Распятые любовью

– По-моему, ты заливаешь, фраерок, – рассмеялся Анатолий. – Так просто в гарем не попадают. Или стесняешься признаться?

Я молчал. Я просто не знал, что ответить, чтобы не навредить себе. Здесь, если бьют, то и лёгкие можешь свои выплюнуть. Но бьют обычно тех, кто суётся за общий стол и скрывает от сокамерников, что он петушок-золотой гребешок. Я признался честно, ну а то, как я стал петухом, это уже моё личное дело. Главное – за общий стол не полез и под блатного или мужика не косил.

На следующий день заключённый по кличке Рваный перед прогулкой потребовал, чтобы я остался в камере вместе с ним и ещё одним парнем. По правилам от прогулки можно отказаться либо всем составом заключённых, либо в прогулочный дворик могут отправиться не менее трёх человек, то же самое и остаться в камере могут не менее трёх человек. Администрация рассуждала так: случись что, допустим, один заключённый убил другого, должен быть свидетель, ну и своего рода профилактика мужеложства. Мы остались втроём. Как только дубак захлопнул дверь, Рваный приказал парнишке забраться на верхнюю шконку и не высовывать оттуда носа. Парень мгновенно выполнил указание и, отвернувшись к стенке, замер на втором ярусе кровати.

Я сидел, как обычно в углу. Рваный подошёл ко мне и, встав надо мной, вынув из ширинки член.

– Приласкай малёхо, возьми в рот, – предложил он. – Второй год сижу без бабы.

– Но я не беру в рот, – испуганно сказал я.

– Возьми тогда рукой, – посоветовал Рваный. – Подрочи немного.

– Я не могу, меня вырвет, – сказал я.

– Только давай без этих понтов, не строй из себя целку, – раздражённо произнёс Рваный.

– Я же объяснил, что в гарем попал по беспределу, я не…

Удар был настолько сильным, что я на время потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал, как Рваный елозит своим членом меня по губам.

– Ну, раскрой рот, прошу тебя, не доводи меня до греха, раскрой…

И тут я почувствовал, как по моему лицу заметались горячие струйки. Рваный застонал и со всей силы ударил меня сверху по голове.

– Скотина, долбанная, попросили же тебя, открой рот, ты чего ломаешься, блядина!

Я открыл глаза, рядом стоял помощник Рваного и мастурбировал. Этот не стал ничего требовать, просто кончил на меня сверху.

– Умывайся, пидор, – приказал Рваный. – Весь кайф обломал. Ну и пидорасы наглые пошли. Куда ты полез, тварь? – заорал он, увидев, что я подошёл к раковине и потянулся к крану. – Вон твой умывальник, – он кивнул на унитаз, теперь будешь там умываться, раз по-человечески не понимаешь. Я к нему с добром, а он, сука, давай кайф ломать.

На следующий день всё повторилось. Все ушли на прогулку, мы остались в камере втроём. Рваный приказал мне сесть на пол в угол.

– Барбара, а ведь ты вчера не вырвала, хотя мы обкончали тебе всё хлебало! Ну, так что, сегодня в ротик возьмёшь? – он стал напротив меня. – Я приготовил тебе сюрприз. – Он вынул из кармана заточку из обувного супинатора и приблизил её к моим глазам. – Выбирай: пику в глаз, или в жопу раз. Говори, сука, не тяни. Первое или втрое?

– Второе, – сказал я.

– Вот умница моя, – он вынул член. – Ну, давай подрочи немного, ну, что ты стесняешься, лапуля. Ну!

Я решил не испытывать терпение этого психопата. Нужно было либо «выламываться» из хаты, то есть просить дубака переселить в другую хату, либо уж смириться со своим положением. Из рассказов своих собратьев по несчастью я знал, что перевод в другую камеру не всегда к лучшему, мог и усугубить ситуацию, а потому не стал рисковать. Наверное. Гамлет про меня говорил:



Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша



Я прикоснулся рукой к пылающей дубине Рваного.

– Ай, молодца, – застонал заключённый, – ну, давай дрочи его, дрочи. – Он схватил меня обеими руками за голову и, приблизив член к моему рту, простонал: – ну, не обламывай, Бориска, возьми его в рот, ну… возьми…

Только я охватил губами его головку, как в рот мне ударила мощная струя. Рваный закричал, и попытался проникнуть глубоко в моё горло. Я упёрся руками в его бёдра и меня чуть не вырвало. Он качнулся ещё несколько раз, и, отойдя от меня, упал на нижнюю шконку.

– Красавец, Борюсик, ох, красавец. Давно я такого кайфа не испытывал. Молодца! А чего ж ты вчера-то ломался. По беспределу говоришь, в гарем тебя загнали. Ой привираешь ты, шалунишка! Завтра в попку попробуем. Не бойся, у меня вазелин для такого случая есть, всё будет нечтяк. Тебе понравится.

Рваный поднялся с кровати, снял с вешалки мешок и вынул из него пачку печенья, и горсть конфет.

– Это тебе, – протянул мне, – всё по чесноку. Бери, это твоё.

Таков был мой первый в жизни заработок за оказанную интим-услугу. В Магаданской тюрьме я ждал этапа в Хабаровск две недели, и всё это время ни я, ни Рваный, ни его помощник на прогулку ни разу так и не сходили. Любвеобильный заключённый умудрялся за час провести со мной экскурсию и по «ротердаму» и по «попенгагену». Успокаивало одно: не было грубого секса, избиений, и на том спасибо.

Как-то, ещё сидя под следствием, я слышал рассказ бывалого зэка о том, как одному молодому парнишке за какую-то провинность один секс-гигант с разгону порвал заднепроходное отверстие. Говорят, парень в муках скончался в тюремной больнице, лепилы (тюремные врачи) написали, что умер он от сердечной недостаточности.

В Хабаровске я, наверное, тоже мог бы умереть, если бы не один старый зэк. Ко мне назойливо приставал молодой и беспредельно наглый заключённый.

– Ты, чего, блядь, не понял? Ну-ка заголяйся, петушиная морда, – он махал перед моим лицом членом, сравнимым, пожалуй, с бутылкой шампанского. Этот точно не стал бы со мной церемониться и попытался бы вогнать своё бревно в меня с разбегу. Остановил несостоявшегося насильника старик заключённый.

– Эй, пацан, поди сюда.


Пацан, сунув в штаны своё приспособление, подошёл к авторитету.

– Да?

– Негоже насильничать, – сказал старый, весь синий от татуировок зэк, – петух ведь в тюрьме, как баба на воле, тут всё должно делаться только по обоюдному согласию. Так что просьба к тебе есть: не беспредельничай. Петухи ведь разные бывают. Один попал в петушатник из-за того, что у него очко чесалось, другой – случайно какой-то косяк впорол, а третий – по беспределу. Тут нужен отдельный подход. Ты понял, малец?

– Понял, – закивало моё домогательство, и больше ко мне не подходило.

Со старым зэком-правозащитником мы встретимся ещё раз в иркутской тюрьме. Где произойдёт ещё один потрясающий случай – прямо до слёз.

Сейчас уже трудно вспомнить, сколько я пробыл на хабаровской пересылке, но однажды ночью мне объявили собираться с вещами. А что тут собираться? Все вещи всегда при мне. Встал, натянул сапоги, поднял с пола вещмешок и вперёд. Из Магадана в Хабаровск мы летели на самолёте. А из Хабаровска до Иркутска ехали в знаменитом вагоне Столыпина. Продуктов нам выдали на четыре дня, а добирались почти семь суток. Хорошо, хоть конвой давал воду, хотя и экономил. Но не самоё воду, а количество оправок. Если зэк много выпьет воды, он же зачастит в туалет. А это значит, води весь день арестантов поссать. Оправка – дело нудное. Выводить из камеры нужно по одному, один солдат внутренних войск ведёт туалет, второй стоит у твоего решётчатого купе, чтобы потом тебя принять обратно, а второго повести на оправку. Меня и одного старого педераста везли в вагоне в отдельной крошечной камере, называемой стаканом, мы с трудом там умещались вдвоём, а спали по очереди.

К шестым суткам силы у меня были на исходе. Конвойный вывел меня из камеры и повёл по коридору, только я вошёл в туалет, он развернул меня и приказал сесть на унитаз.

– Командир, да я по маленькому, – я сначала не понял его требования.

– Поссышь сидя, – сказал он и, расстегнув ширинку, вынул своего дружка. – Пока сосни.

– Ты шутишь? – остолбенел я.

– Возьми! – потребовал солдат. – Я тебе заплачу.

– Командир, ну, не надо, – взмолился я.

– Соси, сука! – он приставил мне ко лбу «Макара».

Я прекрасно понимал, что выстрел из пистолета будет стоить ему свободы, но с другой стороны, я видел его обезумевшие глаза. А за час до этого случая к нам в стакан из тамбура заплывал знакомый запах известного растения. Мой сосед переполошился. «Дурь шмалят сволочи», – определил он.

– Командир, ну он же грязный у тебя, как я…

Солдат ударил меня рукояткой пистолета, правда, не сильно. Видимо, так, чтобы окончательно не вырубить меня.

– Не понял! – зашипел он. – Кто грязный? На понюхай, – он тыкал мне членом в лицо. – Не возьмёшь, покалечу, хер до зоны доедешь. Ты меня понял?

– Да понял я, понял, – ответил я, чуть не плача.

Читающий эти строки, вероятно, будет презирать меня и даже ненавидеть за трусость. Но я не стал рисковать, не хотелось мне становиться калекой. Я осторожно взял член в рот и начал сосать. Ну, не родился я Александром Матросовым. Солдат кончил быстро и, забывшись, хотел меня уже вести в купе.

– Командир, а отлить? – плюнув в раковину, запротестовал я.

– Ты чего? Ещё не отлил? – возмутился воин.

– Не могу я сидя, да и ведь другим делом был занят, – съехидничал я.

– Ладно, – он сунул пистолет обратно в кобуру, – скажешь напарнику, что по большому ходил. Понял?

– Понял-понял, – вздохнув, закивал я.

На следующий день мы прибыли в Иркутск. Если надзиратель не обманул, нас заселили в камеру, в которой когда-то сидел сам адмирал Колчак. Надзиратель говорил об этом с такой гордостью, словно это была его личная квартира.

В первый же вечер нас накормили ухой из кильки. Запишите рецепт: уха из голов кильки и её хвостов. Вы не поверите, но более вкусного первого блюда я никогда в жизни больше не ел. Конечно, перед этим пиром не употребляя пиши в течение трёх дней. Кормили нас эти деликатесом дней десять подряд, и сменили блюдо только после того, как мы стали роптать и отказываться принимать в камеру баланду. После того рыбного «откорма» я не могу смотреть без содрогания даже на банки с консервами «Килька в томате».

Через какое-то время в камеру ввели того самого старого зэка и ещё человек пять с ним, которых я видел в первые.

Снова я убедился в мудрости старого зэка. Компания сокамерников из пяти человек заварила на «дровах» (обычно это или газета, или листы из книги) кружку чифира. У меня страшно разболелась голова. Я подошёл к ним и сказал:

– Братва, плесните, пожалуйста, пару глотков.

– Пошёл нах, петушара! – обернулся один. – Совсем пидорасы обнаглели.

– Извините, просто голова раскалывается, – я ушёл в свой угол.

И вот тут произошёл потрясающий случай. Старый зэк подошёл к ребятам и, сев к ним в круг, сказал:

– Бродяги, я с вами.

В камере заключённый не должен спрашивать, мол, можно я с вами чифирну и всё такое. Если сварен чай, может подойти любой арестант, отвечающий за свой статус, и присоединиться к чаепитию. Никто старому зэку не сказал ни слова. Когда дошла его очередь сделать глоток, он посмотрел на сокамерников и спросил:

– Кто тут арестант?

Все загалдели:

– Я, я, я…