Руны смерти, руны любви

Как Оле обшаривал, Рикке прекрасно представляла. В спешке — это раз, что бы он там не говорил о времени. Когда проникаешь в чужой дом в отсутствие хозяина, не имея на то никаких законных оснований, то всегда торопишься. Да, Рикке страховала Оле, но случайности возможны всегда — предположим, что Нильс внезапно решил вернуться домой, а телефон Рикке разрядился или пришел в негодность от падения на пол, и она не может предупредить Оле. Это счастливые совпадения крайне редки, а несчастливые случаются сплошь и рядом. В конце концов, Оле рисковал не чем-нибудь, а своей карьерой и своей будущей пенсией. Вернись не вовремя Нильс, да еще с кем-то (лишний свидетель никогда не мешает), да вызови они полицию… Назавтра все газеты, как бумажные, так и сетевые, пестрели бы заголовками «Инспектор столичной полиции в свободное время обчищал дома датчан» или «Воровать — не убийц ловить». Нелегко бы пришлось инспектору Оле Рийсу. Бывшему инспектору Оле Рийсу. Комиссар Йенсен обожал показательные порки в своем ведомстве, потому что имидж неутомимого борца с недостатками способствует популярности и карьерному росту, в отличие от имиджа любителя скрывать эти недостатки. Исправление ошибок начинается с их признания. Датчане, подобно всему остальному человечеству, склонны врать на каждом шагу, но чужая честность им традиционно импонирует. «Он — честный датчанин» всегда было и до сих пор остается наивысшей похвалой. Йенсен вполне бы мог упечь Оле за решетку — смотрите, жители Копенгагена и прочие датчане, какой я объективный и строгий! Кто бы тогда поверил оправданиям Оле и свидетельству Рикке?

Так что Оле спешил, потому что не мог не спешить. И нервничал, потому что не мог не нервничать. Возможно, еще и злился, что дошел до спальни и ничего не нашел. Оле всегда обыскивал, как положено, начиная от входа, то есть к моменту осмотра ящиков он уже изрядно подустал. Рикке видела, как наяву — вот Оле становится на колени и заглядывает под кровать, вот он выдвигает ящик, одновременно продолжая прислушиваться, не подъехала ли к дому машина, вот он откидывает крышку, осторожно тычет рукой в содержимое (на то, чтобы выкладывать-перекладывать времени нет), закрывает крышку, задвигает ящик обратно и выдвигает следующий. Будет ли он слишком внимателен к этим ящикам? Навряд ли, тем более что никто не станет устраивать тайников у себя под кроватью. Это же смешно!

Это очень смешно, но, тем не менее, татуировальную машинку «Papillon midi YT» с новеньким комплектом игл марки «Odi» и самодельную гарроту (фортепианная струна, две деревянные ручки) нашли под кроватью Нильса. Нашли, потому что просто не могли не найти. Обыск проводился на законном основании, в нем участвовало несколько сотрудников полиции и хозяин никому не мог помешать, потому что совсем недавно его труп после завершения положенных процедур увезли в морг.

Проведенные экспертизы подтвердили, что это были те самые инструменты — та машинка и та удавка. Оказывается, татуировальные машинки тоже имеют свои индивидуальны особенности, правда эти особенности невооруженным глазом не разглядеть.

Дом Нильса разобрали буквально по кирпичику, по панельке. Даже плитку с дорожки, ведущей от ворот к двери сняли. Дом обыскивали по высшему разряду, потому что сюрпризов в нем могло быть очень много.

На самом деле сюрпризов оказалось всего два — тайник под кроватью и четыре внешних жестких диска по полтора терабайта каждый, забитых отборнейшей порнухой в жанре БДСМ. Шедеврами великого культурного значения это не назвал бы никто, так, самая обычная низкопробная продукция, скачанная с профильных сайтов. Но — шесть терабайт! Более двух тысяч фильмов в разных форматах! Причем, большинство фильмов относилось к жесткому садо-мазо, такому, где хлестали и кусали до крови, а прижигали до настоящих ожогов. Или, все-таки, не до настоящих? Синяки и укусы могут исчезнуть бесследно, а сигаретный ожог оставит о себе память на всю жизнь. Кто согласиться уродоваться таким образом на съемках? Но снято все было так натурально, что зрители могли почувствовать запах паленой плоти. Да, Нильсу определенно было, чем себя развлечь. Всю «коллекцию» Рикке, разумеется, не пересматривала, ткнула наугад в пару-тройку фильмов, чтобы составить представление и этого ей хватило.

Санкций за самовольное проникновение в дом Нильса Рикке не опасалась, потому что обрадованный комиссар Йенсен поспешил объявить поимку Татуировщика результатом «долгой и кропотливой работы» в которой «полиция опиралась не только на свои силы, но и на помощь общества в лице лучших его представителей». «Лучшим представителем» был Хенрик Кнудсен, которому сразу же дали понять, что предстоящее судебное заседание, на котором будут разбираться обстоятельства гибели Нильса Лёвквист-Мортена является формальностью, без которой невозможно обойтись и что все прекрасно понимают, что речь идет об адекватной самообороне. Адекватной во всех смыслах. «Live by the cleaver, die by the fire poker»,[141] сострил Аре Беринг.

— Я не мог не увидеть! Там ничего не было, кроме тряпок!

— Уймись, Оле! — рявкнула Рикке, когда ей надоело участливо кивать и успокаивать. — В жизни случается всякое и все мы делаем ошибки! Мне, если хочешь знать, еще тяжелее, чем тебе! Я подозревала Нильса, я общалась с Нильсом, даже спала с ним и не смогла разобраться в нем до тех пор, пока очередное убийство не навело меня на кое-какие мысли! А я, если ты не забыл, профессиональный психолог, Оле! Да, Татуировщик умел обводить вокруг пальца, этого у него не отнять! И потом, я вполне допускаю, что в тот вечер, когда ты нанес ему визит, инструменты Нильса были при нем. Может, он собирался кого-то убить, но в последний момент что-то сорвалось?! Может, до этого он хранил машинку с удавкой в гараже, а потом решил перепрятать?! Что ты причитаешь, как древняя старуха? Успокойся. Забудь. Все прошло! Все закончилось и закончилось благополучно, Оле! Я жива, а Татуировщик мертв!

— Да мне плевать на Татуировщика! — разозлился Оле. — Я просто люблю, чтобы все стояло на своих местах! Там ничего не было, там даже пустого места не было!

Рикке только сейчас догадалась об истинных причинах беспокойства Оле. Алкоголь — вот в чем дело! Оле боится провалов в памяти! Он думает, что видел инструменты Татуировщика, но забыл! Нет, для подобной амнезии надо напиться в стельку, а Оле во время обыска не мог этого сделать, он просто был навеселе… Он просто был навеселе и оттого проявил небрежность. Оле сознает, что оказался не на высоте из-за своего пагубного пристрастия и пытается убедить себя в обратном? Скорее всего так.

Сердце Рикке пронзила жалость. Бедный Оле Рийс, человек без близких, человек без будущего. Позади — не самая веселая жизнь, впереди — унылая старость, которую не скрасит работа в каком-нибудь захудалом детективном агентстве, специализирующемся на супружеской неверности. Вечера в компании с бутылкой, одинокие праздники, скучное Рождество без подарков или с одним-единственным подарком самому от себя… «Непременно подарю Оле на Рождество какую-нибудь веселую картину, — пообещала себе Рикке. — Попрошу Хенрика выбрать самую жизнерадостную картину в Дании, куплю ее, сколько бы она не стоила, и подарю Оле! А, может, ему лучше щенка подарить? Ладно, до рождества еще есть немного времени, успею определиться. А пока…»

— Оле, давай как-нибудь на днях посидим где-нибудь, — предложила Рикке. — Маленькой компанией, ты, я и Хенрик.

Хенрика она упомянула намеренно, потому что его присутствие было обязательным. Без Хенрика это будет вечер нытья, а вот с ним — нормальное дружеское общение. При Хенрике Оле не станет посыпать пеплом вины свою голову, в которой с каждым днем прибавляется седины, постесняется, а Хенрику Рикке намекнет, что лишний анекдот из жизни художников не помешает и вечер пройдет весело. Оле развеется, почувствует дружеское тепло и это несомненно пойдет ему навстречу.

Но, видимо, Рикке только что была чересчур резка, потому что Оле не принял предложения.

— Некогда мне прохлаждаться по злачным местам! — проворчал он в своей обычной манере. — У меня дел много!

— Как хочешь, — Рикке расстроилась, но постаралась не подавать виду.

Если Оле нравится жить так, как он живет, то с этим ничего не поделать.

Рикке мучила другая загадка — каким образом Нильс знакомился со своими жертвами? Нильс был достаточно осторожен для того, чтобы хранить что-то компрометирующее, кроме предметов, без которых он не мог обойтись. Никаких файлов, никаких записей, никаких фотографий, ничего наводящего на мысли в истории браузера… Настоящий серийный убийца, все просчитывающий и обо всем заботящийся заранее. Но как он с ними знакомился, тролль его затопчи?

Увы, эту тайну Нильс унес с собой в могилу. Он много чего унес с собой. Рикке оставалось только строить догадки. Брал харизмой? Ну не до такой же степени, чтобы едва познакомившись отправляться неизвестно куда неизвестно с кем? Придумывал какой-то срочный и очень выгодный для жертвы повод? Какой? Интриговал? Что-то обещал? Запугивал? В оживленном Копенгагене днем или вечером, а не глубокой ночью, запугать четырнадцать женщин настолько, чтобы ни одна не подняла шум, не позвала на помощь? Нереально.

Четырнадцать жертв хранили свою тайну и их убийца делал то же самое. Рикке предпочла бы, чтобы Хенрик не убивал Нильса, а только бы оглушил его. Так было бы лучше для всех. И для Хенрика в том числе. Человеку, которого специально не готовили к убийствам и которого не снедает внутренняя жажда убивать, то есть — самому обычному человеку, убивать очень трудно. А жить потом еще труднее.

В первые две недели после гибели Нильса, Хенрик внушал Рикке определенное беспокойство. Довольно сильное, потому что кому, как не психологу, знать о том, как тяжело переживается убийство и какие проблемы оно за собой влечет. К тому же бедному Хенрику ежедневно по нескольку раз приходилось рассказывать о том, как все произошло — полицейским, психологам, которые с ним работали, журналистам, которые подстерегали его у ворот дома и следовали по пятам, в надежде, что Хенрик расскажет им что-то новое, вспомнит какую-нибудь пикантную подробность.

Вспоминать Хенрику было нечего.

— Когда я понял, где Рикке и что с ней может произойти, то очень обеспокоился и поехал ее выручать. О том, что надо позвонить в полицию, я сообразил не сразу — беспокойство сказалось на моих мозгах. По телефону Рикке назвала адрес. Я без труда нашел нужный дом и только тогда понял, что нужно вызвать полицию. Я позвонил прямо из машины и, не дожидаясь, пока приедет патруль, вошел в дом, потому что понимал, что каждое мгновение может оказаться роковым…

Сухой, размеренный рассказ, но сколько всего за ним скрыто! Только Рикке могла понять, или, даже, не понять, а попытаться приблизительно представить, что испытывал Хенрик, когда ехал ее спасать. Чего ему стоило доехать без происшествий, как бился в груди его страх не успеть… Святая Бригитта, как же хорошо, что все уже позади! Только бы Хенрик пережил бы это без особых последствий! Какие-то последствия всегда будут, ничто не происходит и не проходит бесследно, но пусть Хенрик поскорее забудет весь этот кошмар.

— Входная дверь была закрыта, пришлось воспользоваться статуей садового гнома, чтобы разбить окно. Я влез в дом, услышал голос Рикке и еще какой-то шум. Я пошел на этот шум и дошел до гостиной. Там я увидел Нильса. В руке у него был кухонный топорик для рубки мяса. Большой такой, внушительный. Он выкрикнул что-то агрессивное и попытался ударить меня топориком. Никогда не забуду выражения его лица — оно было таким ужасным…

Рикке тоже ниогда не забудет выражения лица мертвого Нильса. Глаза выпучены, лицо искривлено в гримасе ярости, зубы оскалены…

— Я что-то крикнул в ответ, кажется это было «не надо!» и сумел увернуться от топорика. Выбежать обратно в коридор и попытаться захлопнуть дверь я не мог, потому что Нильс стоял между мною и выходом. Он снова замахнулся и в его глазах я прочитал свой смертный приговор. Это не преувеличение — я посмотрел ему в глаза и понял, что умру. Вот здесь и прямо сейчас. Мне стало страшно. Я отпрянул к стене и огляделся в поисках чего-то, чем мог защищаться. Я не думал о том, что надо убить Нильса, я вообще ни о чем тогда не думал. Я действовал инстинктивно. На глаза мне попалась каминная кочерга. Когда Нильс ударил снова, я прыгнул вправо, повернулся и ударил его кочергой по голове. Я хотел только оглушить Нильса, а не убивать, но его череп захрустел так ужасно… Эти каминные кочерги почему-то такие тяжелые. Когда Нильс упал, я отбросил кочергу и бросился к нему, пытаясь что-то для него сделать, но он издал хрип, которого я никогда не забуду, дернулся и умер. Я просидел над ним в прострации какое-то время, а потом пошел искать Рикке. Патруль приехал уже после того, как я ее нашел…

Две недели Рикке жила у Хенрика, потому что нельзя было оставлять его одного, да и саму ее одиночество пугало. Разговаривали они мало, слова как-то утратили свой сокровенный смысл и больше не служили для выражения чувств, только для обмена информацией. Рикке почему-то думала, что Хенрик будет искать утешения и успокоения в сексе, но целую неделю он обнимал ее, целовал в обнаженное плечо, в шею или в щеку и засыпал, не предпринимая никаких попыток к сближению. Рикке тоже воздерживалась от проявления инициативы, потому что чувствовала настроение Хенрика и понимала, что сейчас ему нужен не секс, а ее присутствие рядом. Не исключено, что Хенрик просто боялся потерпеть фиаско, огромное нервное напряжение вполне могло сказаться на эрекции. Когда же вместо одного поцелуя Рикке получила сразу три, да еще и рука Хенрика скользнула по ее бедру, она поняла, что время пришло. Уложив Хенрика на спину, Рикке села на него верхом, немного подразнила, проводя сосками по губам, но, не давая их поцеловать, затем подразнила языком, а когда сочла, что Хенрик возбудился достаточно, подарила ему самые нежные оральные ласки, на которые только была способна, стараясь растянуть это таинство как можно дольше и радуясь тому, что Хенрик находится в прекрасной форме. Рикке старалась так самозабвенно, что достигла оргазма одновременно с Хенриком. Почувствовала, как запульсировал его член, ощутила вкус спермы на языке и испытала оргазм. Впервые в жизни Рикке достигла удовлетворения без ласк лона.

Счастливый Хенрик лежал на спине, хлопал глазами и улыбался. Рикке поняла, что все хорошо (не в смысле доставленного удовольствия, а вообще), что самое страшное позади и что вместе они преодолеют случившееся, и все станет как раньше. Нет, не так, как раньше, а лучше, потому что ничто не сближает так, как совместно пережитое испытание.

Через несколько дней, окончательно убедившись в том, что с Хенриком (хвала святой Бригитте и всем остальным святым) все в порядке, Рикке переселилась домой, сказав, что, если понадобится, она готова примчаться по первому зову. Хенрик удивлялся и предлагал перевезти к нему вещи и отказаться от квартиры, но Рикке заявила, что это преждевременно и что она не хочет, чтобы Хенрик мог подумать, что она переселилась к нему, воспользовавшись сложной ситуацией. Хенрик понял, что Рикке имела в виду, потому что вдруг посмотрел на нее как-то особо и улыбнулся тоже особо, загадочно-интригующей улыбкой.

Если Хенрик и догадывался о том, насколько далеко зашли отношения Рикке и Нильса, то виду не подавал, и за это Рикке испытывала к нему отдельную, особую признательность. Будь Нильс жив она рано или поздно рассказала бы Хенрику правду, поскольку он всегда был откровенен с ней и имел полное право на взаимную откровенность. Но сейчас, когда Нильс мертв, все, что было между ним и Рикке, тоже умерло. Нет смысла обсуждать, особенно сейчас, особенно с учетом того, от чьей руки погиб Нильс.



Привычка вертеть любую проблему и так, и этак, выворачивать ее наизнанку, рассматривать со всех сторон в конце концов натолкнула Рикке на одну очень страшную мысль. Мысль, которой нельзя было поделиться ни с кем. Разве что с Хенриком, да и то не сразу.

Случается так, что придет в голову невероятная глупость. Отгонишь ее — вернется. Снова отгонишь — снова вернется. И с каждым разом будет казаться все менее глупой. И так до тех пор, пока ты не поймешь, что не глупость это была, а гениальная мысль, поначалу показавшаяся невероятной и, оттого, глупой.

Так было и с Рикке. «Оле мог не только искать в доме Нильса улики, но и подложить их, — подумала она. — Почему бы и нет?»

Мысль показалась настолько дурной, что ее срочно захотелось запить чашкой кофе. Пока кофе пился, мысль витала где-то далеко, но как только Рикке отставила в сторону опустевшую чашку, мысль вернулась и снова начала щекотать мозг. Чтобы мысль больше не возвращалась, Рикке начала думать о том, какой хороший человек Оле Рийс и насколько он отличается (в лучшую сторону) от других полицейских из отдела убийств. Попутно вспомнились биографии нескольких знаменитых серийных убийц. Все они до поры, до времени были, то есть — казались, добропорядочными обывателями.


Да ну, глупость какая…

Теоретически, конечно, можно предположить, но…

Все, что можно предположить теоретически, может случиться в реальности…

Зачем инспектору Рийсу подкладывать улики для того, чтобы их нашел кто-то другой? Не проще ли было «найти» их самому?

Инспектору Рийсу поступить так было бы проще, а вот Татуировщику нет. Слишком уж явная связь… Умный человек (а уж в том, что Татуировщик умен, сомневаться не приходится) скорей бы притворился, что «ничего не нашел», а честь найти подложенные им «улики» предоставил бы другим.

Оле Рийс — Татуировщик? Нет, это невозможно! Оле — полицейский… Одинокий полицейский-неудачник… А Нейлоновый убийца Тед Банди занимался политикой, что с того? Уж не потому ли Татуировщик неуловим, что он одновременно является и охотником и добычей? Серийный убийца — инспектор отдела убийств полиции Копенгагена? А кто сказал, что такого не может быть?

Оле типичный воин-одиночка. Вдобавок, он крепко недоволен жизнью. Из таких, как раз, и получаются серийные убийцы. И с женщинами Оле не очень-то везет…

Старина Оле — убийца? Почему ни разу не ёкнуло сердце? Почему интуиция ни разу не предупредила?

Потому что Татуировщик — гений маскировки. Он столь старательно прячет свою сущность… Но что бы стал делать Оле, если бы Нильс остался жив?

Остался жив при таких уликах, найденных в его доме? Да еще после того, как он спьяну запер Рикке в собственном подвале? Он бы провел за решеткой столько времени до тех пор, пока бы все стало на свои места… За это время Татуировщик мог бы спокойно замести все следы, выйти в отставку, переехать куда-нибудь… Рикке поймала себя на том, что уже начала отождествлять Оле Рийса с Татуировщиком без каких-либо оговорок, то есть — приняла это, поверила. Мысль, поначалу казавшаяся ерундовой, начала оформляться в стройную концепцию. Стоит только принять главное, и деталям-подтверждениям не будет конца.

Оле одинок и нелюдим.

Оле — алкоголик.

У Оле проблемы с отношениями. Женщин Оле заменяет бутылка.

Оле любит работать в одиночку.

Иногда Оле говорит весьма любопытные вещи. Вот, хотя бы, не так давно нес околесицу про древних скандинавов и богиню смерти Хель. А если это была не околесица, а нечто большее? Как он сказал «смерть есть ни что иное, как половой акт между умершим и хозяйкой загробного мира Хель»? А для некоторых смертью закончился половой акт с Татуировщиком…

Рикке думала два дня, два долгих дня. Старалась, чтобы никто, и в первую очередь сам Оле, ничего бы не заподозрил. Кажется, получилось. К причудам Рикке в полицейском управлении давно привыкли, считая ее нелюдимой букой. Чуть больше замкнута чем обычно? Святая Бригитта, да кто это может заметить?!

Раньше подозревать и строить теории получалось не в пример легче, потому что у Рикке был союзник в полицейском управлении, причем не где-то там, а в самом отделе убийств. А теперь Рикке подозревала этого союзника и не кому было ей помочь.

Можно было обсудить свои подозрения с Хенриком, что Рикке и сделала.

— Ну, ты и придумала! — покачал головой Хенрик. — Да быть такого не может! В то, что Татуировщиком был Нильс легко можно поверить, но чтобы этот старый сенбернар со снулыми глазами оказался серийным убийцей… Рикке, милая, по-моему, ты чрезмерно увлеклась этой детективной игрой. Убийца мертв, а игра тебя не отпускает, вот ты и выдумываешь всякую ерунду.

Старый сенбернар со снулыми глазами? А ведь верно — в Оле есть что-то от сенбернара, не сразу, но уловимое сходство. Глаза у него, правда, не снулые, это Хенрик преувеличивает. Скорее — уставшие, но нередко они бывают и живыми.

В последнее время, не иначе как от постоянного перенапряжения, умственные способности Рикке оставляли желать лучшего. Вот и сейчас она сначала поделилась с Хенриком своими сомнениями по поводу Оле и только потом поняла, какую непростительную ошибку совершила. И как психолог, и как любящая женщина. «Подставляя» Оле в Татуировщики она давала понять Хенрику, что он убил не серийного убийцу-маньяка, а обычного буйного во хмелю обывателя. Да, Нильс сам напросился, он первым набросился на Хенрика и не с пустыми руками набросился, но для человека, случайно убившего ближнего своего, гораздо комфортнее считать убитого монстром, нежели пьяным придурком. Совершенно иная психологическая окраска, совершенно иное восприятие. Хенрик держится молодцом, как и подобает настоящему мужчине, но он переживает в связи с убийством Нильса, не может не переживать. А Рикке, вместо того, чтобы помочь, к этому ее обязывает и человеческий и профессиональный долг, льет кипящее масло на свежие раны. Если бы не она, Хенрик не убил бы Нильса. Помни об этом, Рикке!

В ту же ночь Рикке попыталась искупить свою невольную вину старым, как мир, способом. Она не отдавалась Хенрику, а ублажала его, думая только о его удовольствии и совершенно пренебрегая своим. Хенрику, должно быть, нечасто доводилось оказываться в роли сосуда, в который неиссякаемой струей вливается наслаждение. Он обычно привык не только получать, но и дарить, и поэтому вначале выглядел немного ошарашенным. «Так, должно быть, ведут себя профессионалки», — думала Рикке, нежно водя губами по напрягшемуся естеству любовника и слушая его протяжное постанывание. Вначале действиями Рикке руководило раскаяние, но понемногу она вошла во вкус. Наслаждение, которым был переполнен Хенрик, не могло не передаться ей хотя бы частично. А еще, играя на Хенрике словно на музыкальном инструменте, Рикке испытала нечто вроде упоения властью. Музыкант же властвует над инструментом, разве не так? От его прикосновений зависит какой звук сейчас прозвучит…

— Рикке! — напрягшись всем телом, Хенрик хотел сказать, точнее — прохрипеть что-то еще, но захлебнулся и забился под Рикке в оргазме так мощно, что едва не сбросил ее на пол.

«Родео», отстраненно подумала Рикке, чувствуя, что вот-вот ее тоже унесет к облакам. Она склонилась над Хенриком так, чтобы левый сосок скользнул по его губам и, одновременно вжалась своим пышущим жаром лоном в его не менее горячее тело. Хенрик, все еще пребывавший на границе между мирами, вознамерился поймать дерзкий сосок губами, но промахнулся, то есть — слишком рьяно устремился в погоню и вместо губ на соске сомкнулись зубы. Сомкнулись всего на мгновение, причинив Рикке острую, но очень сладостную боль, которая стала последней ступенью на пути к оргазму, последней каплей возбуждения, за которой сразу же последовала разрядка. В результате Рикке все же свалилась на пол, а Хенрик, вместо того, чтобы поднять ее, всхлипывающую и дрожащую, скатился следом и жадно припал губами к ее влажному трепещущему лону. Не успев спуститься с небес на землю, Рикке взлетела еще выше и летала целую вечность, потому что полет незаметно перешел в сон. Усталость брала свое.

Подозрения в адрес Оле Рикке спрятала в самый дальний ящик, да еще для верности закрыла его на ключ. Эта проблема была из числа тех, которые надо решать очень осторожно. Малейшая оплошность и Рикке придется забыть про карьеру психолога (психологи, подкапывающиеся под инспекторов в полиции не задерживаются), а то и расстаться с жизнью. Самое трудное — продолжать общаться с Оле, как ни в чем не бывало. Но общаться надо, ибо у Рикке было только одно средство, одно оружие, которым она могла воспользоваться — знание человеческой психологии. Психологический поединок требовал общения с Оле. Рикке поклялась, что она выдержит и еще поклялась, что если ее подозрения не подтвердятся, то она сама расскажет о них Оле. Поставит ему выпивку и признается.

Вскоре она передумала. Решила, что выпивку поставит, а признаваться не станет, потому что это может сказаться на отношениях. Эти рассуждения были пустым кокетством, игрой в прятки с самой собой, средством, которое помогало скрывать свои подозрения. Возможно, Рикке выдала бы себя, если бы не была настолько занята Хенриком, что Оле, как вероятный Татуировщик, отошел на второй план. Немного раньше Рикке невозможно было даже представить, что что-то может быть для нее важнее поимки Татуировщика, гораздо важнее, несоизмеримо важнее… А теперь она не могла представить ничего более важного и значимого для себя, чем состояние Хенрика. Пусть у Хенрика будет все хорошо… Только бы у Хенрика было бы все хорошо… У Хенрика должно быть все хорошо…

Рикке не работала с Хенриком как профессиональный психолог, потому что это шло бы вразрез со всеми принятыми правилами, корпоративной этикой и здравым смыслом. Отношения между психологом и пациентом могут быть только рабочими и никаким больше. Но порекомендовать Хенрику хорошего специалиста-психоаналитика она могла и не преминула этого сделать. Порекомендовала даже двоих, на выбор — мужчину и женщину, но Хенрик ответил, что никакого особенного дискомфорта, во всяком случае, такого, чтобы ходить к психоаналитикам, он не испытывает. Жаль, конечно, что так все случилось, вспоминать об этом неприятно, но винить он себя не винит, потому что действовал ради спасения Рикке, а не Нильса убивать совсем не хотел.

— У меня сложилось впечатление, что плохое уходит, — сказал он. — С каждым днем его остается все меньше и меньше. Я справлюсь сам, милая. Вот увидишь.

Рикке поверила — Хенрик действительно выглядел неплохо и вел себя как обычно. Про дела тоже не забывал, выставил у себя какого-то декоративиста из Монголии, имя которого невозможно было произнести даже после тренировки. Рикке, как не пыталась, у нее ничего не вышло — одни согласные звуки, причем в очень непривычном сочетании. Наблюдая за ней, Хенрик признался, что сам тоже не в силах правильно выговорить имя и фамилию монгольского художника, но это не страшно, потому что тот, щадя неуклюжие европейские языки, представляется как Чо.

«Запустив» выставку, Хенрик сказал, что господин Чо прекрасно обойдется несколько дней без него, тем более что в Христиании у него обнаружились не то земляки, не то единоверцы, не то собратья по вдыханию дурманящего дыма. Рикке подумала, что речь идет об очередной деловой поездке, но ошиблась.

— У меня есть маленький, но очень уютный домик на Борнхольме,[142] — сказал Хенрик. — Прямо на берегу. Море видно из окна. Время от времени, когда меня все достает, я прячусь там на несколько дней. Борнхольм — идеальное место для отдыха, тихое, умиротворенное, красивое. Давай убежим туда вместе? Вот так, возьмем и убежим. Никому ничего не скажем, выключим телефоны, ноутбуки оставим дома и на пару дней постараемся забыть, что на свете есть Копенгаген, работа и разные неприятности. Как насчет ближайшего уикенда? Паром из Кёге[143] отправляется поздно вечером, рано утром в субботу мы будем на месте.

По тону голоса любимого, его взгляду и его улыбке Рикке почувствовала, что приглашение провести уикэнд вместе это не просто приглашение к приятному времяпрепровождению, а нечто большее. Нечто гораздо большее. Кажется, фрёкен Хаардер скоро превратится в фру[144] Кнудсен.

Фрёкен Хаардер не имела ничего против своего превращения в фру Кнудсен. Даже более того, это превращение полностью совпадало с ее надеждами. Впервые в жизни Рикке была не прочь выйти замуж. Еще совсем недавно при мыслях о замужестве ее охватывала тоска. Закономерно — тогда она не была влюблена, а замужество без любви и есть тоска.

Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке…





18