Распятые любовью

С Витасом мы стали семейниками, на усиленно режиме так назывались осуждённые питающиеся из одной корзины, то есть всё, что раздобыли, купили, делили пополам. Мы по долгу общались с приятелем, особо не думая о норме, поскольку «прикрученные» (прирученные) бригадиры делились выполненными работами (на бумаге) с Витасом, за что тот щедро с ними расплачивался. Мне же начисляли просто оклад.

У зэков все разговоры, с чего бы они не начинались, всегда заканчиваются двумя темами «о еде и о пизде». Я заметил, что в последнее время Витас всё чаще и чаще обращается к теме секса. Иногда мы договаривались до такой степени, что у меня начинала кружиться голова. Витас осмелел так, что однажды рассказал мне, как делал своей подружке куннилингус и как он получал от этого удовольствие. Такие признания в лагере могут делать люди очень близкие и безмерно доверяющие друг другу.

Однажды во время таких сексуальных бесед я не выдержал и задал товарищу прямо в лоб вопрос:

– Витас, а как бы ты отнёсся к тому, если бы я, к примеру, предложил тебе сделать минет?

– В смысле, ты или я? – мне показалось, он готов был к такому вопросу.

– Без разницы, – пожал я плечами.

– Ну… скажу честно, – начал он, – я никогда этого не делал, но…

– Да не страхуйся, – сказал я. – Говори прямо.

– Ну, в общем-то, отнёсся бы положительно. Ты этого хочешь?

– Да, – задыхаясь, ответил я. – Погоди, я выставлю атас.

Через пять минут мы лежали на нашей спортивной подстилке из войлока в известной позе, и, не помня себя, неистово ласкали друг друга.

Первый наш с ним опыт состоялся на таком эмоциональном уровне, что вечером после отбоя я никак не мог уснуть.

Через неделю мы с Витасом признались друг другу в любви. Старшиной отряда у нас был пожилой мужчина, мы называли его или дядя Саша, или Александр Дмитриевич, он досиживал свою «пятнашку» (когда-то давно убил жену и её любовника). Однажды он позвал нас в каптёрку и без всяких заездов и намёков сказал: «Ребята, аккуратно, иначе вы со своей любовью спалитесь!». Я хотел было возмутиться, мол, что это за разговоры, да как вы смеете? И всё такое. Но Витас опередил меня.

– Спасибо, дядя Саша, – сказал он и, опустив глаза, спросил: – Неужели так стало заметно?

– Для меня заметно, – подтвердил Александр Дмитриевич. – Но могут и другие заметить, так что осторожнее, любите другу друга без посторонних глаз, но на виду не смейте, иначе попадёте в беду.

В цеху, на моё место метил молодой парнишка по кличке Шаман. Поговаривали, что он на меня даже доносы строчил, дескать, вольные мастера таскают мне курево и чай. Да, такое было, впрочем, если не мне то всё равно они кому-то будут таскать, на то они и «вольняки».

В тот страшный день мы, как обычно выставили атас и, обнявшись, целовались лёжа на полу. Неожиданно наша дверь с тресокм слетела с петель и чуть не накрыла нас, упав рядом с нами. Выбил её прапорщик Мотыль. Он остолбенел. Как выяснилось позже, у него была информация, что мы за закрытыми дверями занимаемся культуризмом. Двери во всех подсобных помещениях на производстве были устроены таким образом, что хватало одного удара ногой, чтобы вынести их вместе с коробкой и наличниками. Такая слабость конструкции была предусмотрена на случай захвата заложников.

– Ни хрена себе, культуристы! – изумлённо воскликнул он и, обернувшись, сказал коллеге стоящему за его спиной: – Какой на хрен культуризм, ебутся они здесь. Ах вы пидоросня, а ну мухой за мной, совсем обнаглели, вы чего, ублюдки? Он больно ударил меня ногой, а на Витаса надел наручники.

– А то ты бычок здоровый, ещё начнёшь нам фортели выкидывать…

– Вы что такое говорите, гражданин прапорщик, – возмутился я. – С чего вы взяли, что мы… это самое..?

– А чем вы занимались? – гоготал контролёр. – Массаж, что ли, друг другу делали. Давай-давай, педрило, шире шаг. Операм будешь объяснять…

Набежали заключённые, некоторые просто качали головой, но нашлись и те, кто хотел пнуть побольнее. Пока нас вели на проходную, мы слышали голоса наших недавних коллег: «на перо пидорасов», «эти суки жрали за общим столом», «пидорасы обнаглели», «шлюхи лагерные». Прапорщик довольно ухмылялся и поправлял усы.

Нас поместили в изолятор, на следующий день вызвали к начальнику колонии. Подполковник несколько минут рассматривал нас, потом, откашлявшись в кулак, спросил:

– Ну, чего вам не хватало, хлопцы? Вы же понимаете, что теперь будете жить в гареме?

– Нас оклеветали, – буркнул Витас. – Мы просто прилегли вздремнуть…

– Вздремнуть? – нахмурил брови хозяин. – А что у нас на рабочем месте можно спать? Да ещё в обнимку с другим заключённым? Вы бы мне хоть басни не рассказывали, я третий десяток в исправительно-трудовой системе служу.

– В любом случае, сон это не повод отправлять нас в гарем, – сказал Витас.

– А кто первым предложил, как ты выражаешься, вздремнуть? – ехидно спросил подполковник.

– Да мы оба так решили…

– Послушай, балтиец, – усмехнулся хозяин, – кто-то должен был первым предложить, мы же не на лазурном берегу находимся, здесь зона… Хотя вы, хлопцы, не первые, была у нас тут парочка одна. Так обнаглели, что по ночам прямо в кровати друг друга драли в очко. Не понимаю я вас, не понимаю. Ладно, на первый раз по пятнадцать суток вам ШИЗО, дальше посмотрим, что с вами делать.

Баба Аня, ты была права, в конце концов, упекли меня в кандей. Правда, твой кандей по сравнению с колымским – это, как минимум, полулюкс в четырёхзвёздочной гостинице. Для зоны редкость, но почему-то нас с Витасом держали все пятнадцать суток в одиночных камерах. Обычно в одиночке заключенный содержится в тюремном карцере, но в зоновском штрафном изоляторе был и один плюс – постелены деревянные полы.

После отбытия наказания нас с Витасом, несмотря на все протесты, поселили в так называемый «гарем» – места для лагерных пидоров. Позже найдутся «знатоки», которые будут рассуждать, мол, нужно было не идти в гарем вплоть до вскрытия вен и так далее. Конечно, можно было поиграть в героев и поскандалить, но мы с Витасом поняли, что это всё бесполезно. Объявление тебя пидором в зоне – равносильно, что тебя публично поимели в зад. Всё, поезд ушёл. А лагерная поговорка «Раз – не пидорас, вжик и опять мужик» – это всего лишь шутка, от звания пидор в арестантской среде отмыться невозможно. Можно лишь скрыть, если ты переведён, к примеру, в другую колонию или тюрьму, но арестантская почта всё равно рано или поздно принесёт весть о том, что ты не имеешь права сидеть за одним столом с правильными заключёнными. А вот последствия такого обмана предсказать трудно. Побить – это самое малое, что может произойти, могу и искалечить до неузнаваемости, и даже убить. Жалости к лагерным пидорам не проявляет никто. Это вам ни гей, ни гомик, ни гомосек, ни голубой, это российский лагерный пидор – самое бесправное существо во всём мире.

Непередаваемое горестное ощущение, когда вчерашние друзья, коллеги по работе, соседи по обеденному столу, просто хорошие знакомые боятся подходить к тебе ближе, чем на полметра, здороваясь, не протягивают руку, никто не попросит у тебя закурить или ложку чая, кроме, конечно, таких как ты, братьев по несчастью. В гареме тоже есть свой бригадир, ругаться с ним не принято, но и слишком преклоняться нельзя, иначе заест. Среди пидоров есть свои опущенные, как пояснил Гриша-бригадир, это петухи в квадрате. Например за крысятничество в общей зоне барака (кражу у заключённого чего-нибудь) можно попасть в гарем, а за крысятничество уже в гареме, тебе ни один пидор не подаст руку, да ещё и пнёт при случае, и никто обидчика не осудит.

В том же гареме жил и наш атасник, он сам подошёл к нам с Витасом и сказал:

– Парни, я не виноват, это Шаман со своими кентами меня задержал, просто скрутили и заставили молчать. А после этого в цех вошли менты и сразу направились к вам в инструменталку. Я слышал, как Шаман говорил ментам, что вы там культуризмом занимаетесь. Они не знали, что у вас там это…

– А какая теперь разница, – ухмыльнулся Витас, – что это меняет.

Первое время с нами постоянно случались какие-то недоразумения. Признать себя опущенным не так-то просто. Моё друг по несчастью уронил на пол пайку хлеба и, наклонившись, чтобы поднять её, по ошибке поставил кружку на так называемый мужицкий стол, причём в тот момент стол был пуст, кто-то заметил такое страшное нарушение и на Витаса набросилась толпа с криками:

– Эй, педрила, ты совсем оборзел! Ты куда, петушиное отродье, свою дырявую кружку поставил? Пидорасы совсем нюх потеряли!


Кто-то сбил его с ног, начали бить парня ногами, через минуту желающих отыграться на наглеце увеличилось. На счастье вмешался наряд, возмущающихся граждан разогнали, кого-то задержали, но, узнав, в чём дело, тут же отпустили. Позже кто-то из жителей гарема, рассказывал, что стол тот работники столовой вынуждены были вынести на улицу во двор. Через какое-то время его снова занесут в помещение и будет он служить нормальным пацанам и мужикам. Но главное – ритуал «очищения» был соблюдён.

Самым непримиримым борцом за лагерную чистоту и нравственность был Шаман, молодой заключённый, недавно пришедший в колонию с ВТК, с так называемой «малолетки». В зоне нет дедовщины в общепринятом понимании, здесь не важен возраст, статья, срок, здесь главное – кем ты идёшь по жизни. Низшая каста – это мы, петухи, потом идут чушки, черти, эти ещё не стали петухами, но на грани, следующие мужики, работяги. Мужика в лагере обижать нельзя, на нём вся зона держится, а если не станет мужиков, заставят работать так называемых шерстяных, блатных, авторитетов, жуликов, воров и так далее. Кому это нужно? Но есть ещё активисты. Если зона «красная», то есть, если в ней заправляют активисты помощники администрации, то тут полно различных секций, типа общественных организаций, к примеру ФМС – физкультурно-массовая секция, КМС – культурно-массовая секция, СПП – секция профилактики правонарушений и так далее, много чего. Членство и участие в таких секциях – прямая дорога на УДО (условно-досрочное освобождение).

В чёрных зонах всё наоборот. Там заправляют различные авторитеты, администрация колонии идёт у них на поводу. Я не знаю, в какой колонии заключённым лучше и легче отбывать наказание, но, как сказал, один мой новый приятель, нам, петухам, всё равно кто правит балл – менты или авторитетные зэки.

Шаман проявлял невероятную активность в вопросах издевательства над обиженными гражданами и едва ли не ежедневно придумывал всякие развлечения с ними. В гареме живут не только те, кто попал туда по беспределу, например, как мы с Витасом, но и по-настоящему опущенные осуждённые. Те, кто поставил на себе крест.

Например, в нашем отряде жил осуждённый, впрочем, я даже имени его настоящего не знаю, в общем, заключённый по кличке «Фрося». Он очень сильно страдал от голода. Не сказать, что ему урезали пайку, просто, когда он заехал в зону, весил сто тридцать килограммов, а во время нашего знакомства – семьдесят. Не знаю, как он загремел в гарем, но Шаман придумал для него такое, как сказали бы сейчас, шоу.

Вечером после поверки в фойе между двумя спальными помещениями собирались заключённые, не все, конечно, а кому положено по статусу, таких обычно в каждом отряде из ста двадцати человек собирается двадцать-тридцать. Фросе повязывался платочек, смастерённый из куска простыни, вручалось полбулки хлеба и пачка маргарина, и он (она), опершись локтями в подоконник, становился (ась) в известную позу, именуемую одним из знаков зодиака, другой петух пристраивался сзади и спускал штаты свои и своей подружки. Начинать употреблять продукты Фросе разрешалось только после того, как секс-партнёр кивал, давая знать, что вошёл.

Бедная Фрося начинала давиться и глотала кусками хлеб и маргарин. Шаман, стоя рядом и исполняя роль ведущего, подбадривал обоих партнёров. Побеждал тот, кто первым либо съест весь провиант, либо кончит. Если выигрывала Фрося, ей выдавалась премия в виду горсти конфет. Второму партнёру наградой был оргазм.

Шаман частенько на работе порыкивал на меня:

– Погоди, сучка, я тебя ещё загоню на место Фроси.

Он занял моё место кладовщика в инструменталке и я никак не мог понять, почему он так взъелся на нас с Витасом. Видев нас, он чуть ли не бился в судорогах от ненависти. Однажды в ночную смену он подговорил бригаду сборщиков избить нас за то, что якобы из-за нас все будут работать в воскресенье. Такое иногда бывало, но в конце месяца, когда горел план. В тот раз ничего подобного не произошло, мы были избиты, а Шаман потом пояснил бригаде, что он, якобы утряс этот вопрос с руководством цеха.

Однажды вечером на прогулке в локальном секторе Витас сказал:

– Шамана нужно завалить.

– Ты что, – расширил я глаза, – раскрутимся по десятке, как минимум.

– Мне теперь всё равно, – опустив глаза, произнёс Витас. – Если не хочешь, я сам это сделаю.

– Нет, братан, нужно поступить иначе, – предложил я. – Давай скрутим его и прилюдно опустим. Достаточно просто провести членом по губам и всё, он наш, так сказать, Петя-Петушок.

– Будет мстить, зачем рисковать? Тут нужно так: либо мы его, либо он нас…

Прошло немного времени и мы подошли вплотную к решению этого вопроса. Но планы наши были разрушены оперативной частью. Меня вызвал кум и сказал:

– Ну, что Филатов, собирайся на этап, полчаса на сборы.

– Куда меня? – дрожащим голосом спросил я.

Этап для зэка-петуха – это серьёзное испытание. Никогда не знаешь, на кого нарвёшься, а беспредельщиков там хватает.

– Сам не знаю, – сказал майор, – подробностей никаких, пришёл приказ из Управления, пока в магаданскую тюрьму, а там дальше скажут.

В другой зоне я оказался только спустя три месяца, побывав в четырёх пересылочных пунктах – Магадане, Хабаровске, Иркутске, Красноярске. Сейчас вспоминаю весь этот путь и поверить не могу, что всё это случилось со мной. Мне иногда кажется, что это был всего лишь сон.

В Магадане рисков было меньше всего – спокойная тюрьма, без камерных бурь и ураганов. Войдя в камеру, я сразу объявил, что опущенный. Мне указали на место в углу под вешалкой. Оказывается, от них несколько дней ушёл петух по кличке Валюха, и он спал как раз на этом месте.

– Здесь не дует, тепло, – пояснил старожил камеры. – Можно и там расположиться, под окном, но там сквозняк, окно открываем из-за курильщиков. Ты куришь?

– Нет, – замотал я головой.

– Это хорошо! – одобрил сокамерник. – Запрещать нельзя, а дымом дышать не хочется. Значит так, слушай внимательно: миску, ложку, кружку хранишь здесь, на полу, – он указал пальцем в угол, – если в руках есть будет неудобно, можешь ставить миску на крышку унитаза. Наша Валюха, ела таким образом. К столу не лезь, даже не прикасайся, иначе будешь жестоко наказан. В твои обязанности входит два раза в день, подмести в камере, помыть полы, следить за чистотой унитаза. Проверяй постоянно, проморгаешь черкаши, получишь в бубен. Следи, чтобы у параши всегда была нарезанная газета. Пайку получаешь последним, за чужую еду не хватайся, говоришь только тогда, когда тебя спрашивают. Если что-то сам захочешь спросить, предварительно тихо скажи «можно вопрос?». Всё понял?

– Угу, – кивнул я.

– Меня Толиком зовут. Тебя как?

– Меня Борис.

– Отлично, будешь у нас в камере Барбарой. Как насчёт «ротердам» и «попенгаген»? Практикуешь?

– Не понял, – заморгал я.

– Ты когда петухом-то стал? – ухмыльнулся инструктор-старожил.

– Недавно, – смущённо ответил я, – месяц назад, но меня по беспределу…

– Это не важно, я спрашиваю, в рот берёшь, в очко даёшь?

– Нет-нет, я этим не занимаюсь, – испуганно ответил я. – Это просто недоразумение. Мы качались с товарищем, он держал мне ноги, пока я качал пресс, менты ворвались в инструменталку и подумали, что мы занимаемся сексом, вот и раздули, – я для этапа придумал легенду.

– А товарищ твой тоже в гарем попал? – удивился старожил.

– Ну да…