Русский брат. Земляк

Он собрался еще раз выглянуть в окно, и вдруг на улице со стороны фасада затарахтела стрельба. По характерному звуку Левченко узнал Костину команду. Уже полегче. Эти никого не выпустят.

А это что за дверь — тяжелая, с вычеканенным солнечным диском и кощунственной в этом Содоме иконой? Неужели обиталище Бороды? Левченко толкнул ее, на всякий случай уложив палец на спусковой крючок. Прямо у порога лежал ничком человек двухметрового роста. Майор перевернул его на спину — так и есть, Матвеев собственной персоной.

Этот уж точно ушел из жизни не по доброй воле. Тело было буквально изрешечено крупнокалиберными пулями, на длинной черной бороде запеклась кровь. По центру лба красовалась аккуратная дырка — след контрольного выстрела.

Расшитая золотыми нитками ряса, странная шапочка на голове. Кто его перехитрил: ближайшие помощники или охрана? Странный неуклюжий топот по лестнице. Левченко осторожно высунулся в коридор — люди из «скорой помощи» уже укладывали на носилки парнишку с перевязанными руками.

— Много вас? — крикнул майор и удивился почему человек в халате отпрянул назад.

А, пистолета испугался. Странные люди — крови не боятся, а от оружия шарахаются.

— Не обращайте внимания. Сколько машин говорю?

— Два микроавтобуса.

Не часто Левченко подмывало выматериться, на этот раз он еле сдержался. Отец всегда говорил: повышать голос недостойно мужчины, тем более мужчины в погонах. А погоны на плечах Максим чувствовал даже во сне.

— Мало! Пошлите людей вниз, там куча народу в бассейне. Еще можно откачать. Только осторожней, здесь можно напороться на пулю. Попросите, пусть вам выделят пару ребят из спецназа.

Напутствовав врача, Левченко двинулся дальше. Не успел он пройти и десяти шагов, как погас свет. Погас во всем здании — выглянув на улицу, Максим не обнаружил отсветов на асфальте. Легко, на ощупь он вставил свежую обойму — слава богу со стрелковым оружием он давно умел обращаться хоть с закрытыми глазами.

Как теперь отличишь «чистых» от «нечистых»? По запаху? Просить представиться? Надо забираться наверх — вдруг они собрались уходить по крышам. Кромешная тьма — слишком ярким был свет. У них большое преимущество: знают здание как свои пять пальцев.

Ступал он неслышно, скользя левой рукой по перилам. Все в доме затихло, Левченко слышал собственное дыхание и мерный стук в ушах. Чем-то он выдал себя или враг оказался слишком близко? Полыхнула вспышка, ветерок причесал волосы на макушке. Сантиметр от смерти.

Зато Максим мог теперь отвечать почти наверняка. Он нажал спусковой крючок с интервалом меньше секунды — стрелявший не успел отскочить в сторону. Левченко ощупал его рукой и похолодел: спецназовский камуфляж. Свой!

Первым делом проверить — бронежилет на месте? На месте. Спецназовец пошевелился, присел. Было слышно как он трясет головой, приходя в себя.

— Живой?

— Максим, ты? Елки-палки. Спасибо не в голову целил, а то хана.

Левченко узнал голос новичка, принятого месяц назад.

— Дурила, кто при нулевой видимости метит в голову? В корпус и только в корпус.

«Еще чуток и он разнес бы мне башку, — подумал Левченко. — Обидно стать исключением из правил».

— Сильно шибануло?

— Ничего, уже отдышался.

Майор не любил, когда накатывали воспоминания. Трудно остановиться. Теперь попробуй засни.

Он вытянулся на диване, закрыл глаза.

«У тебя всего час времени. Ты обязан отключиться.»

Но лента должна была прокрутиться до конца. Их оказалось пятеро. Одному удалось как-то просочиться сквозь землю: через канализационные трубы или другим путем — неизвестно. Через неделю его взяли в Шереметьево. С остальными пришлось повозиться. У них имелся даже прибор ночного видения — это сразу стало ясно — как только они открыли с крыши прицельный огонь.

Максим не хотел никого щадить: выскочив первым на крышу, под звездное, уже сереющее на востоке небо, он столкнулся лицом к лицу с кем-то тяжело и смрадно дышащим. Выстрелить не успел ни тот, ни другой — сцепившись, они покатились по наклонной плоскости.

Когда притормозили, голова Левченко зависла над пустотой. Противник занес руку и этого оказалось достаточно, чтобы Левченко стукнул его ребром ладони по шее. Конечно, майору следовало уложить его мордой вниз, завести назад руки, нацепить наручники. Но перед глазами стояли утопленники, лужи крови в коридоре. Резким движением он скинул тяжеловеса вниз. Хриплый крик и глухой стук — словно мешок с костями упал.

Еще одного пристрелили спецназовцы. Двое других так кричали и тянули руки кверху, что пришлось взять их живьем.

На следствии выяснилось, что Кривошеев не хитрил. Ему приснился сон, который произвел на Верховного Пастыря огромное впечатление, и машина Судного дня в стенах Богородичного братства была немедленно запущена.

Облачившись в праздничные одежды, он обещал скорое блаженство на небесах. Рядовые «овцы» радостно кончали с собой. Отказались только охранники — они пристрелили Бороду, загрузили в машину самое ценное из имущества и собирались уже податься в бега, как неожиданное появление Левченко спутало все карты.

Из шестидесяти послушников вытащить из рая удалось двенадцать. Автослесарь Семен тоже уцелел: позвонив майору, он просто-напросто спрятался в мусорном баке. Но пережитый страх оказался слишком силен: когда осведомителя обнаружили, он стал тихонько хихикать и никак не мог остановиться. Впоследствии пришлось отправить его на лечение.





Глава седьмая. Деньги для ложи




Конечно, Белозерский мог не спрашивать позволения у Великого мастера «Королевской арки» и организовать ложу по своему разумению. Но этот потомок князей, в чьих жилах текла несмешанно-голубая кровь придавал традиции и форме огромное значение.


Можно менять цели, трансформировать суть, что и происходило частенько в масонстве. Но форма в мельчайших своих деталях должна оставаться неизменной: символика, клятвы, обряды посвящения, уставные порядки. Пусть она кажется кому-то нелепым маскарадом, пусть черепа и черный бархат никого теперь не поразят.

Это источник силы, копившейся на протяжении столетий. Начни здесь что-то совершенствовать, упрощать по своему разумению, приводить в соответствие с духом времени — и все расползется по швам. Это скрепы, которыми нельзя играть.

Вернувшись на родину, Белозерский не стал предъявлять претензий на утраченное имущество семьи — он отлично знал, что даже в новой России это занятие безнадежное. Получил российское гражданство, купил квартиру в Москве. Оформился членом адвокатской коллегии, предупредив, что практиковать пока не собирается, нужно время, чтобы дотошно изучить законодательство.

Он присматривался ко всему вокруг. Дважды он уже приезжал в Россию, но эти короткие приезды в счет не шли. Теперь нужно было устанавливать долговременные связи, искать политических единомышленников, щедрых спонсоров и надежных исполнителей.

Москва жила как государство в государстве. Здесь отмывались огромные деньги, делились сферы влияния, раз в неделю выплескивался громкий компромат. Об остальной стране не было времени вспоминать.

Очень скоро Белозерский столкнулся с тем, о чем предупреждал Саундгрейв — резко отрицательным отношением к масонству патриотически настроенных людей. Они обязательно вспоминали пресловутые «Протоколы Сионских Мудрецов», либералов от Милюкова до Керенского, точивших дуб самодержавия.

Ходили две устойчивые версии. Первая: масонство контролируют евреи. Вторая: Орден — это союз педерастов, намеренных к двухтысячному году установить на планете голубую диктатуру — после красной и коричневой.

Патриоты предпочитали маршировать с иконами и хоругвями, в портупеях и черных рубашках, издавать листки, призывая святую Русь к топору. Выродившееся дворянство проводило время в склоках о наследнике престола.

Все это стало одним из элементов московской политической тусовки, безобидной декорацией, которая устраивала всех и не мешала естественному ходу событий. Белозерский понял: единомышленники появятся в последнюю очередь. По большому счету они пока и не слишком нужны.

Первый вопрос на повестке дня — финансы. Белозерский слишком оптимистично заявил Саундгрейву, что в России достаточно капиталов и стартовые деньги найдутся. Капиталы вкладывались в европейскую недвижимость, швейцарские банки, нефть, газ и алюминий. Все остальное считалось недостойным внимания и было отдано на откуп мелкоте. Тот романтический период, когда большие деньги вкладывались в политику, остался позади. Раскошеливались только к президентским выборам.

Белозерский понял: надо предложить нечто ощутимое, нужное конкретному человеку. Чтобы получить возможность работать на большие цели, надо срастить их с чьими-то выгодами, прибылями.

Удобный случай представился на открытии выставки Шульгина, модного художника, который эмигрировал на Запад в самом начале семидесятых и давно уже вел жизнь «гражданина мира», не задерживаясь подолгу ни в одной стране. Его картины украшали частные коллекции и знаменитые музеи современного искусства Европы и Америки.

В свое время, когда художник появился в Англии желторотым советским птенцом, не знающим цены ни себе, ни всему вокруг, Белозерский принял участие в его судьбе. Манера живописи Шульгина была глубоко чужда этому аристократу до мозга костей, ценителю Рембрандта и Веласкеса. Но он не мог не помочь растерянному, взлохмаченному, постоянно нетрезвому человеку.

Теперь Шульгина было трудно узнать: он облысел, отпустил брюшко, снисходительно раздавал автографы. Настоящий мэтр. Цепким глазом он сразу выхватил из мельтешения завсегдатаев всевозможных открытий и презентаций бледное, удлиненное, с синими глазами и твердой линией рта лицо Белозерского.

— И вы здесь? Какими судьбами?

— Я окончательно перебрался в Россию.

— Неужели? Смелый человек. Погодите, я познакомлю вас с замечательным человеком.

Художник передал некрасивой женщине в очках охапку цветов, составленную из нескольких букетов и, взяв Белозерского под руку, провел его в небольшую комнатку. За легким столиком с пепельницей и кофейными чашечками невероятно толстый человек в пошитом на заказ костюме внимательно просматривал отлично изданный каталог выставки. В углу находился молодой человек с квадратной челюстью — очевидно телохранитель.

— Анатолий Андреевич, позволь представить тебе того самого Белозерского. Человек сделал решительный шаг — вернулся в Россию. Господин Четверухин, президент «Инвестбанка». Великий знаток и щедрый человек.

— Я слышал вы преуспевали в Лондоне в качестве адвоката, — сказал Четверухин, когда Шульгин убежал к поклонникам и светской публике.

— Клиенты не жаловались.

— У нас, конечно, адвокаты не в таком почете. Мало что решается на судебном заседании.

Поговорили об английских садах, об аукционах «Сотби» и «Кристи».

— Надеюсь, вы будете на сегодняшнем банкете?

— Я совершенно случайно забрел на выставку.

— Все ясно. Держите пригласительный. Народу будет немного, человек двадцать пять.

Для банкета выбрали китайский ресторан, украшенный иероглифами на стенах и сухими стеблями бамбука. Подавали свинину с кислым соусом, ароматические яйца и прочие деликатесы. Публика была пестрой. Известный шоумен, без которого не обходилось ни одно застолье пил женьшеневую водку и отпускал похабные шуточки. Жена художника близоруко щурилась и пыталась играть роль хозяйки. Директор выставочного зала усиленно двигал бровями и безуспешно пытался завести с Шульгиным деловой разговор. Альтшуллер, хозяин Сочинского кинофестиваля — тогда еще он был жив и здоров — лучился оптимизмом и громогласно предрекал отечественному кинематографу блестящее будущее. Вежливо улыбался и кивал атташе по культуре японского посольства. Молодой человек с бриллиантовой сережкой в ухе курил с отсутствующим видом.

— У человека, который так резко сменил образ жизни, наверняка куча проблем, — заметил Четверухин, отдавая дань восточной кухне. — Чем я могу вам помочь?

— Бывает наоборот: свежему человеку легче сориентироваться там, где все уже запутано до предела, — ответил Белозерский.

— Допустим. Назовите область, где мы могли бы сотрудничать.

— Всюду, куда простираются ваши деловые интересы. Всюду, где вам кто-то или что-то мешает. Это звучит достаточно самонадеянно для свежеиспеченного гражданина России, но я отвечаю за свои слова. Для того, чтобы раз за разом добиваться результата, нет нужды заново изобретать велосипед. Имеются технологии, отработанные веками, отлично себя зарекомендовавшие. У них есть, можно сказать, фирменная марка наподобие «Дженерал Электрик», «Ай-Би-Эм», «Кока-Кола». Она может вызывать разные чувства, но, по крайней мере, к ней никто не отнесется пренебрежительно. Такую технологию я в самом ближайшем времени начинаю запускать.

Раскрасневшийся шоумен хлопнул в потолок очередной пробкой от шампанского.

— Коля, в китайском ресторане шампанское не потребляют, — наставительно заметил Альтшуллер. — Конфуций не велит.

— За милых дам, за милых дам, — промурлыкал шоумен, слегка переиначив Шуфутинского.

— Меня поражает интенсивность его красного, — делился с японцем директор выставки. — В русской культуре красный цвет всегда играл огромную роль. Коммунисты ведь не с потолка взяли свое знамя.

Четверухин оторвался от трапезы, чтобы пристально взглянуть в лицо собеседнику:

— Первый вопрос. Что вы подразумеваете под словом «технологии»? Торг, шантаж, подкуп, угрозы, сбор конфиденциальной информации, фальсификацию документов? Ведь в конце концов все сводится к этому нехитрому перечню. Конечно, его можно красиво упаковать, как пакуют товар в дорогом супермаркете. Но это одна только видимость.

— Говоря о технологии, я подразумевал эффективность этих мероприятий. Можно нанять киллера и вышибить из человека мозги, можно сделать так, что он подпишет все нужные бумаги. Это такая же технология, как производство автомобилей, духов, модной одежды. Марка и традиции играют здесь не меньшую роль.