Смертная чаша весов

Весь вечер у Монка оставалось чувство утраты, и ничто не могло поколебать его. Он потерял нечто очень дорогое, очень важное. И чем старательнее детектив пытался вернуть себе это нечто, тем неуловимее оно становилось. Но когда Уильям пробовал думать о чем-то другом, ощущение утраты снова настигало его и захватывало в плен.

На следующий день, плывя рядом с Эвелиной в гондоле и чувствуя исходящее от нее тепло, он все еще никак не мог отделаться от вчерашних мыслей.

— Расскажи мне о Зоре, — сказал он вдруг, сев прямо, когда они выплыли из затона в Большой канал. Барка с флажками, развевающимися на ветру, шла им наперерез, и гондоле пришлось уступить ей дорогу. Их гондольер умело балансировал на носу, с неосознанной грацией удерживая равновесие. Он делал вид, что стоять вот так на ускользающем из-под ног суденышке — совершенно обычное, естественное дело, но Монк знал, что это очень трудно. Сам он не раз едва не оступался и не падал в воду.

— А почему Зора тебя интересует? — столь же прямолинейно спросила Эвелина, и в ее взгляде зажегся настороженный огонек.

Сыщик соврал совершенно неожиданно:

— Потому что она собирается устроить в высшей степени неприятную сцену, и из-за этого тебе, может быть, снова придется приехать в Лондон — чему я буду рад, но только в том случае, если она не сможет причинить тебе какой-нибудь вред.

— Она не может его причинить, — уверенно отвечала Эвелина, улыбаясь ему. — Но какой ты милый, что беспокоишься обо мне… Люди у нас не воспринимают ее всерьез, как ты это себе представляешь.

— Но почему же? — спросил Монк с непритворным любопытством.

Фон Зейдлиц пожала плечами и соскользнула на сиденье, поближе к детективу.

— Ну, она всегда была невыносима. И сколько-нибудь здравомыслящие люди просто решат, что она стремится снова привлечь к себе внимание. У нее, наверное, закончилась любовная связь, и ей хочется сделать какой-нибудь драматический жест. Ей все быстро надоедает, понимаешь? И ей очень не нравится, когда на нее не обращают внимания.

Вспомнив фон Рюстов, сыщик поймал себя на мысли, что и представить не может, как ее можно игнорировать. Он способен был понять, что она может показаться агрессивной, чрезмерно настойчивой женщиной, которая не в ладах с условностями, но уж никак не скучной. Но, очевидно, даже эксцентричность может иногда наскучить, если она рассчитана на то, чтобы произвести эффект, а не является естественным выражением натуры. А может быть, Зора — всего-навсего позерка? Удивительно, но он бы почувствовал разочарование, будь оно так.

— Ты так думаешь? — спросил Монк скептически, дотрагиваясь до волос Эвелины. Он пропустил ее локоны сквозь пальцы, восхитившись их мягкостью.

— На этот счет у меня нет никаких сомнений. Посмотри-ка на ту сторону лагуны, Уильям. Видишь, вон там церковь Санта-Мария-Маджоре?[7] Ну разве это не чудо? — Женщина показала рукой туда, где за темно-зеленой водной ширью возвышался в отдалении купол церкви, которая, казалось, плыла к ним навстречу.

Сыщик посмотрел на церковь: вид был невероятно картинным, и только легкий ветерок, ласкающий кожу, и плавное движение гондолы давали понять, что это не изображение, а сама реальность.

— А когда ее последняя связь закончилась неудачей, Зора взяла и выстрелила в своего любовника, — сказала вдруг фон Зейдлиц.

Уильям весь напрягся.

— Что?!

— В последний раз, когда у Зоры была связь, мужчина оставил ее, и она в него стреляла, — повторила Эвелина и, обернувшись, поглядела на Монка, широко раскрыв карие глаза.

— И это сошло ей с рук? — недоверчиво спросил детектив.

— Конечно. Все было совершенно по правилам. У нас в стране дуэли не запрещены.

Дама с удовлетворением отметила, как удивился ее спутник, а затем рассмеялась.

— Ну, разумеется, все идет нормально, когда дуэлянты — мужчины и бьются на шпагах. Мне кажется, Зора сознательно выбрала револьверы. Она очень хорошая фехтовальщица, но с течением лет стала действовать шпагой медленнее. А он был еще совсем молодым и очень искусным шпажистом.

— Так она его застрелила?

— Да нет, не до смерти, — прощебетала Эвелина. — Ранила в плечо. И все это было так глупо! Зора взъярилась, когда на балу он усиленно флиртовал с другой женщиной, очень хорошенькой и совсем еще юной. Все это через несколько дней вылилось в отвратительный скандал. Зора повела себя ужасающе. Она явилась в его клуб в сапогах и с сигарой во рту и вызвала любовника на дуэль. Чтобы не показаться уж совсем трусом, он принял вызов, но она победила, а он выглядел дурак дураком. — Рассказчица придвинулась еще ближе к Уильяму. — Он так и не справился с этой историей. Люди над ним смеялись. Ну, и в пересказе история обросла новыми подробностями.

Монк посочувствовал этому несчастному молодому человеку. Ему самому тоже пришлось пострадать от чрезмерно настойчивых и властных женщин. Какая в высшей степени непривлекательная черта! И ведь у многих, особенно у молодых, не хватает мужества переносить насмешки…

— И ты думаешь, она выступила с обвинением только для того, чтобы снова стать центром всеобщего внимания? — спросил сыщик, улыбаясь и проводя пальцем по щеке и шее собеседницы.

— Не совсем, — улыбнулась та. — Но Зора мало стесняется, если считает себя правой.

— По отношению к Гизеле?

— И в вопросах объединения, — подтвердила Эвелина. — Зора очень мало бывает на родине, но в сердце своем она патриотка. Любит индивидуальность, характер, чрезвычайные обстоятельства и право выбора. Сомневаюсь, что она ищет материальные выгоды и покровительство более крупной страны. Это неромантично, однако ведь большинство людей ведут очень неромантическую жизнь.

— А ты? — спросил Монк, целуя женщину в щеку и шею. У нее была такая мягкая и теплая кожа…

— А я очень практична, — серьезно ответила фон Зейдлиц. — Я знаю, что красота стоит денег, что нельзя устраивать роскошные балы, покупать прекрасные картины, посещать театры, балы, оперы, если все твои деньги уходят на вооружение и амуницию, на всякие военные нужды… — Она ласково затеребила волосы Уильяма. — Мне известно, что бывает, когда в страну вторгается иноземное войско: луга вытаптываются, деревни разоряются, урожай горит, а мужчины погибают. И нет смысла бороться с неизбежностью. Я бы предпочла притворяться, что со всем согласна, и покорилась бы, но не без изящества.

— Но разве объединение неизбежно?

— Очевидно. Я плохо разбираюсь в большой политике и знаю обо всем только из разговоров.

Эвелина откинулась назад и пристально посмотрела на Монка.

— Если ты хочешь узнать обо всем побольше, то, может быть, тебе стоит поехать в Фельцбург вместе со мной? Мы отправляемся туда на следующей неделе. — Лицо ее засияло, и она добавила с еще более сильным воодушевлением: — И там разузнать, действительно ли существовал заговор с целью вернуть Фридриха на трон и кто убил его, чтобы предотвратить возвращение.

— Вот хорошая мысль! — Детектив снова поцеловал свою приятельницу. Да, ехать просто необходимо.






Глава 6




Рэтбоун выхватил у Симмса письмо и торопливо вскрыл его. Оно пришло из Венеции, а значит — от Монка. Письмо было не таким длинным, как он ожидал.

Дорогой Рэтбоун,

Мне кажется, я истощил все источники информации здесь, в Италии. Все уважительно говорят о взаимной преданности Фридриха и Гизелы, даже и те, кого они не слишком заботят, особенно она. Чем больше я анализирую свидетельства, тем меньше нахожу в них оснований предполагать, что это она его убила. С его смертью принцесса должна была потерять все. Никто не верит, что он смог бы оставить ее, даже для того, чтобы начать борьбу за независимость.

Однако не исключено, что его смерти могли желать другие — из-за политических причин. Для этого, очевидно, мог быть избран Клаус фон Зейдлиц: он явно был заинтересован в объединении по личным и финансовым мотивам, а возвращение Фридриха могло бы нанести им ущерб, хотя, повторяю, никто не считает, что Фридрих был способен вернуться без Гизелы, а герцогиня ни за что не разрешила бы ей приехать, даже во имя независимости страны. Хотелось бы знать, почему герцогиня питает к Гизеле такую испепеляющую ненависть, даже спустя десять лет… Мне все говорят, что это не в ее характере — позволять личным чувствам мешать исполнению долга, тем более патриотического.

Собираюсь теперь отправиться в Фельцбург — может быть, узнаю что-нибудь там. Вопрос заключается в том, действительно ли существовал заговор с целью вернуть Фридриха в страну или нет. Я, естественно, дам вам знать обо всем, что раскопаю, независимо от того, на пользу это Зоре или нет. Сейчас я опасаюсь, что это может быть совсем не в ее интересах.

Полученные о ней сведения не всегда ее красят. И если б вы смогли убедить ее взять назад обвинение, это, возможно, стало бы самой большой вашей услугой ей, как официального консультанта. Если Фридрих был убит, то не исключено, что это мог совершить кто-то из значительного количества лиц, но Гизела к их числу не относится.

Желаю удачи, Монк

Оливер выругался и швырнул письмо на стол. Может, это было глупо, но он надеялся, что детектив обнаружит нечто неизвестное о Гизеле — например, наличие любовника, более молодого, чем был Фридрих; что-нибудь вроде страстного помешательства, которое заставило ее жаждать освобождения от брачных уз… А может, свидетельство того, что Фридрих все узнал, пригрозил публичным скандалом и разводом…

Но Монк был прав. Это было почти, несомненно, политическое преступление, если вообще можно было говорить о нем в данном случае, а обвинение Зоры было продиктовано скорее ревностью, чем какими-нибудь фактическими данными. И единственно честный юридический совет, который мог ей дать адвокат, заключался в том, чтобы снять обвинение и как можно безоговорочнее извиниться.

Возможно, если она мотивирует свое поведение горем, переживаемым из-за смерти Фридриха, и глубоким разочарованием в связи с тем, что он навсегда выбыл из стана борцов за независимость страны, это вызовет к ней некоторое сочувствие. Издержки и материальный ущерб можно свести к умеренным. Но даже и в этом случае фон Рюстов почти наверняка поплатится своим добрым именем и разорится.





* * *


— Извиниться? — спросила она, не веря своим ушам, когда Рэтбоуна ввели в ее гостиную с экзотической шалью и красным кожаным диваном. — Я не хочу и не стану извиняться!

Погода была уже гораздо холоднее, чем когда юрист приходил сюда в первый раз, и за каминной решеткой пылал яркий огонь, вздымая языки и отбрасывая дрожащие красные тени на покрывающие пол медвежьи шкуры. Все это придавало гостиной какой-то первобытный вид, при этом, однако, странно согревающий душу.

— У вас нет никакого другого разумного выбора! — горячо сказал Оливер. — Мы не нашли никаких доказательств справедливости вашего обвинения. У нас на руках только предположения, которые, возможно, и справедливы, но мы не можем представить их в суд, а если б даже и смогли, то суд не примет их во внимание.

— Тогда я должна сделать неразумный выбор, — высокомерно отозвалась его клиентка. — И наверное, ваш совет дает вам возможность, соблюдая приличия, оставить мое дело?

Взгляд ее был горд и холоден, в нем сверкал вызов и ясно угадывалось острое разочарование.

Рэтбоун рассердился, хотя, честно говоря, он был несколько уязвлен.

— Если вы так полагаете, мадам, то вы не правы, — отрезал он. — Это моя обязанность — давать вам советы, касающиеся фактического состояния дела. И высказывать мнение относительно того, что эти факты могут означать. А затем вы дадите мне указания, как действовать дальше, при условии, что они ни в коем случае не идут вразрез с законом.

— Ох, как это ужасно по-английски!.. — Лицо графини выразило одновременно насмешку и презрение. — И до чего же вы невозможно самодовольны и уверены в своей безопасности и праве жить во всяческом удобстве и комфорте! Вы существуете в самом сердце империи, которая простирается по всему миру… — Она была уже сильно сердита. — Назовите мне любой континент, и окажется, что ваши красномундирники уже воюют там, доставленные туда вашим британским флотом, чтобы подчинить туземцев и преподать им христианские заповеди, желают они этого или нет, и научить туземных царьков вести себя по-английски, — добавила Зора.

Она говорила правду. Адвокат неожиданно удивился этому и почувствовал искусственность своего поведения и напыщенность манер.

От волнения голос у графини стал грудным и даже хриплым. Она стояла, повернувшись спиной к огню, и красные отблески пламени алели у нее на скулах и на шее.

— Вы забыли, что такое страх, — продолжала фон Рюстов, — забыли, что такое бояться нападения соседей и завоевания страны. Вы, конечно, читали об этом в учебниках по истории! Вы все знаете о Наполеоне и о том, как вам угрожал испанский король со своей Непобедимой армадой. Но ведь вы победили их, не правда ли? И вы всегда побеждаете.

Зора судорожно напряглась, чего не мог скрыть шелк ее платья. Лицо женщины исказилось от гнева.

— Ну а мы, сэр Оливер, мы не выиграем битву. Мы ее проиграем. Может быть, сразу, возможно, через десять, даже через двадцать лет, но мы обязательно проиграем. Однако мы сможем проиграть так, как того хотим, на собственный манер. Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, каково это нам, что мы при этом чувствуем? Думаю, что нет!

— Напротив, — ответил Рэтбоун. Он говорил насмешливо, хотя в душе и не чувствовал сарказма — просто это была защитная реакция. Юрист понимал, что неправильно судил об этой женщине раньше, и был уязвлен этим. — Я очень хорошо представляю себе, что значит поражение, и собираюсь испытать это в зале суда.

Он, конечно, понимал, что его собственное маленькое пораженьице не может идти ни в какое сравнение с поражением целой нации, с утратой многовековой самобытности и свободы, даже если она была вполне иллюзорна.

— Вы сдались! — сказала фон Рюстов слегка удивленно, однако в ее голосе было больше презрения, чем непонимания.

Оливер решил не поддаваться на провокацию, но не выдержал, хотя и попытался не дать ей это заметить:

— Так я представляю себе реальное положение вещей. У нас нет выбора. Мой долг — сказать вам, как все обстоит на самом деле, и дать наилучший совет из возможных. А вы сами должны выбрать образ действий.

Дама вскинула брови.

— Сдамся ли я до битвы или буду сражаться до последнего? Какая ирония судьбы! Это та самая дилемма, перед которой стоит моя страна. И ради моей страны я отказываюсь ассимилироваться, хотя мы не сможем победить в войне. Да, я выбираю войну.

— И в этой войне вы тоже проиграете, мадам, — сказал юрист, уступая. Ему очень не хотелось этого говорить. Графиня была упряма, неразумна, высокомерна и себялюбива, но обладала мужеством и своеобразным чувством чести. А главное, она так страстно любила свою страну… Но в конечном счете Зора пострадает, и Рэтбоуну больно было это сознавать.