Руны смерти, руны любви

— Что ты больше любишь, Рикке — дарить подарки или получать их? — едва открыв дверь, начал спрашивать Нильс. — Что лучше — отдавать или принимать? Отдавать, зная что не вернется — какой в том толк? Согласна ли ты с тем, что даря ближнему радость мы сами радуемся гораздо больше?

— Нильс! — только и сказала донельзя удивленная Рикке, глядя на его раскрасневшееся лицо и принюхиваясь к воздуху.

— Кем лучше быть — альтруистом или эгоистом? — Нильс был не так уж и пьян, как показалось ей сначала, скорее больше возбужден, нежели пьян. — Я эгоист, Рикке, я законченный эгоист, упивающийся своим эгоизмом, и мне это нравится! Но иногда я думаю — уж не обделил я себя чем? Я хочу подарить кому-то радость, ничего не ожидая взамен и почувствовать, каково это! Радость — это божественный дар, чудо, которое в силах повторить каждый из нас, потому что мы способны дарить радость друг другу! Хочешь, я подарю тебе бескорыстную радость?

— Какую, Нильс?

— Дам тысячу крон или залижу тебя до такого оргазма, который ты никогда не забудешь! Выбирай — и получишь то, что выбрала!

— Незабываемый оргазм стоит тысячи крон, — пошутила Рикке, вешая куртку на один бронзовый крюк у двери, а сумку на соседний. Рикке видела эти массивные крюки не первый раз, но только сейчас заметила, что они похожи на когти хищного зверя. Бессознательное реагирует на опасность. Ассоциации, какими бы необычными они не были, не случайны, их возникновение закономерно.

Рикке всего лишь пошутила, а не выбрала, тем более, что Нильс выглядел неаппетитно — потный, вонючий, да еще с парами аквавита, который он явно закусывал смёрребрёдами с чесночным маслом или с чесночной колбасой. Но Нильс ее не понял — схватил в охапку и потащил в спальню, невзирая на гневные протестующие крики. Швырнул на кровать, навалился сверху, рывком стащил джемпер (просторные вещи снимаются легко), освободил от бюстгальтера груди и начал жадно мять их, то и дело зажимая между пальцев соски. Хорошенькое начало!

Стыдно признаться, но подобное брутальное обращение сделало Рикке покладистой. Она завелась против своей воли, потому что это был не просто грубый секс, а нечто вроде изнасилования, и больше не сопротивлялась. Не отказала себе в удовольствии вонзить ногти в перекатывающиеся бугры на спине Нильса, но его такое обращение только раззадорило.

«Он наглеет, — думала Рикке. — Считает, что теперь моим мнением даже не нужно интересоваться». Тем не менее, получив от Нильса тысячу крон она, скорее всего, чувствовала бы себя обделенной.

Кто кому сделал подарок, в итоге оказалось невыясненным, потому что никакого бескорыстия в сексе Нильс не проявил. Начав, как и было обещано, с кунилингуса, он очень скоро (Рикке только-только ступила на дорожку, ведущую к блаженству) оставил это занятие и овладел ею в своей обычной манере. Сегодня Нильс не мог разрядиться особенно долго и Рикке начала беспокоиться, что он захочет анального секса, но в ее планы не входило подставлять свой зад такому грубияну, хватило с нее и одного раза. Анальный секс хорош только в том случае, когда твой партнер нежен и тонко улавливает твои желания, иначе это будет одна только боль, без малейших проблесков удовольствия. Вот Хенрика Рикке без опасений пустила бы в свой анус, но он не проявлял никакого интереса к этому месту, словно его и не было вовсе. Скорее всего, если бы Рикке сама предложила ему заняться анальным сексом, он бы это предложение не принял. Чтобы избежать ненужной боли, не дарующей наслаждения, Рикке попросила Нильса лечь на спину и при помощи языка, губ и рук довольно скоро довела его до оргазма. Нильс не был бы Нильсом, если бы не удерживал в самом конце ее голову обеими руками так, что она едва не задохнулась. Сверхценное отношение к собственной сперме свойственно всем мужчинам, это инстинкт.

Не тащи меня больше в постель, если я не хочу идти сама, — сказала Рикке, когда пришла пора одеваться. — Я не прочь получить удовольствие, но решение должно оставаться за мной.

Рикке не возражала против повелительного обращения с собой во время секса, но вот само начало, то есть — принуждение к сексу, ей категорически не понравилось.

— Не очень-то ты сопротивлялась, — ухмыльнулся Нильс. — А под конец чуть душу из меня не высосала…

— То было под конец, — напомнила Рикке, — а вот начал ты. И с юридической точки зрения это было изнасилование.

— Кто из нас юрист? — поинтересовался Нильс и игриво ткнул пальцем Рикке в бок, отчего она вскрикнула. — Рикке, какая муха тебя сегодня укусила?

Продолжать разговор Рикке не стала, но про себя решила, что вторая подобная выходка обойдется Нильсу очень дорого. Кроме принуждения, как такового, Рикке досадовала на то, что секс случился так рано — в десятом часу вечера. Она надеялась потянуть время за бутылкой вина и перейти к любовным играм не раньше полуночи, а то и позже, чтобы потом остаться до утра у Нильса, чтобы, когда он заснет, осторожно покопаться в его компьютере и его телефоне. Хенрику, который должен был вернуться из Лондона завтра, Рикке позвонила заранее и мимоходом упомянула, что этой ночью ляжет спать пораньше. Сослалась на усталость и на то, что плохо спала предыдущей ночью, потому что соседям какого-то черта вздумалось устроить вечеринку посреди недели. Хенрик поверил, посочувствовал и звонить до завтрашнего дня больше не станет. Милый Хенрик, который всякий раз перед тем, как заняться сексом, целует Рикке и заглядывает ей в глаза, чтобы понять, хочет она его сейчас или нет. Как хорошо, что Хенрик такой правильный и что они с Рикке прекрасно понимают друг друга. Люди, подобные Нильсу всего лишь служат приправой к основному блюду — настоящей любви. Нильса можно хотеть, но влюбиться в него невозможно, с таким же успехом можно волка в лесу полюбить — никакой взаимности не испытаешь. Но секс с ним имеет определенную ценность, да и собеседник он интересный. К тому же Рикке не просто так интересуется Нильсом… А ведь то, что случилось сегодня, является еще одним, пусть и косвенным доказательством того, что она идет по верному пути. Нильс привык руководствоваться только своими инстинктами.

Стоило только Рикке привести себя в порядок, как Нильс поспешил от нее избавиться. Не в прямом смысле, взял и выставил за порог, а спросил:

— Тебя отвезти?

— Ты не в таком состоянии, чтобы садиться за руль, — ответила Рикке. — Вызови мне такси, пожалуйста.

Утолив свою похоть, Нильс превращался в галантного кавалера. Пока такси ехало, он сварил кофе и рассказал парочку анекдотов. Расстался с Рикке не на пороге, а проводил ее до машины, дал водителю двести крон и поцеловал на прощанье Рикке в щеку. Все это выглядело так, словно Рикке была девушкой по вызову, которой довольный клиент решил оплатить такси до дома. Водитель, молодой брюнет с миндалевидными глазами, понимающе улыбнулся, пряча зеленую купюру в бумажник, а стоило им немного отъехать от дома Нильса, на ломаном датском начал отпускать Рикке комплименты. Рикке сразу же почувствовала, что вслед за комплиментами последует непристойное предложение, поэтому грубо оборвала водителя и всю оставшуюся дорогу они ехали молча. На карточке водителя было указано его имя Али Низамеддин и Рикке пыталась угадать из какой он страны, но так и не пришла к какому-то определенному выводу, потому что в салоне не было ни флажков, ни какой-то еще, напоминающей о родине атрибутики, которую так любят иммигранты. Однажды Рикке довелось прокатиться на такси, руль которого был обтянут каким-то мехом, передняя панель декорирована перламутром, с зеркала заднего вида свешивалась целая гроздь амулетов, один другого непонятнее, а на солнцезащитном козырьке был наклеен стикер с надписью: «East or West India is the Best!».[128] Никаких вопросов задавать не надо, потому что и так все ясно. А еще в салоне приятно пахло пряностями, Рикке еще подумала, что в отсутствие пассажиров водитель, должно быть, подрабатывает перевозкой грузов для своих земляков.

«Кто врет — тот беду накличет», утверждают ютландцы. Стоило Рикке соврать насчет вечеринки у соседей, как за стеной до поздней ночи длилось шумное веселье, на котором музыка перемежалась нестройным, но очень громким хоровым пением.

«Jag vet en dejlig rosa och vit som liljeblad

När jag på henne tänker så görs mitt hjärta glad…»





Одеваться и идти выяснять отношения не хотелось. Лень, да и трудное это дело — на трезвую голову общаться с шумной пьяной компанией. Рикке понадеялась на то, что весельчаков утихомирит кто-то другой. Видимо остальные соседи думали точно так же, потому что пение продолжалось.

«Dess stämma ger en hjärtans tröst

Lik näktergalens blida röst

Så fager och så ljuv»[129]





— So f…ck and so loose! — передразнила певцов Рикке.

Совсем другой смысл, но звучит похоже.

Рикке хотелось вырвать все розы на свете и утопить в Эресунне всех любителей народных песен в Копенгагене, а то и по всей Дании. Вот почему Татуировщика не интересуют те, кто поет по ночам? Убивать надо с умом, как это делает Декстер Морган, чтобы в результате каждого убийства мир становился чуточку лучше. Хочется собраться — соберитесь, хочется напиться — напейтесь, хочется еще чего — так пожалуйста, но ради святых апостолов не пытайтесь переплюнуть Иду Корр и Трине Дюрхольм,[130] все равно ничего хорошего из этого не выйдет.

В конце концов, Рикке удалось заснуть, спрятав голову под подушку.

А на следующий день ее подозрения в отношении Нильса еще сильнее окрепли, окрепли окончательно, потому что на углу аллеи Брайд и Биркетингет нашли новый женский труп с татуировкой на животе. Черная упаковочная пленка, скотч, все, как положено. Татуировщик отвесил еще одну пощечину полиции Копенгагена.

Аннетт Мейснер, двадцать три года, студентка Фолкеуниверситета, которая никогда уже не станет политологом, потому что стала четырнадцатой жертвой Татуировщика. Тихая девочка из хорошей семьи. Отец — профессор-биолог, мать — чиновница с Родхуспладсен.[131]

Газета «Политикен» опубликовала интервью с отцом Аннет под заголовком: «Татуировщик должен убить принцессу, чтобы полиция начала искать его всерьез». Убитого горем отца можно было понять, журналистов тоже — им чем горячее, тем лучше. «Экстра бладет»[132] поместила на первой странице фотографии всех четырнадцати жертв Татуировщика, а в пятннадцатом, пустом, прямоугольнике было написано: «вклейте свою фотографию».


В управлении пошли слухи о том, что сегодня-завтра комиссар Йенсен и его заместитель Хеккеруп подадут в отставку. Поговаривали, что на место Йенсена придет кто-то из ПЕТ, потому что кадры столичной полиции полностью себя дискредитировали и нуждаются в серьезном обновлении. Управление начало лихорадить, большинство сотрудников не столько занимались работой, сколько оценкой своих перспектив. Разве что инспектор Рийс был спокоен, потому что ему терять было нечего.

— Угадай, за чей счет я пил вчера? — спросил Оле у Рикки во вторник.

— За счет Шарлотты Бернтсен, — не раздумывая, ответила Рикки.

Шарлотта Бернтсен руководила кадровой службой управления и славилась небывалой скупостью. Это надо уметь — прослыть скрягой среди датчан, нации, совершенно не склонной к транжирству. Но, тем не менее, у фру Бернтсен это получилось. Она экономила как свои деньги, так и казенные. Годами ходила на работу в одних и тех же костюмах — синем и коричневом и в неизменном черном пальто с большими квадратными пуговицами, экономила каждую скрепку и каждый лист бумаги. Все сотрудники, чьи кабинеты находились в одном крыле с кабинетом Йенсена, слышали, как бесновался тот, увидев на обороте служебной записки от Бернтсен копию своего собственного секретного распоряжения месячной давности. Оригиналы подобных документов полагалось хранить в особых папках, доступ к которым могли получить лишь избранные, а копии подлежали уничтожению. Кто мог вообразить, что экономная руководительница кадровой службы из экономии решит печатать второстепенные служебные документы на оборотной стороне старых. Йенсен обещал засунуть «эту тупую зеландскую корову» в шредер и еще обещал кое-что с ней сделать, но быстро остыл и ограничился словесным разносом. К дуракам комиссар относился снисходительно, это умным он не прощал ошибок, а что взять с дураков?

Оле скривился, давая понять, что за счет этой достойной дамы даже носа в пиве не смочить.

— Ну не за счет Мортенсена, я думаю, — съязвила Рикке и ошиблась.

— За его, — улыбнулся Оле.

— Врешь! — не поверила Рикке.

— Сам удивляюсь. Чтобы Мортенсен пригласил весь отдел в бар, причем не в пятницу, а в понедельник, да напоил всех нас на славу — этого быть не может. Но вчера это случилось. И кроме аквавита, каждому досталась порция комплиментов. Меня он назвал «человеком, на которого можно положиться в любой ситуации» и пил со мной на брудершафт. Так что я теперь могу называть его Ханси и хлопать по плечу, когда мне вздумается.

— Тебе недолго придется это делать, — улыбнулась Рикке. — На такой подвиг, как вчера, Мортенсен мог пойти только в предчувствии скорой отставки.

— Я тоже так думаю, только не пойму, чего он хотел — заручиться на всякий случай нашей поддержкой или исправить о себе впечатление напоследок?





15




— Что делать?! Что, черт побери, делать?! — Рикке сидела в кресле и держала в руке жесткий диск с фотографиями картин, но создавалось впечатление, что она хищной птицей набрасывается на Хенрика, причем набрасывается совершенно незаслуженно. — Чего мы добились всем нашим столичным управлением?! Чего добилась я? Татуировщик на свободе и продолжает убивать! Подскажи, если ты такой умный, как можно вывести Нильса на чистую воду! Я несколько раз встречалась с ним, — насколько интимными были эти встречи, Рикке не уточняла, — но ничем не смогла подтвердить свои подозрения. Подозреваю я его все сильнее, а доказательств по-прежнему никаких! Пора определяться — или вытаскивать на свет Нильса или начинать подозревать кого-то другого! То, что Оле не нашел ничего…

Тут Рикке прикусила язычок, но было уже поздно — Хенрик заинтересовался.

— Где он искал?

— Дома у Нильса, — призналась Рикке, — только это секрет всех секретов. Если Оле узнает, что я проболталась, то он меня убьет!

— Я уже забыл, — улыбнулся Хенрик.

Некоторое время оба молчали, слушая печальную музыку Грига, льющуюся из динамиков. Хенрик любил Грига и слушал его правильно, то есть — на малой громкости, отчего та ж песня Сольвейг[133] становилась еще пронзительнее. Негромкая музыка словно приходит к нам из космоса. Как будто она растворена в пространстве и кристаллизуется, когда ее хочется слушать.

— Рикке, а кто сказал, что Татуировщик — мужчина? — неожиданно спросил Хенрик. — Он же нигде не оставил вам ни капли спермы, ни другого биологического материала. Откуда такая уверенность? Разве он не может быть женщиной? Какой-нибудь свихнувшейся активной лесбиянкой, которая ненавидит женщин, всех, или именно такой тип, и мстит им? Или ей просто нравится убивать своих любовниц и украшать их напоследок татуировкой.

— Сама я к этому непричастна, потому что пришла на работу в полицейское управление позже, да и специализация у меня несколько иная, но несколько лампеховедов[134] от психологии и психиатрии, изучив материалы по двум первым убийствам, сошлись на том, что Татуировщик — мужчина. Так же считают и патологоанатомы, потому что некоторые следы в телах жертв были оставлены мужским членом. Следы остаются разные, если использовать член или дилдо.

— У вас такие продвинутые эксперты… — уголки губ Хенрика дрогнули, а в голосе зазвучала неприкрытая ирония. — В любом секс-шопе продаются фаллосы на любой вкус, некоторые на ощупь не отличить от настоящих.

— Ты интересуешься искусственными фаллосами? — удивилась Рикке. — Зачем они тебе?

— Иногда у меня бывают выставки, которые оформляются фаллосами, вагинами и надувными куклами. Ну и любопытство тоже играет свою роль. Разве ты никогда не была в секс-шопах и не интересовалась тем, что там продают?

— Была, но фаллосов, которые на ощупь неотличимы от настоящих, не встречала, — отшутилась Рикке.

— Просто не обращала внимания, — Хенрик не понял шутки. — А что касается ваших лампеховедов, то ведь они делают выводы не видя Татуировщика, не так ли?

— Так, — согласилась Рикке, не понимая, куда клонит Хенрик. — Но современный уровень развития науки позволяет делать подобные выводы.

— С этим я не спорю, Рикке. Но выводы делаются заочно и женщина, которая внутренне ощущает себя мужчиной, думает, как мужчина, поступает, как мужчина, может в таком случае сойти за мужчину. Ты согласна?

— Женщина?

— Да, женщина! — оживился Хенрик. — Снаружи она женщина, но внутри мужчина. Возможно, что она старается походить на мужчину и внешне, не в этом дело. Дело в том, что ваш серийный убийца на самом деле не Татуировщик, а Татуировщица! И если мы примем эту концепцию, то я попытаюсь объяснить, как происходит знакомство убийцы и жертвы. Не в деталях, конечно, а в общем.

— Я приняла эту концепцию, — в конце концов, концепция была ничем не хуже других, разве что необычной, но ведь и Рикке упрекали в том, что она придумывает ерундовые теории. — Объясни, как он, то есть она знакомится с будущими жертвами.

— Есть два варианта, — Хенрик даже немного раскраснелся от волнения, настолько был увлечен. — Первый — это просьба о помощи. Вот ты, Рикке, обычная, то есть ты, конечно же не обычная, совсем не обычная, но с точки зрения статистики…

— Мы говорим не обо мне, а о деле, — улыбнулась Рикке, давая понять, что не обиделась на слова Хенрика, а то ведь он мог оправдываться целых полчаса. — Продолжай, пожалуйста.

— Если к тебе на улице обратится незнакомая женщина с просьбой о помощи, то как ты отреагируешь?

— Зависит от того, какая будет просьба.