Сердце мастера

ХХХI

Архив




– А, месье Лаврофф, я прям как чувствовал, что вы мне сегодня позвоните, – радостный голос Рувэ в телефонной трубке заглушало гудение пылесоса: видимо, горничная прибирала номер, пока тот загорал на своей пятизвездочной террасе.

– Простите, что снова беспокою вас. Хотел уточнить одну мелочь…

– Я и не сомневался, что вы ко мне непременно по делу, – хохотнул арт-дилер. – Выкладывайте, что у вас там назрело?

– Скажите, а был ли в списке книг, хранившихся на кипрских складах в боксе Ахиллеса, – Родион сделал умышленную паузу, надеясь, что Рувэ сообразит, о ком речь, – раритетный Вергилий? Если, конечно, вы сможете вспомнить…

– По-моему, был… У меня довольно цепкая память на все ликвидное, но я бы все же проверил. Знаете, что, Лаврофф, я этих вещей по телефону обсуждать не люблю. Заезжайте вечерком, поговорим!



День выдался настолько утомительным, что Родион и не заметил, как стрелка подползла к семи. Прыгнув в такси, он добрался за полчаса до авеню Монтень, где был расположен роскошный отель, облюбованный Рувэ. Пройдя мимо портье, услужливо придерживавшего перед ним сверкающую дверь, Родион оказался в лобби. Там царила неимоверная суета.

– Это возмутительно! – орал на застывшего за стойкой регистрации агента службы размещения темнокожий красавец в лиловом костюме. Его грозовые глаза сверкали в унисон ослепительному бриллианту, украшавшему мочку звездного уха. – Мой продюсер высылал вам все требования заранее: окна строго на восток и никаких зеркал в спальне! И что я вижу, войдя в номер?!

– Месье, – возразил портье срывающимся петушиным голосом, – все номера категории суперлюкс расположены на южной стороне… А зеркало мы сегодня же задрапируем!

– Задрапируете?! – в тоне постояльца послышались истерические нотки. – Да вы должны мне выплатить неустойку за принесенные неудобства!

Родион решил не дожидаться окончания скандала и самостоятельно предупредить Рувэ о своем прибытии. Но мобильный телефон арт-дилера не отвечал. Поднявшись на нужный этаж, Родион бесшумно подошел к двери знакомого «дуплекса» и замер: номер был опечатан красным полицейским сургучом.

Все вокруг вдруг расплылось и задрожало, и омерзительный липкий страх тут же скрутил ему нутро.

Неужели…

Неужели кошмар повторяется?!

Он зажмурился и прислонился к стене коридора, ища опору. Нет, в тот раз – целую жизнь назад – все было по-другому… Вместо роскошного отеля в центре столицы – убогая квартирка на окраине, в которой остывало мертвое тело его информатора. И масса красноречивых предпосылок, которые Родион по неопытности тогда просто не заметил. Но прошло почти двадцать лет, и теперь он самым скрупулезным образом принимал меры предосторожности, вступая в контакт с источниками: никаких публичных мест, никакой переписки, никаких свидетелей. В случае с Рувэ утечка не должна была случиться!

– Месье, вам плохо? – услышал он чьи-то слова как сквозь вату.

Родион нехотя приоткрыл глаза: перед ним стояла горничная в хорошо подогнанной по фигуре униформе.

– Все в порядке, мадмуазель. Скажите, вы не знаете, что здесь произошло?

Девушка молча уставилась в пол, будто бы ей было неудобно отвечать на этот вопрос.

– Кого-то убили?

– Что вы такое говорите, – всплеснула она руками. – У нас солидный отель, видеокамеры, охрана! Просто произошло одно досадное недоразумение…

Родион не сводил с нее глаз, дожидаясь пояснений.

– Месье, проживавший в этом номере… – она замялась. – Одним словом, у него возник интерес к моей сменщице. Она совсем юная особа, буквально месяц как у нас работает. Между ними там что-то произошло – толком никто не знает… Когда приехала полиция, месье утверждал, что все было по обоюдному согласию, а она говорила, что по принуждению. Номер в беспорядке, ее форменное платье местами порвано… В общем, полицейские опечатали апартаменты до приезда экспертов, а постояльца увезли.

Такого внутреннего ликования Родион не испытывал давно: жив, сластолюбец! Здоров и невредим!

А про принуждение – сущая ерунда, с его-то возможностями…

Одарив горничную щедрым комплиментом, он помчался к лифту. «Ничего-ничего, – говорил он себе, поправляя на ходу взлохмаченные волосы, – завтра все прояснится, и Рувэ отпустят».

Не отпустили.

На следующий же день главная парижская газета разразились заголовком: «Крупнейший французский арт-дилер обвиняется в грубых сексуальных домогательствах». За ней последовали и другие.

Пока проводилось первичное дознание и исследование биоматериала, прогремел новый выстрел – Давида Рувэ обвинили в «сводничестве». Женщины, присутствовавшие на его гламурных вечеринках, оказались профессиональными проститутками. «Если они сумеют найти доказательства, – напряженно размышлял Родион, дочитывая очередную обличительную статью, – это пассивное сутенерство может обернуться для него десятью годами лишения свободы… и громким разводом».

Происходящее ему совсем не нравилось.

Стремительность событий и характер приемов указывали на то, что кто-то активно пытался убрать неудобного свидетеля, чтобы затормозить его собственное расследование. Только что появившаяся в штате отеля юная горничная – и сразу подобный конфуз? Полная чушь! Впрочем, Родион не видел в этом ничего удивительного: такой наркотик, как власть, издревле толкал людей на самые гнусные преступления…

Но останавливаться он не собирался: даже если не хватит времени для работы над книгой, собранных фактов уже достаточно, чтобы опубликовать их в каком-нибудь солидном издании в виде развернутого материала. И арест Рувэ ему в этом никак не помешает.




Скандал, связанный с арт-дилером, сильно отвлек Родиона от поисков пропавшего шедевра. Оливия тем временем с головой погрузилась в архивы. Однако все ее усилия ни к чему не привели: ни в одном из источников не нашлось информации, которая помогла бы ей продвинуться вперед. На исходе недели она начала уже было жалеть, что они затеяли эту игру – в конце концов, бессчетное количество предметов искусства, похищенных во время Второй мировой, так и не было обнаружено.

Но в пятницу под вечер благодаря Родиону она получила доступ к каталогу Центрального бюро реституций.

Это был длинный, но хорошо организованный документ, в котором перечислялись наиболее ценные литературные работы, вывезенные в Германию во время оккупации. В разделе редких книг под пятизначным инвентарным номером значились… «Буколики» Вергилия!

Однако в колонке «Собственник» вместо фамилии стояла лишь пометка: «Конфискат из южной зоны – Кольюр».

Это было уже кое-что: с осени сорок третьего, когда страна была оккупирована практически полностью, в Париж потянулись грузовики с имуществом богатых семей южного побережья: Изумрудного, Лазурного и Багряного берегов. К последнему относился и родной для Монтравеля Кольюр…

– Можно предположить, что дом Монтравеля в ту ночь обчистила нацистская бригада, собиравшая ценности по всем зажиточным прибрежным городкам, – рассуждал Родион. – Кстати, вот последнее и самое полное издание записей Розы Валлан. Посмотри внимательно – вдруг что-то сойдется…

Он положил перед ней брошюру в картонной обложке, на которой стоял кривой библиотечный штамп.



Стремительно наплывала душная парижская ночь. Оливия распахнула настежь окна и достала из холодильника охлажденный зеленый чай. Этому рецепту ее научила мама: если бросить в заварку несколько кубиков льда и добавить пару листочков мяты, получится отличный тонизирующий коктейль. Он сейчас был ей очень нужен…

Отчеты, которые Валлан тайно переправляла руководству Сопротивления, были составлены с исчерпывающей точностью. Она фиксировала все, что происходило в сортировочном пункте музея Жё-де-Пом во время оккупации. Хранительница описывала визиты Геринга и других высших чинов рейха, кражи некоторых ценностей, передвижения предметов искусства между складами и их отправку в Германию. В ее списках были указаны названия и размеры полотен, а главное – имена бывших владельцев и конечные пункты назначения.

К утру, когда от усталости буквы стали казаться иероглифами, Оливия вдруг натолкнулась на искомое: «18 мая 1944. Доктор Ботчерс попросил увеличить число упаковщиков – поступила большая партия из «южной зоны». Мы произвели инвентаризацию полученных предметов и отвели под них целый зал. Среди наиболее значительных я выделила вот эти…»

Далее Валлан приводила длинный список, который замыкала работа Анри Лебаска.

«Девушки у воды», 1919 год.

Оливия перечитала эту строчку дважды.

Судя по примечаниям, полотно было изъято из собрания богатой еврейской семьи, проживавшей в Перпиньяне.

Оливия отложила отчеты Валлан в сторону и сделала несколько кругов по комнате – в движении ей всегда думалось лучше. Пейзажи, книги Монтравеля и «Итею» вывезли из его мастерской в Кольюре как раз в середине мая. Они вполне могли попасть в Париж с той же партией конфиската из «южной зоны», что и полотно Лебаска. Если это так, то и в Германию их тоже могли отправить одним составом…

Она бросилась к компьютеру и вновь загрузила цифровой архив E.R.R. Все действительно совпадает: картина Лебаска и украденный у Монтравеля том Вергилия уехали в Берлин в один и тот же день. А спустя некоторое время оба этих предмета оказались в коллекции греческого фабриканта Ахиллеса Ливаноса…

Не раздеваясь, Оливия рухнула на кровать рядом с Родионом. Прислушиваясь к одинокому рокоту мотоциклетного мотора, блуждавшего где-то в соседних переулках, она провалилась в вязкий, как обморок, сон.





ХХХII

400—45




От внезапного глухого хлопка Родион подскочил в кровати.

– Откуда только поналетели, заразы! – услышал он яростный голос Саломеи, которая по пятницам приходила очень рано и шумно прибиралась на кухне, не особо считаясь с хозяйским режимом.

Родион встал, ополоснул лицо холодной водой и поплелся завтракать, потирая небритую, с заломами от подушки, щеку.

Горничная стояла у окна, сканируя огненным взглядом стены и потолок. Одна ее рука упиралась в крутое, с барочным изгибом бедро, а во второй угрожающе покачивалось скрученное жгутом полотенце.

– Что стряслось, Саломея? У вас сегодня такой воинственный вид, – зевнул Родион, включая кофейную машину.

– А я ведь говорила вам, месье Лаврофф: надо с нижними жильцами разобраться. Развели у себя антисанитарию, мухи так и роятся! А летом-то все окна нараспашку, вот они к нам и ле…

Тут она совершила резкий выпад, приложив полотенцем по шкафчику с посудой. Раздался жалобный, с переливами, звон старинного фарфора.

– Нет, ну ты подумай! – всплеснула горничная руками, раздосадованно швырнув полотенце на стол. – Этак можно и без тарелок остаться… Ну, ничего, мне тут от насекомых одно средство посоветовали. Говорят, работает на все сто – «чистый франк»!

Родион, который поднес было ко рту чашку со свежезаваренным, с пузырчатой пенкой кофе, застыл от непроизвольного спазма мышц. Перед глазами сначала появились какие-то раскладные треноги, заваленные пыльными фолиантами и выцветшими картами, затем из воздуха соткались лаковые этажерки с эмалевыми вазами и статуэтками, потом вдруг блеснуло круглое зеркало, в котором преломлялся мир седьмой аллеи…

«Может, предложить вам эту литографию? XIX век. Или вот посмотрите на экземпляр Вергилия… «Чистый франк», поверьте! Тысяча девятьсот двадцать шестой год… Всего несколько экземпляров отпечатано. На шифоновой бумаге ручного производства», – прозвучал вдруг в голове знакомый мужской голос.

Как он мог об этом забыть…

Ведь старый маршан с антикварного рынка, у которого он купил зимой эскиз «Итеи», сначала настойчиво предлагал ему Вергилия. Те самые «Буколики»!

Но каким образом они к нему попали?!

Родион бросился к черной тонконогой консоли, где хранились всевозможные рекламные листовки и визитки. Потянув на себя левый ящик, он вытащил оттуда ворох бумажек и разложил их, как пасьянс, на столе. Ремонт компьютеров, скидка на оправы для очков, срочная замена дверных замков, индивидуальный пошив костюмов, ремонт антикварной мебели, лечебный гипноз, спортивный массаж… вот она!