Пусть простить меня невозможно

– Не твое дело!

Какого хрена она сейчас такая красивая? Какого бл*дского хера блестят так глаза, и губы такие, и кожа матовая, нежная, и волосы с ума сводят. Так и пахнут яблоком.

Много лет назад я ее возле этого туалета… и сам поплыл, член, как каменный стоит, штаны оттопыривает.

– Уходи отсюда, я сказал! Быстро!

– Ты мне не указ. Я работаю и работу свою закончу.

– Как работаешь? В постели этого урода?

– В отличие от тебя, мне необязательно трахать все, что движется!

Сучка! Ударила… и я схватил ее за горло, толкнул назад.

– Ты трахаешь все, что моложе тебя, да? Трахаешь мальчиков на работе! Влюбляешься направо и налево. Какое у тебя… сердце-проститутка. Сколько любовей туда вмещается? А жирного как всунешь? По частям? Или растянется? А может, ты используешь смазку, а, Оксана?

– Замолчи! – шипит мне в лицо. – Когда-нибудь ты пожалеешь обо всем, что говоришь мне!

– Это угроза?

– Нет… это правда.

– Какая правда? Какой правды я еще не знаю? Что может быть отвратительней того, что я вижу сейчас?

Впилась в мою руку сжимающую ее горло.

– Ты знаешь только то, что видишь. Вот и знай себе дальше! Тебя ведь твой вариант всецело устраивает!

– Мой вариант? А есть другой?

Как же она близко и как же она пахнет чем-то запретно сладостным, чем-то невыносимо запредельно дурманящим. Я ведусь, я плыву, меня просто расплющивает рядом с ней, и мою волю крошит, как пенопласт.

– Ты…ты его, правда, любила, Оксана?

Не знаю, зачем спросил, а сам наклонился и нюхаю ее лицо, ее кожу, ее волосы у виска. И стонать хочется от удовольствия.

– Кого?

– Того…покойника своего…любила?

В глаза ей смотрю, в омуты эти зеленые, в мои персональные озера смерти, в которых тонет все: самоуважение, гордость, ненависть, презрение. Я вижу, как сам полыхаю на дне ее глаз.

– Любила.

Выдохнула и очарование пропало. Исчезло вместе с ядовитыми словами.

– Могла бы солгать.

– Зачем? Ты же так хотел услышать правду!

Оттолкнула меня и дёрнула ручку двери, а я ее животом в нее вдавил.

– Какая же ты тварь! Тебя дети ждали… я ждал. А ты, бл*, работала. С этим ублюдком. За деньги.

– Отпусти меня!

– Отпущу. Сейчас. Две минуты! Послушаешь меня, и отпущу!

– Отпусти, Руслан!

– Ты дослушай!

– Просто отпусти! Умоляююю, отпусти меня! – прозвучало так отчаянно, так с надрывом, что я разжал руки. – Не прикасайся! Не трогай!

– Значит, настолько уже опротивел?

– Да…настолько.

– Ну и иди к нему. К своему жиробасу. Иди, поищи лупой его стручок и хорошо ему отсоси.

Повернулась и изо всех сил ударила меня по лицу, а я руку перехватил и вбил ее в стену. Дрянь. Мне хотелось ее придушить прямо здесь и сейчас. Свернуть ей шею. В этот момент она не была моей женой, матерью моих детей. Она была красной тряпкой для обезумевшего голодного быка. И маячила передо мной, дразнила, разъяряла, бесила так, что я мог взодраться на стены.

– Тваарь! – схватил за руки и к рукомойнику, лицом в зеркало, над раковиной нагнул, заставляя извиваться, чтобы вырваться, хватая за трусы, стягивая их вниз, несмотря на сопротивление.


– Не смей!

– Я тоже заплачУ. Не дергайся. А то нас застукают… ты же не хочешь, чтоб твой боров узнал, кто ты мне, да? Вот и заткнись!

– Не трогай. Я тебя не хочу! Слышишь? Не. Хочу. Тебя!

– Насрать! Просто заткнись! Я хочу!

И она замолчала, пока я задирал ее проклятое красное платье, поднимал ее ногу под колено, упираясь на раковину, расстегивал ширинку и доставал окаменевший от похоти член. Провел пальцами по ее промежности, а там мокро, и злобно зарычал в ухо:

– Не хочешь, да? А течешь тогда от чего?

Молчит, ладони скользят по зеркалу, оставляя следы от пальцев, а я пристраиваюсь сзади, поднимая рубашку и заполняя ее одним сильным толчком так глубоко, чтоб дернулась всем телом, за волосы к себе поднял, перехватывая за шею, видя наше отражение. И там, внутри ее тела так хорошо, так дьявольски хорошо, что мне кажется, я готов кончить прямо сейчас. Ее лицо с закрытыми глазами и свое осатаневшее от похоти, злости, ревности, отчаяния. И ненавижу ее, себя. За то, что не устоял, за то, что готов ее вот так, без согласия в туалете… Да где угодно. Чтоб на мгновения опять своей почувствовать.

С глухими стонами вбиваюсь в нее, закатив глаза, зарываясь лицом в волосы на затылке, прислоняясь грудью к ее спине, не выдерживая, целуя эти завитки волос, этот затылок с ямкой посередине, маленькие кольца волос. Руки скользят по ее животу к груди, обхватывая жадными ладонями. Как же я соскучился по ней, по ее телу, запаху… по всей ней рядом с собой. По ней… когда она моя.

Едва я ослабил хватку, как она резко оперлась на зеркало и силой оттолкнулась, сбрасывая меня с себя, и, повернувшись ко мне, впилась ногтями в мою шею, оставляя рваные полосы. Заставляя отрезветь от боли и неожиданности.

– Никогда не смей ко мне прикасаться! Слышишь? Не смей со мной вот так! Не смей!

По щекам слезы катятся, и я чувствую, как мои наливаются такими же слезами. Сука… раздавила меня, проехалась по мне поездом. Я же весь разломанный, я… труп.

Умыла лицо и выскочила из туалета, оставив меня стоять со спущенными штанами возле раковины. Член упал, и по шее катились струйки крови. Смыл их, промокнул туалетной бумагой, оделся, заправил рубашку. Во рту остался привкус ее кожи и жуткой горечи.

Выдохнул, пригладил волосы и вышел из туалета.

Не знаю, какого хрена происходит и почему она здесь, но я узнаю. Я не люблю чего-то не понимать. Ненавижу чувствовать себя идиотом.

Какую игру ты затеяла, Оксана? Какого черта творишь?

Я не мог поверить, что она легла к Зарецкому ради денег. Это было бы слишком. Я бы пустил себе пулю в голову, если бы оказался прав.

Вернулся в зал, полный гостей, нашел взглядом Снежану и выдернул ее из компании, оттащил на веранду.

– Слушай меня, жена. Завтра я хочу быть приглашенным в офис твоего брата и обговаривать с ним условия нашего сотрудничества. Если этого не произойдет…

– Что ты сделаешь, мальчик? Побьешь меня? Придушишь?

Ее пальцы ухватили меня за член. Я сбросил ее руку.

– Нет. Я с тобой разведусь!

– Какие мы грозные. – и вдруг схватила меня за подбородок, повернула лицо, всматриваясь в шею.

– Это кто тебя так?

– Какая разница? Подрался!

– С бабой с длинными ногтями?

– Кошка поцарапала.

Снежана перестала улыбаться и сжала губы в одну линию.

– Мы договаривались, что ты трахаешь только меня. Что не будет левых шалав. А вместо этого ты подцепил какую-то девку у меня под носом? Еще раз так сделаешь, и мы, правда, разведемся, и забудь про свои сраные бумажки.



ГЛАВА 21

Выстрелом в упор на вылет хлопнет дверь,



Я убит, но я жив от чего-то.



От твоей любви свободен я теперь,



Но что делать мне с этой свободой?