… Фу даже представить себе не могла, что считалось достойным.

Однако уж наверное не грязный котяра, вырывавшийся из рук управляющего.


Ночь заволокло внезапными слезами злобы. Бездомная кошка. Достойная плата за попрошайку в лучшем случае. Но никак не за двух купавшихся в золоте мальцов, которых они будут катить еще семь лиг, чтобы потом сжечь.

Последний издерганный обрывок терпения Фу скрутился в тугую пружинку гнева.

Дворец косился на них, пугал сталью в ножнах, разве что не плевался, а теперь вот превращает оплату в шутку. Королеве Русане было безразлично, что она посылает членов своей семьи в следующую жизнь с жалкими ошметками достоинства. Ее интересовала лишь возможность пощеголять жестокой правдой: как королева она могла не даровать Воронам ничего, кроме презрения, и всякий раз Вороны должны были его принимать.

Ни один вождь этого не стерпит, даже тот, кто еще только учится. Даже перед лицом королевы. Надо что-то сделать.

Вороны милосердны, но они не дешевки.

Телега почти наехала на Па. Фу подалась вперед, смаргивая пот и слезы.

– Па, – прошептала она. Его маска клюнула. – Танец денег?

Он долго не шевелился. Потом снова клюнул.

Фу усмехнулась впервые за этот вечер.

Она впилась шипованными подошвами в пол, вложив всю свою злобу в протяжный, радующий слух скрежет, которым мрамор воззвал к милосердию. И ответила криком.

Дюжина Ворон вокруг нее откликнулась на призыв воем, потом дрогнула и замерла. Тринадцать факелов грянули об пол.

Второй раз за вечер галереи наверху онемели.

Вороны снова вскрикнули, Фу – громче всех, на восходящем тоне в конце. Остальные восприняли ее сигнал и неподвижно ждали. А она отсчитывала в уме мгновения тишины: четыре, три, два, один.

И новый крик тринадцати глоток, от которого кровь стыла в жилах, разорвал простор зала. Его нескрываемый гнев отскочил эхом от дальних сводов. И снова за ним обрушилась тишина.

После третьего выплеска криков от благородных насмешек не осталось и следа. Все взгляды были прикованы к неподвижной телеге.

После пятого половина галереи выглядела так, будто готова разрыдаться.

Большинство лордов и дам никогда еще не оказывались в такой близости от Ворон и чумных трупов. Для них чума была проблемой бедняков.

Они не знали, что существуют правила. Что чуме наплевать на шелка и драгоценности. Что она проходит тогда, когда ее отпускают Вороны.

Но сейчас Фу готова была поклясться тысячью мертвых богов Сабора, что они начинали это сознавать.

Она решила, что достаточно их помурыжила, и вывела трелью приказ выступать.

Топ. Тринадцать Ворон сделали дружный шаг вперед, тогда как телега осталась на месте. Веревки, за которые ее тянули, свернулись на полу ядовитыми змеями.

Топ. Охотничьи касты, Прославленные касты, Обычные касты – не имело значения. Вороны преподадут всем жителям Сабора в этом зале памятный урок.

Топ. Раньше поношенные черные лохмотья и маски с длинными носами делали их похожими на суеверную шутку.

Топ. Теперь же в глазах, следящих за покойницкой телегой, она видела затаенный ужас. То был страх, которому они научились, сидя на отцовских коленях.

Фу снова издала трель.

Притаптывание стало ускоряться, закончившись чечеткой, после которой на плитках остались дикие завитки рубцов. Еще шаг. Снова гортанный крик. Еще два шага от телеги. Галерея подалась назад.

Топ-скрежет-топ. Фу задыхалась под маской. Вот вам за ваш уродливый дворец.

Топ-скрежет-топ. Вот вам за угрозу сталью.

Она снова зашлась трелью, и Вороны остановились у самого порога. Болезнетворное напряжение повисло над галереей, заставляя костяшки пальцев белеть на фоне драгоценных камней и шелков.

Вороны резко развернулись и переплетеньем недоброго узора вернулись к телеге. По галереям прошел нервный вздох облегчения, но он резко оборвался, когда Вороны не стали сразу же подбирать веревки и факелы. Фу заняла свое место возле правого переднего угла телеги и выждала, когда ближайший Павлин приобрел такой вид, будто вот-вот напустит в штаны.

Фу зашлась убийственным свистом. Вороны подхватили факелы и веревки и ураганом пронеслись через зал в последний дворик, завывая, как боги в своем праведном гневе.

Придворные бросились врассыпную, путаясь в шелковых шлейфах и теряя расписные кожаные тапочки. Краем глаза Фу видела, что желание Подлеца исполнилось: по меньшей мере два Павлина грохнулись в обморок.

«А это, – подумала она, – за то, что хотели расплатиться с нами чертовой кошкой».

Па любил называть это Танцем денег. Фу же нравилось только то, что он срабатывал.

Телега притормозила возле ворот, хотя танец продолжался. Королева не бросилась в бега по примеру своих придворных, а ее управляющий по-прежнему трясся с ней рядом. С десяти шагов Фу слишком хорошо видела, кого они собирались заставить раскошелиться.

Королева Русана, ощетинившись, стояла под аркой. Тусклые глаза напоминали своим блеском две холодные луны. Лицо под затейливыми завитками траурных белил выглядело на несколько оттенков белее терракотовой смуглости Фу, чья кожа цветом походила скорее на полированную бронзу. На что бы ни падал взгляд Фу, она повсюду видела выброшенные деньги: унизанное бриллиантами головное украшение в форме феникса; гирлянды жемчужин и бриллиантов, свисавших с рук и волочившихся по полу; шкура белого тигра, накинутая на плечи. Хвост в черную полоску обвивался вокруг руки, одна задняя лапа цеплялась когтями за бедро, набитая голова болталась над плитками пола, а глазницы сверкали белым золотом. Фу с отвращением заметила, что даже когти этой падали инкрустированы бриллиантами.

Неписаное требование традиции заставило Русану заплатить за мертвого сына своего мужа. Однако же было ясно как день, что у королевы есть свое невысказанное требование: все взгляды должны быть прикованы исключительно к ее великолепию, и только.