Смертная чаша весов

— Нет, но думаю, мне она понравилась бы. Во всяком случае, она может стать прекрасным убежищем от реальностей Коктауна.

— Именно так, — подтвердила Виктория, — в ней представлены все виды комической чепухи и странные типы вроде старой особы из Лидса и старика с Запада.

— Пожалуйста, принесите! — оживился Олленхайм.

— И в книге есть, конечно, рисунки, — прибавила его гостья.

Эстер была довольна. Она потихоньку вышла из комнаты и спустилась в холл, где ее ожидала Дагмара.





* * *


Виктория Стэнхоуп посетила Роберта еще два раза, и каждый раз оставалась у него все дольше.

— Мне кажется, ее присутствие идет ему на пользу, — сказала баронесса Олленхайм, когда горничная проводила гостью к Роберту в четвертый раз. — Он, по-видимому, очень рад ее видеть, а она очень милое дитя и была бы просто хорошенькой, если бы… — Тут она запнулась. — О господи, как это безжалостно с моей стороны, правда?

Они с мисс Лэттерли стояли в саду, освещенные ранним осенним солнцем. Это была очаровательная комната с металлической, выкрашенной в белый цвет, мебелью, затененная пальмами в кадках и широколистными тропическими растениями. Воздух был напоен сладким густым ароматом поздних лилий.

— В ее семье произошло нечто ужасающее, — добавила баронесса печально. — Боюсь, это лишило ее, бедняжку, всех шансов на благополучное будущее.

Дагмара, естественно, имела в виду шансы Виктории на замужество. Другой желанной жизненной цели для благовоспитанной молодой девицы не существовало, если только она не была очень богата или не обладала выдающимся талантом либо великолепным здоровьем и одновременно жгучим желанием потрудиться на ниве благотворительности. Эстер не сказала матери Роберта, что шансы мисс Стэнхоуп на эти перспективные для женщины поприща были уничтожены задолго до того, как ее семью постигли позор и поношение. Только сама Виктория могла решить, рассказать обо всем или сохранить свою историю в тайне. Будь сиделка на ее месте, она никогда и никому не рассказала бы ничего.

— Да, — ответила она, — наверное, вы правы.

— Как же это несправедливо! — слегка покачала головой Дагмара. — Никогда не знаешь, что тебя ждет впереди. Полтора месяца назад я и предположить не могла, что с Робертом произойдет несчастный случай. И теперь я не знаю, что нас всех ожидает.

Она не смотрела при этом на Эстер, возможно, намеренно, и после мгновенного колебания, словно не желая слышать, что ей ответят, поспешила добавить:

— Бедная принцесса Гизела должна чувствовать то же самое. Год назад в это время она имела все, чего только могла пожелать. Мне кажется, все женщины на свете ей завидовали, хотя бы немного. — Женщина улыбнулась. — Что касается меня, то это так. Разве все мы не мечтаем, чтобы нас любил красивый и обворожительный мужчина — и любил так страстно, что даже смог бы отказаться от короны и трона, только бы не разлучаться?

Медсестра вернулась мыслью в свои восемнадцать лет и вспомнила о своих тогдашних мечтах.

— Да, наверное, так и есть, — ответила она нерешительно и со странным желанием защитить ту девушку, которой когда-то была. Юная мисс Лэттерли чувствовала себя такой умной и неуязвимой и в то же время отличалась невероятной наивностью.

— Большинство из нас примиряются с действительностью, — продолжала баронесса, — и в конце концов даже находят ее вполне приятной. Гизела осуществила свою мечту… и все было прекрасно… до этой весны. А потом Фридрих умер и оставил ее в безутешном горе. Это был такой… союз душ! — Дагмара повернулась к Эстер. — Вы знаете, что они никогда не расставались? Он любил ее так сильно, что никогда не отрывал от нее взгляда, все время хотел видеть ее, слушать ее, слышать, как она смеется… Он все так же сильно был очарован Гизелой, как двенадцать лет назад.

— Да, наверное, было бы только естественно завидовать такой любви, — честно ответила медичка. — Нелегко быть ее свидетелем и не желать подобной же для себя.

Если б она, Эстер, когда-нибудь была влюблена в принца, то ее рана никогда бы не зажила. Она бы все время мучилась вопросом: почему не возбудила в нем такую же ответную любовь, чего в ней для этого не хватало? Веселости или шарма, нежности или быстроты понимания, щедрости натуры или чувства чести? Или она просто была не слишком привлекательна и внешне, и в сфере интимной любви, о которой получала представление только в мечтах и в чувственных снах? И ведь, может быть, такая же рана бередила душу Зоры фон Рюстов все эти годы и в конце концов довела ее до легкого безумия…

Дагмара тем временем рассеянно подбирала случайные сухие листья и отщипывала увядшие волоски с пальм.

— А какой он был, принц? — спросила Эстер, пытаясь вообразить начало любовного романа между Гизелой и Фридрихом.

— На вид? — улыбнулась Олленхайм.

— Нет, я имею в виду, как человек. Чем он любил заниматься? Если бы мне пришлось провести вечер в его обществе, например за обедом, что бы мне больше всего запомнилось?

— До того, как он встретился с Гизелой, или после?

— Расскажите, как было бы в любом случае!

Дагмара, забыв о растениях, сосредоточенно нахмурилась.

— Ну, до его встречи с Гизелой вы все время думали бы, до чего он обаятелен. — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — У Фридриха была самая прекрасная на свете улыбка. Он так умел смотреть, словно ему действительно было интересно вас слушать. И никогда не возникало впечатления, что это только из вежливости. Нет, всегда казалось, что он словно ожидает от вас чего-то особенного и не хочет упустить такую редкую возможность. А после встречи с Гизелой было только ощущение, что ему приятно ваше общество.

Лэттерли тоже невольно улыбнулась. У нее потеплело на душе при мысли о том, что, может быть, она встретит человека, который станет ей так же предан. Неудивительно, что Гизела любила Фридриха. Какой же одинокой и несчастной она должна чувствовать себя сейчас! И, словно недостаточно одиночества и страшной потери, которая затмила для нее свет мира, — теперь еще и появилось это кошмарное обвинение… Господи, ну почему Рэтбоун взялся защищать Зору?! Что его заставило? Наверное, новообретенный рыцарский титул помутил его разум — когда королева коснулась мечом его плеча, она, видимо, задела его голову.

— И после того, как он встретил Гизелу… — продолжила рассказ Дагмара, и Эстер вновь заставила себя прислушиваться. Она совсем упустила из виду, что спрашивала, как было «потом».

— Да? — отозвалась мисс Лэттерли, пытаясь не показать, что мысль ее бродит где-то вдалеке.

— Мне кажется, он стал другим, — задумчиво ответила баронесса. — Его уязвляло, что окружающие не принимали Гизелу, и именно потому, что он так ее любил. Но Фридрих никогда не был очень близок со своей семьей, особенно с матерью. Он был печален, отправляясь в изгнание, но, думается, в сердце своем верил, что однажды его позовут обратно, и тогда все увидят и оценят достоинство Гизелы и распахнут ей объятия.

Дагмара посмотрела на узкий проход к окнам, осененный широколистными пальмовыми ветвями.

— Помню день его отъезда. Люди стояли вдоль улиц. Многие женщины плакали, все желали ему добра и кричали: «Да благословит вас Бог!», махали носовыми платками и бросали ему цветы.

— А Гизела? Как они относились к Гизеле? — спросила медсестра.


— Они ее отвергали, словно она похитила Фридриха у всех нас.

— А что представляет собой его брат?

— Вальдо? О! — Баронесса Олленхайм рассмеялась, словно вспомнила что-то забавное. — Он совсем не так красив и блестящ, не так обаятелен, как Фридрих, но постепенно мы научились его ценить. И разумеется, его жена всегда пользовалась любовью и уважением. А это, знаете, очень меняет дело. Возможно, Ульрика в каком-то смысле права. Не думала прежде, что так много зависит от того, с кем тебя соединил брак… В сущности, лишь сейчас, когда вы стали меня расспрашивать, я осознала, как сильно изменились оба брата с течением времени. Вальдо стал сильнее духом, мудрее и научился завоевывать расположение народа. Мне кажется, когда человек сам счастлив, это делает добрее и окружающих, как вы считаете?

— Да! — с большим чувством ответила Эстер. — Да, это именно так. А что было с графиней фон Рюстов после того, как Фридрих и Гизела уехали? Она по нему скучала?

Дагмару, по-видимому, этот вопрос удивил.

— Не знаю, — сказала она. — Но поступки она совершала очень странные. Например, отправилась в Каир, а оттуда на лодке по Нилу до Карнака. Однако мне неизвестно, связано ли это каким-нибудь образом с Фридрихом или она все равно бы куда-нибудь поехала. Мне Зора нравилась, но не могу сказать, что я когда-либо ее понимала. У нее в голове самые причудливые идеи.

— Например?

— Ну, например, о том, чего могут достигнуть женщины.

Олленхайм покачала головой и слегка рассмеялась.

— Она даже предлагала всем женщинам образовать союз и отказаться иметь сношения с мужьями, пока те не предоставят нам какую-то политическую власть. Я хочу сказать, что она в этом отношении просто сумасшедшая! Но, разумеется, Зора тогда была еще очень молода.

Что-то всколыхнулось в памяти Эстер.

— По-моему, есть такая древнегреческая драма на подобный сюжет… — Она наморщила лоб.

— Древнегреческая? — удивилась Дагмара.

— Да. Женщины решили таким образом остановить войну между двумя городами… или что-то в этом роде.

— Да? Не знаю такой пьесы. Но, как бы то ни было, идея абсурдная.

Лэттерли не стала спорить, но подумала, что образ мыслей графини фон Рюстов не так уж чужд ее собственным размышлениям на этот счет, как она предполагала прежде. Хотя Эстер могла представить реакцию Рэтбоуна, если б она высказала подобную идею… Подумав об этом, девушка рассмеялась.

Баронесса ошибочно истолковала ее смех и тоже заулыбалась, забыв о старых трагедиях и о нынешних угрожающих обстоятельствах на то время, пока они с сиделкой шли по зимнему саду, вдыхая запахи цветов и влажной зелени. А потом мисс Лэттерли направилась посмотреть, как там Роберт.

Как всегда, поднявшись по лестнице, она молча прошла по площадке и остановилась перед дверью своего пациента, приоткрытой примерно на фут, так как поняла, что у него в гостях женщина. Эстер заглянула в спальню, не желая прерывать их разговора.

Комната была залита солнечным светом. Облокотившись спиной на подушки, Роберт лежал, улыбаясь и не отрывая внимательного взгляда от Виктории. Она читала ему отрывок из книги Томаса Мэлори «Смерть короля Артура» — историю любви Тристана и Изольды. Голос у нее был нежным и взволнованным, пронизанным ощущением трагичности повествования, но в нем было и что-то еще, какая-то музыка вечности, которая уносила слушателя из тихой комнаты больного в элегантном лондонском доме в иные сферы, где царило волшебство обреченной любви и вселенской страстной жажды обладания. Эстер крадучись отошла назад и скрылась в умывальной комнате, где стояла ее узкая кровать и откуда она всегда могла слышать голос Роберта, когда он ее звал, где занялась приведением в порядок вещей и раскладыванием белья, принесенного прачкой.

Через пятнадцать минут Эстер постучала в дверь, отделяющую ее комнату от спальни молодого Олленхайма, и тихонько приотворила ее, чтобы узнать, не хочет ли он поесть или выпить чашку чая.

— В следующий раз я почитаю о Гибельном Сиденье, о появлении сэра Галахада в Камелоте и о том, как он занял свое место за круглым столом, — отрывисто сказала Виктория. — Эта глава, «Час славы логров», так и дышит храбростью и чувством чести.

Роберт вздохнул. Эстер бросилось в глаза, что он бледен и уголки рта у него печально опустились. Он, наверное, понял наконец, что его спине уже слишком долго не становится лучше? Молодой человек ничего не говорил об этом сиделке, но, вероятно, думал об этом, когда лежал один в своей тихой, опрятной комнате, где каждая мелочь красноречиво свидетельствовала о родительской любви к нему. Они всегда были где-то рядом, то и дело заглядывали к нему, до боли желая хоть чем-то помочь и зная, что ничем существенным не в состоянии облегчить его положение. Их усилия касались только внешнего покрова вещей, а под ним был пожирающий все надежды страх и ужасающий мрак, и родительская любовь не могла их развеять. Они все знали, постоянно думали об этом, но не смели ничего сказать вслух.

И тени под глазами больного говорили о том, что он тоже постоянно думает о безнадежности своего положения.

— Хорошо, — вежливо ответил он Виктории, — вы очень добры.

Девушка пристально глядела на него.

— Но вам эта мысль не очень нравится?

— Нет, — быстро ответил Олленхайм, — это замечательная история и довольно хорошо мне известная. Однако я еще раз с удовольствием ее послушаю в вашем исполнении. Вы так хорошо читаете… — Голос его вдруг замер на последнем слове, несмотря на все усилия быть галантным и благодарным.

— Но вы не хотите слушать о героях, которые могут сражаться, умело действовать мечами и скакать на лошадях, в то время как вы сами прикованы к постели и не можете двинуться с места, — сказала мисс Стэнхоуп.

Эстер почувствовала озноб, пробежавший у нее по коже, словно она наглоталась льда.

Лицо Роберта побелело как мел. Он так долго молчал, что медсестра уже опасалась, как бы он не сказал чего-либо необратимого.

Если Виктория и испугалась, она превосходно это скрывала. Девушка оцепенела, выпрямив плечи и высоко подняв голову.

— Были времена, когда я тоже этого не хотела, — сказала она совершенно спокойно, но голос у нее зазвенел. Воспоминание причинило ей боль.

— Но вы ведь можете ходить! — вырвалось у Роберта так, словно произнести эти слова было физически мучительно.

— Долгое время не могла, — ответила его гостья почти беспечно, — и теперь, когда я хожу, мне все еще больно.

Голос у нее задрожал, щеки вспыхнули от стыда и унижения, и под слишком тонкой кожей резче обозначились скулы.

— Я хожу плохо. Я неуклюжая, — вздохнула она. — Натыкаюсь при ходьбе на вещи. А у вас ничего не болит.

— Я… — Молодой человек хотел было возразить, но понял, что для этого нет оснований. Физическая боль у него действительно почти прошла. На смену ей теперь пришли отчаянные, непреходящие нравственные муки от сознания, что он осужден на вечное заключение, потому что его ноги неподвижны.